каком чудесном мире живет этот Югуре, однако.
— Ладно, что-нибудь придумаем.
Глава 46. Генрью
1 мая 49 года от начала Эпохи Какурезато
— Да, любопытно…
Развернув свиток с драконьими головами, полученный от Тацуширо Югуре, ничего иного я более сказать и не мог. К процессу запечатывания и подавления Генрью уже было все готово. Настолько, насколько это было возможно в наших условиях. Однако теперь вскрылись новые подробности.
— Призыв дракона единого и всемогущего сопровождается человеческой жертвой, да? — пробормотал я, потирая подбородок. — Сила человеческого жертвоприношения определяет божественную силу. Гм, любопытно.
В последней фразе обыгрывались схожие по звучанию слова «джинчурики» и «джинцурики». Записана она была в одном из фрагментов свитка, в котором, похоже, пытались собрать пояснения к формуле фуиндзюцу. И если присовокупить к этой информации ту, которую мне удалось разобрать из печатей, и рассказы самого Тацуширо, то выходит, что есть разные способы призыва Генрью. Один — это призыв каждого из Генрью по отдельности, пять штук с соответствующими базовыми элементами. Они сильны, но второй вариант позволяет призвать кратно более сильную, одну, но единую, версию дракона. Для этого нужна человеческая жертва, которая станет объединяющей разные сущности осью для рождения нового Генрью. И от качеств жертвы зависит конечный продукт объединения.
Любопытная формула, ничего не скажешь. А без жертвы-то обойтись можно, если я хочу получить этого великого Генрью?
Оторвавшись от свитка, который был развернут прямо на полу старого храма, я осмотрелся по сторонам. Кандидатов на роль жертвы я с собой прихватить не догадался. Разве что Дайки можно рассматривать в этой роли, но он предусматривался мной как носитель силы, классический джинчурики в понимании местных шиноби. А свиток предполагал иное, более буквальное, понимание этого термина.
Подхватив лежащий рядом Клинок Дракона, я встал и прошелся вдоль полотнища шелковой ткани, которое длиной было аж метров в пять и шириной около метра. Здесь было записано много интересных формул и техник, с помощью которых предполагалось обращение к силе Генрью без непосредственного их призыва. Естественно, также имелась сама формула печати их призыва. Но вот для заметок создатели этого свитка места почти не нашли. Обидно.
Еще и клинок этот странный.
Подкинув в руке Рюджин и поймав его за рукоять, я вновь прислушался к ощущениям. В этом клинке чувствовалась некая схожесть с Кавакихиме Сары. В нем было сознание. Но слишком чуждое мне и не настроенное на контакт. Похоже, я не очень-то нравился этому ножику-переростку. Но это уже не так обидно. Если я кому-то не нравлюсь, то это уж точно не мои проблемы. Помимо наличия некоего самосознания, клинок имел и иные интересные особенности. Этот артефакт обладал способностью поглощать чакру из жертв и делиться ею с владельцем, а это уже большой плюс. Однако и его использование требовало большого расхода чакры, и это огромный минус.
Нужно разобраться в нем получше. Потом. Сейчас, похоже, от него толку немного. В свитке он мне разобраться точно не поможет.
— Ты хочешь что-то сказать, Мататаби? — не оборачиваясь, спросил я, буквально затылком ощущая чужое внимание.
Сразу ответ не получив, я обернулся в сторону ощущаемой чакры и увидел задумчиво рассматривающую меня девушку. Ответить на вопрос ей мешал запихнутый в рот комочек извлеченной из онигири начинки. На время полета мы взяли с собой в свитках небольшой запас специально подготовленной, не нуждающейся в приготовлении и дешевой еды, которая решительно не пришлась по вкусу Мататаби. Из всего ограниченного разнообразия блюд ей нравилась только рыбная начинка, приготовленная из вялено-копчено-ферментированного тунца, называемого на местном языке кацубоши. Не самое впечатляющее яство, на мой вкус.
Прожевав, наконец, свой внеплановый обед, Мататаби с усилием протолкнула его по пищеводу, только после этого сказала:
— Наша подготовка. Не похоже, что мы собираемся разговаривать с Генрью.
— Так вот, что тебя смущает. Испытываешь сострадание к этому существу? — начал догадываться я.
— Я понимаю, что значит быть монстром в глазах людей.
Покачав головой, я заткнул Клинок Дракона за пояс и снова осмотрел печать, собираясь с мыслями для ответа.
— Знаешь, Мататаби, я понимаю страхи людей перед вами, потому что я сам человек. Надеюсь, где-то что-то человеческое во мне еще есть.
— Тогда почему вы говорили с Курамой, а не готовились его запечатывать? Ведь это… — биджу замялся, подбирая слова, но в итоге просто ограничился лаконичным: — Ведь это Курама.
— Хорошего же ты мнения о своем родственнике, — улыбнулся я. — Я заговорил с вами, как с равными, как с людьми, а не животными, потому что знаю вас. Ваши эмоции и даже мысли — живые и понятные человеку. Поэтому я проявил к вам человечность.
— Человечность… — словно пробуя на вкус это слово, повторил Мататаби. — Что это такое? В Рюджинкё часто говорят об этом. Старик тоже молвил нечто похожее. Но что это? По моему мнению, это милосердие, но, похоже, это не так. И это не любовь, не доброта, не забота…
— М-да, — задумался я над странным вопросом, ответ на который мне казался на бытовом уровне очевидным, но суть его, на самом деле, была сложнее. — Грубо говоря, человечность или гуманизм — это признание наличия у кого-то помимо членов своего близкого окружения живого, чувствующего тела и, наверное, души. Когда шиноби проявляет милосердие к пленным, не истязая их, а, например, даря свободу или, в крайнем случае, быструю смерть, он признает, что его противник тоже человек, который чувствует ту же боль, что и он сам.
— Увидеть в человеке человека несложно, — задумчиво нахмурившись, произнес Хвостатый. — Две руки, две ноги, голая кожа да гривастая голова.
— В том-то и дело, Мататаби, человечным можно быть не только к людям, — иронично усмехнувшись, ответил я. — Часто бывает, что для людей одного рода люди другого — просто животные, которых можно и съесть при случае. Или показательно замучить, чтобы иным не было повадно поступать как-нибудь неправильно. Часто бывает, что люди становятся человечнее к животным, чем к другим представителям своего вида. Чувства и боль котенка для них имеют большее значение, чем чувства и боль иного человека. Если же говорить о моем к вам отношении, то я, Мататаби, знал, что биджу способны чувствовать.
