– Нет.
– Мадемуазель Валентине?
– Нет.
– Господину Францу д’Эпине?
– Да.
Удивленный, Франц подошел ближе.
– Мне, сударь? – сказал он.
– Да.
Франц взял у Барруа бумаги и, взглянув на обертку, прочел:
«После моей смерти передать моему другу, генералу Дюрану, который, со своей стороны, умирая, должен завещать этот пакет своему сыну, с наказом хранить его, как содержащий чрезвычайно важные бумаги».
– Что же я должен делать с этими бумагами, сударь? – спросил Франц.
– Очевидно, чтобы вы их хранили в таком же запечатанном виде, – сказал королевский прокурор.
– Нет, нет, – быстро сказали глаза Нуартье.
– Может быть, вы хотите, чтобы господин д’Эпине прочитал их? – сказала Валентина.
– Да, – сказали глаза старика.
– Видите, барон, дедушка просит вас прочитать эти бумаги, – сказала Валентина.
– В таком случае сядем, – с досадой сказал Вильфор, – это займет некоторое время.
– Садитесь, – показал глазами старик.
Вильфор сел, но Валентина только оперлась на кресло деда, и Франц остался стоять перед ними.
Он держал таинственный пакет в руке.
– Читайте, – сказали глаза старика.
Франц развязал обертку, и в комнате наступила полная тишина. При общем молчании он прочел:
– «Выдержка из протокола заседания клуба бонапартистов на улице Сен-Жак, состоявшегося пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года».
Франц остановился.
– Пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года! В этот день был убит мой отец!
Валентина и Вильфор молчали; только глаза старика ясно сказали: читайте дальше.
– Ведь мой отец исчез как раз после того, как вышел из этого клуба, – продолжал Франц.
Взгляд Нуартье по-прежнему говорил: читайте.
Франц продолжал:
– «Мы, нижеподписавшиеся, Луи-Жак Борепэр, подполковник артиллерии, Этьен Дюшампи, бригадный генерал, и Клод Лешарпаль, директор управления земельными угодьями, заявляем, что четвертого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года с острова Эльба было получено письмо, поручавшее вниманию и доверию членов бонапартистского клуба генерала Флавиена де Кенеля, состоявшего на императорской службе с тысяча восемьсот четвертого года по тысяча восемьсот пятнадцатый год и потому, несомненно, преданного наполеоновской династии, несмотря на пожалованный ему Людовиком Восемнадцатым титул барона д’Эпине, по названию его поместья.
Вследствие сего генералу де Кенелю была послана записка с приглашением на заседание, которое должно было состояться на следующий день, пятого февраля. В записке не было указано ни улицы, ни номера дома, где должно было происходить собрание; она была без подписи, но в ней сообщалось, что если генерал будет готов, то за ним явятся в девять часов вечера.
Заседания обычно продолжались от девяти часов вечера до полуночи.
В девять часов президент клуба явился к генералу; генерал был готов; президент заявил ему, что он может быть введен в клуб лишь с тем условием, что ему навсегда останется неизвестным место собраний и что он позволит завязать себе глаза и даст клятву не пытаться приподнять повязку.
Генерал де Кенель принял это условие и поклялся честью, что не будет пытаться увидеть, куда его ведут.
Генерал уже заранее распорядился подать свой экипаж; но президент объяснил, что воспользоваться им не представляется возможным, потому что нет смысла завязывать глаза хозяину, раз у кучера они останутся открытыми и он будет знать улицы, по которым едет.
«Как же тогда быть?» – спросил генерал.
«Я приехал в карете», – сказал президент.
«Разве вы так уверены в своем кучере, что доверяете ему секрет, который считаете неосторожным сказать моему?»
«Наш кучер – член клуба, – сказал президент, – нас повезет статс-секретарь».
«В таком случае, – сказал, смеясь, генерал, – нам грозит другое, – что он нас опрокинет».
Мы отмечаем эту шутку как доказательство того, что генерал никоим образом не был насильно приведен на заседание и присутствовал там по доброй воле.
Как только они сели в карету, президент напомнил генералу его обещание позволить завязать ему глаза. Генерал никак не возражал против этой формальности; для этой цели послужил фуляр, заранее приготовленный в карете.
Во время пути президенту показалось, что генерал пытается взглянуть из-под повязки; он напомнил ему о клятве.
«Да, да, вы правы», – сказал генерал.
Карета остановилась у одной из аллей улицы Сен-Жак. Генерал вышел из кареты, опираясь на руку президента, звание которого оставалось ему неизвестно и которого он принимал за простого члена клуба; они пересекли аллею, поднялись во второй этаж и вошли в комнату совещаний.
Заседание уже началось. Члены клубы, предупрежденные о том, что в этот вечер состоится нечто вроде представления нового члена, были в полном сборе. Когда генерала довели до середины залы, ему предложили снять повязку. Он немедленно воспользовался предложением и был, по-видимому, очень удивлен, увидев так много знакомых лиц на заседании общества, о существовании которого он даже и не подозревал.
Его спросили о его взглядах, но он ограничился ответом, что они должны быть уже известны из писем с Эльбы…»
Франц прервал чтение.
– Мой отец был роялистом, – сказал он, – его незачем было спрашивать о его взглядах, они всем были известны.
– Отсюда и возникла моя связь с вашим отцом, дорогой барон, – сказал Вильфор, – легко сходишься с человеком, если разделяешь его взгляды.
– Читайте дальше, – сказали глаза старика.
Франц продолжал:
– «Тогда взял слово президент и пригласил генерала высказаться обстоятельнее, но господин де Кенель ответил, что сначала желает знать, чего от него ждут.
Тогда генералу огласили то самое письмо с острова Эльба, которое рекомендовало его клубу как человека, на чье содействие можно рассчитывать. Целый параграф этого письма был посвящен возможному возвращению с острова Эльба и обещал новое более подробное письмо по прибытии «Фараона» – судна, принадлежащего марсельскому арматору Моррелю, с капитаном, всецело преданным императору.
Во время чтения этого письма генерал, на которого рассчитывали как на собрата, выказывал, наоборот, все признаки недовольства и явного отвращения.
Когда чтение было окончено, он продолжал безмолвствовать, нахмурив брови.
«Ну что же, генерал, – спросил президент, – что вы скажете об этом письме?»
«Я скажу, – ответил он, – что слишком еще недавно приносил присягу королю Людовику Восемнадцатому, чтобы уже нарушать ее в пользу экс-императора».
