В этом не было ничего такого уж невероятного. Отец Нимуэ – поборник королевы и лучший друг короля. А Кевину не запрещено жениться – он ведь Мерлин, а не христианский священник. Все придворные сочтут этот брак вполне достойным, хоть некоторые дамы и будут ужасаться при мысли о том, что ее нежное тело достанется человеку, которого они считают чудовищем. Артур наверняка знает, что Кевин не может вернуться на Авалон – после того-то, что он совершил! – но и при дворе Кевин занимает почетное место королевского советника. И нет музыканта, который мог бы сравниться с ним. "Должно ведь где-то найтись место и для нас… место и наша доля счастья… в полнолуние, когда мир полнится жизненной силой, мы сможем зачать ребенка… и я с радостью буду носить его… Кевин ведь не родился калекой – его изуродовали в детстве… его сын будет красивым…" Но тут Нимуэ заставила себя остановиться; разгулявшееся воображение начало беспокоить ее. Нельзя допустить, чтоб собственное заклинание столь крепко связало ее! Она должна держать себя в руках, хоть прибывающая луна и заставляет ее кровь бурлить в жилах. Она должна ждать, ждать…
Ждать, как ждала она все эти годы… Существует магия, что приходит лишь тогда, когда отдаешься жизни во всей ее полноте. Жрицы Авалона испытывали это чувство, когда, лежа в белтайнских полях, пробуждали в своем теле и сердце жизнь Богини… Но была в этом и более глубинная магия, идущая от сдерживаемой силы. Христиане тоже знали об этом – недаром ведь они настаивали, чтоб их святые девы жили в целомудрии и уединении, дабы пылало в них тайное пламя укрощенной силы. А священники их могли выплескивать всю сбереженную силу во время христианских таинств – что они и делали. Вот так же Нимуэ ощущала силу в каждом жесте, каждом слове Враны; старая жрица никогда не тратила слова понапрасну, но когда Врана все же позволяла своей силе проявиться, та изливалась с неимоверной мощью. Даже сама Нимуэ, после того как ей запретили общаться с другими девушками и участвовать в обрядах, не раз, сидя в храме, чувствовала, как текущая в ее жилах жизненная сила набирает такую мощь, что Нимуэ готова была в любой момент разразиться истерическими воплями или начать рвать на себе волосы, – почему ее обрекли на эту участь, почему она должна, не зная передышки, нести эху чудовищную ношу? Но Нимуэ верила Богине и подчинялась своим наставникам; и вот теперь ей доверили великое дело, и нельзя допустить, чтобы она подвела всех из-за собственной слабости.
Она была сейчас словно сосуд, наполненный силой, – словно Священная реликвия, грозящая смертью неосторожному непосвященному, дерзнувшему коснуться ее, – и вся эта сила, накопленная за годы подготовки, понадобится ей, чтоб привязать Мерлина к себе… Но ей следует дождаться нужного расположения светил; в новолуние она сможет воспользоваться потоком силы, исходящей с обратной стороны луны… не плодородие – бесплодность, не жизнь всего сущего – темная магия, превосходящая древностью сам род людской…
Но Мерлин сведущ в таких вещах. Он знает о старинном проклятии новолуния и бесплодного чрева… Значит, следует очаровать его до такой степени, чтоб ему даже в голову не пришло задуматься, отчего вдруг Нимуэ отказала ему в полнолуние, но сама стала искать его при ущербной луне. Впрочем, у нее имеется одно преимущество: Мерлин не знает, что она в этом разбирается, он никогда не видел ее на Авалоне. И все же эти узы действуют в обе стороны, и если она может читать его мысли, то и ее разум открыт для Мерлина. Нужно каждое мгновенье быть начеку – иначе Кевин заглянет ей в душу и узрит ее подлинные цели.
«Нужно добиться, чтоб он себя не помнил от желания, чтоб позабыл… позабыл все, чему его учили на Авалоне». И в то же время ей следует сдерживать свое желание и не позволять, чтоб ей передалось желание Кевина. Нелегкая задача.
Нимуэ принялась обдумывать очередные свои уловки. «Расскажи мне о своем детстве, – попросит она. – Расскажи, как случилось, что ты столь тяжко пострадал». Сочувствие позволит надежно его связать – Нимуэ поняла это в тот самый миг, как впервые коснулась Мерлина кончиками пальцев… И, к отчаянью своему, она поняла, что изыскивает причины оказаться рядом с ним, прикоснуться к нему – не ради порученного ей дела, а ради терзающего ее желания.
«Смогу ли я сплести эти чары, не погубив себя?»
– Тебя не было на пиру у королевы, – негромко произнес Мерлин, глядя Нимуэ в глаза. – А я написал для тебя новую песню… Было полнолуние, а в луне кроется великая сила, леди…
Нимуэ – само внимание – взглянула на него.
– В самом деле? Я об этом почти ничего не знаю… а ты – волшебник, лорд мой Мерлин? Я иногда чувствую себя такой беспомощной, словно ты околдовал меня…
Нимуэ нарочно пряталась в полнолуние: она была твердо уверена, что если в это время Мерлин заглянет ей в глаза, то сможет прочесть ее мысли, – а может, и догадаться о ее целях. Теперь же, когда пик магических сил миновал, ей, быть может, и удастся уследить за собой.
– Тогда спой мне свою песню сейчас.
Нимуэ уселась и приготовилась слушать; она ощущала, что все ее тело дрожит от прикосновения Мерлина, подобно струнам арфы.
«Я не смогу этого вынести, просто не смогу… Как только настанет новолуние – нужно действовать». Девушка знала: еще одно полнолуние – и поток неистового желания, разбуженный ею же, подхватит и унесет ее. «… Ия никогда уже не смогу предать его… я вечно буду принадлежать ему, и в этой жизни, и в будущих…»
Она коснулась шишковатого запястья Кевина, и это прикосновение пронзило ее мучительным ощущением неутоленного желания. По тому, как внезапно расширились зрачки Кевина, как он резко втянул в себя воздух, Нимуэ догадывалась, каково сейчас Мерлину.
По нерушимому закону судьбы, подумала Нимуэ, предательство никогда не останется безнаказанным. Богиня заставит всякого расплатиться за него сторицей, во многих жизнях. Предатель и преданный на тысячу лет окажутся связаны любовью и ненавистью. Но ведь она поступает так по велению Богини, ее послали, чтоб покарать изменника… значит ли это, что и ее тоже ждет кара? Если да, то, значит, справедливости нет даже в царстве богов…
«Христос говорит, что искреннее раскаяние искупает любой грех…»
Но нет, судьбу и законы вселенной так просто не отменишь. Звезды не остановятся в небе лишь потому, что кто-то крикнет им: «Стой!»
Что ж, значит, так тому и быть. Возможно, она обречена предать Мерлина, и причиной тому – деяние, совершенное кем-то из них двоих еще в те времена, когда море еще не поглотило древнюю землю, ныне скрытую волнами. Такова была ее судьба, и Нимуэ не смела спрашивать, чем она ее заслужила. Мерлин перестал играть и бережно обнял ее; и Нимуэ, едва ли осознавая, что делает, коснулась губами его губ. «Свершилось. Отступать уже поздно».
Нет. Отступать было поздно уже тогда, когда она, склонив голову, согласилась исполнить дело, возложенное на нее Моргейной. Поздно было уже тогда, когда она поклялась в верности Авалону…
– Расскажи о себе, – шепотом попросила она. – Я хочу знать о тебе все, мой лорд…
– Не зови меня так. Мое имя – Кевин.
– Кевин… – произнесла Нимуэ, подбавив в голос нежности и снова коснувшись его руки.
День за днем плела она это заклятие, состоявшее из прикосновений, взглядов, шепота – а луна все убывала и убывала. После того первого, мимолетного поцелуя Нимуэ отстранилась от Мерлина, сделав вид, будто он напугал ее. «Это правда. Но себя я боюсь куда сильнее, чем его». Никогда, никогда за все годы жизни в уединении ей даже в голову не приходило, что она способна испытывать такую страсть, такую жажду. Нимуэ знала, что ее чары действуют теперь на обоих, усиливая все чувства. Однажды, распаленный сверх меры ее нежным шепотом и прикосновением волос девушки к его лицу – Кевин сидел в этот момент за арфой, а Нимуэ склонилась над ним, – Мерлин привлек ее к себе с такою силой, что Нимуэ и вправду испугалась и принялась отчаянно вырываться.
– Нет, нет, я не могу… ты забываешься… пожалуйста, отпусти!… – вскрикнула Нимуэ, но Мерлин лишь крепче обнял ее, уткнулся лицом к ней в грудь и принялся осыпать ее поцелуями. Девушка тихо заплакала. – Нет, нет, я боюсь, боюсь…
Лишь после этого Кевин отпустил ее, отвернулся и застыл в оцепенении. Дыхание его сделалось хриплым и учащенным. Он посидел несколько мгновений, зажмурившись и уронив руки, потом пробормотал:
– Возлюбленная моя, моя бесценная птичка, радость сердца моего… прости… прости меня.
Нимуэ поняла, что даже ее собственный, подлинный страх можно обернуть на пользу делу.
– А я тебе доверяла, – прошептала она. – Я тебе доверяла…
– А зря, – хрипло отозвался Мерлин. – Я – всего лишь мужчина, не более того – но и не менее… – В голосе его зазвучала такая горечь, что Нимуэ съежилась. – Я – мужчина, я создан из плоти и крови, и я люблю тебя, Нимуэ, – а ты играешь со мной, словно с комнатной собачонкой, и ждешь, что я буду послушным, словно выхолощенный пони… Неужто ты думаешь, что я, сделавшись калекой, перестал быть мужчиной?
