бы высокой честью.
— У меня нет времени, — пробурчал Хэклман.
— Найдите время. Никто не требует от вас сидеть в редакции по восемнадцать часов в сутки. Вы сами придумали себе такой режим работы, а зря. Развейтесь немного, Хэклман. Выйдите к людям. Сейчас для этого самое время — рождественские праздники. Займитесь конкурсом и…
— Что мне Рождество? — спросил Хэклман. — Я не религиозен, не отец семейства, от яичного пунша у меня разыгрывается гастрит, так что к чертям Рождество.
Владелец на время утратил дар речи.
— К чертям Рождество? — хрипло повторил он после паузы.
— Безусловно, — ответил Хэклман.
— Хэклман, — ровным голосом произнес владелец, — я приказываю вам принять участие в организации конкурса — проникнуться духом Рождества. Вам это будет только на пользу.
— Я увольняюсь, — сказал Хэклман, — и не думаю, что вам это будет на пользу.
Хэклман не ошибся. Его уход оказался газете не на пользу. Это была катастрофа. Газета не могла существовать без Хэклмана. Впрочем, среди руководства не было плача и скрежета зубовного — только спокойное, терпеливое огорчение. Хэклман уходил и раньше, но ни разу не продержался больше суток. Он тоже не мог существовать без газеты. С тем же успехом форель могла бы уйти из горной речки и устроиться продавцом в магазин «Все по десять центов».
Поставив новый рекорд отсутствия в газете, Хэклман вернулся за свой стол через двадцать семь часов. Он был слегка пьян, мрачен и никому не смотрел в глаза.
Когда я тихо и почтительно проходил мимо его стола, он что-то пробормотал.
— Простите? — спросил я.
— Я сказал «с Рождеством».
— И вас с Рождеством.
— Значит, скоро старый дуралей с длинной белой бородой пронесется над крышами, звеня колокольцами, и привезет нам всем подарочки.
— Вряд ли.
— От человека, который хлещет кнутом маленьких северных оленей, можно ждать чего угодно, — сказал Хэклман. — В общем, введи меня в курс дела, малыш. Что там за идиотский конкурс?
В оргкомитет конкурса входили большие люди: мэр, директор крупной промышленной компании, председатель совета по недвижимости. Им, разумеется, недосуг было себя утруждать. Хэклман оставил меня своим заместителем, так что вся черная работа досталась нам с ним и мелкой рыбешке из Торговой палаты.
Каждый вечер мы ездили смотреть украшения домов, а их были тысячи. Нам предстояло составить список двадцати лучших, из которых комитет в Рождественский сочельник выберет победителей. Сотрудники Торговой палаты прочесывали южную часть города, мы с Хэклманом — северную.
Это вполне могло быть весело. Стоял легкий морозец, не лютая стужа, звезды сияли каждую ночь — яркие, четкие, холодные на черном бархатном небе. Хотя улицы расчищали, во дворах и на крышах лежали сугробы, так что мир казался мягким и чистым; из радиоприемника в нашей машине звучали рождественские песни.
Однако весело не было, потому что Хэклман безостановочно отпускал ехидные замечания про Рождество.
Раз я слушал, как детский хор исполняет «Тихую ночь», и чувствовал себя настолько близко к раю, насколько это возможно, если ты не безгрешен и не умер. Внезапно Хэклман с раздражением переключил станцию, и машина наполнилась грохотом джаза.
— Зачем? — спросил я.
— Они перегибают палку, — буркнул Хэклман. — Мы сегодня слышали это восемь раз. Рождество продают как сигареты — вбивая в мозги одну и ту же строчку снова и снова. У меня Рождество уже из ушей лезет.
— Его не продают, — сказал я. — Ему просто радуются.
— Всего лишь очередная форма рекламы.
Я повертел колесико и вновь отыскал детский хор.
«В яслях дремлет Дитя-я-я», — выводили тонкие голоса. Потом заговорил диктор. «Эту пятнадцатиминутную подборку любимых рождественских песен, — сказал он, — спонсировал универсальный магазин братьев Буллард, который открыт до десяти вечера каждый день, кроме воскресенья. Не откладывайте рождественские покупки на последнюю минуту. Успейте до очередей!»
— Вот! — торжествующе заметил Хэклман.
— Это побочная сторона. Главное, что в Рождество родился Спаситель.
— Опять неверно, — сказал Хэклман. — Никто не знает, когда он родился. В Библии ничего об этом не сказано. Ни слова.
— Меньше всего я ждал услышать от вас экспертное мнение о Библии, — с досадой произнес я.
— Я зубрил ее в детстве, — ответил Хэклман. — Каждый вечер я должен был выучить новый стих. Если ошибался хоть в слове, отец меня колотил.
— Правда?
Я даже немного растерялся от неожиданности. Хэклман был в наших глазах сверхчеловеком отчасти и потому, что никогда не упоминал о своем прошлом и вообще о том, что делает и думает вне редакции. Теперь он заговорил о своем детстве и впервые выказал при мне хоть какое-то чувство помимо раздражения или цинизма.
— За десять лет я не пропустил ни одного урока в воскресной школе, — сказал Хэклман. — Являлся, как штык, в любую погоду, здоровый или больной.
— Вы были таким набожным?
— Боялся отцовского ремня до беспамятства.
— Он еще жив? Ваш отец.
— Не знаю, — равнодушно ответил Хэклман. — В пятнадцать лет я убежал из дома и больше его не видел.
— А ваша мама?
— Умерла, когда мне был год.
— Сочувствую.
— Тебя кто-то просил о сочувствии?
Мы остановились перед большим домом, который собирались сегодня осмотреть. Это был выкрашенный розовой краской особняк за ажурной металлической оградой, с железными фламинго у входа и пятью телевизионными антеннами на крыше. Он соединял в себе все самые безобразные черты колониальной архитектуры, современной техники и шальных денег. Никакой рождественской иллюминации мы не видели — только обычный свет из окон.
Мы постучали, желая убедиться, что приехали по адресу. Дворецкий сообщил, что иллюминация и впрямь есть, с другой стороны дома, но ему нужно разрешение хозяина, чтобы ее включить.
Через минуту появился хозяин, толстый и волосатый, с торчащими передними зубами, похожий на сурка в малиновом домашнем халате.
— Мистер Флитвуд, сэр, — обратился дворецкий к хозяину, — эти джентльмены…
Хозяин взмахом руки велел тому замолчать.
— Как поживаете, Хэклман? — спросил он. — Час довольно поздний, но для старых друзей мой дом открыт всегда.
— Гриббон, — проговорил Хэклман медленно, словно все еще не верил своим глазам. — Лео Гриббон. Сколько вы здесь живете?
— Теперь меня зовут Флитвуд, Хэклман, Дж. Спрэг Флитвуд, и я идеальный законопослушный гражданин. Была одна история, когда мы виделись
