– Ядвига, прячься! – дико заорал Освальд. Спрятаться ее заставил не крик пана, а камень, пущенный из пращи. Ядвига убрала голову за долю секунды до того, как булыжник разнес вдребезги стекло иллюминатора. В разбитый проем тут же влетела стрела. Другая…
Еще парочка вонзилась в палубу. Следующие три чиркнули о гальку между катером и валуном, за которым залегла безоружная дружина. Нападавшие давали понять, что высовываться не следует. Никому.
Ядвига и не высовывалась. Выставив только ствол немецкого пистолета‑пулемета, дала очередь через иллюминатор. Вслепую. В небеса над Святой землей.
Если полячка рассчитывала напугать противника, то это ей не удалось. Ребятки на лошадях и верблюдах, в отличие от пиратов, видимо, не в первый раз слышали «шмайсеровский» стрекот. Привычные – е‑мое! – обстрелянные… А потому и действовали смелее, решительнее. Не побежали, сломя голову, а дали ответный залп.
В считанные секунды стрелы утыкали катерок. Над валуном тоже свистело – головы не поднять. Стукнул о гальку и отскочил в сторону еще один увесистый пращевой снаряд. Еще два или три оперенных древка со стальными жалами влетели в иллюминатор. Вторая пулька из нагорбного супер‑арбалета ударила в рубку. Брони на катерке не было, так что маленький кругленький шарик прошил ее легко. Может быть, даже насквозь.
– Ядвига, отставить! Лежи тихо и не дергайся! – выкрикнул Бурцев. Пока еще не поздно. Пока еще есть надежда, что девчонка жива…
На катере стало тихо. На катере не дергались, не стреляли. Или полячка вняла совету, или затихла совсем уж по другой причине.
– Да я их! – ярился, брызжа слюной и слезами, Освальд. – Я их всех! Без меча! Да за Ядвигу я их голыми руками!
Гаврила, Дмитрий и Збыслав навалились на рыцаря. Уткнули мордой в мокрую гальку, втроем удерживая добжиньца от бессмысленной смерти.
– Кто там?! – Джеймс тряхнул Бурцева. – Ты успел разглядеть?
– Кто‑кто… верблюд в пальто! Рыцари какие‑то и целая толпа горячих ребят вроде нашего Хабибуллы.
– Сарацины?
– Да уж, наверное, не эскимосы!
– Не кто?
– Отстань, а, брави? Дай подумать, что делать.
Один отстал – другой пристал. Теперь уже Хабибулла, услышав свое имя, наседал с расспросами.
– Василий‑Вацлав, кто? Кто это? – требовал Хабибулла по‑татарски.
– Дружки твои, – буркнул Бурцев. – Сарацины. Ты это… спроси, чего им от нас надо.
Массированный обстрел из луков, арбалетов, пращи и самострела‑шарикомета тем временем прекратился. Послышались воинственные крики, топот копыт. Лошади и верблюды противника приближались к валуну‑укрытию. Начиналась атака…
– Айза э?![190] – заорал из‑за камня Хабибулла.
Наверное, услышать арабскую речь от людей с немецкого катера здесь никак не ожидали. Крики и топот стихли. Хабибулле ответили.
– Мэ хэза?![191] – расслышал Бурцев.
– Эсми Хабибулла ибн Мохаммед ибн Рашид ибн Усама ибн… – громко и торжественно затянул араб.
Когда он наконец закончил, воцарилась тишина. Только море за спиной по‑прежнему шумливо боролось со скалами. Да совсем‑совсем близко всхрапывали кони. И топтались верблюды.
– Валлахи?[192] – недоверчиво поинтересовался кто‑то из нападавших.
– Валахи! – Хабибулла бесстрашно поднялся над камнем.
Стрелы в него не летели. Камни и убийственные шарики – тоже. И грозных воинственных кличей больше не звучало. Зато воздух содрогнулся от многоголосого радостного вопля.
Елки‑палки! Похоже, Хабибулла ибн… ибн… ибн… в этой буйной компании – свой человек.
Глава 19
Полный триумф! Причальный камень, до сих пор служивший им укрытием и имевший неплохие шансы стать надгробием, обратился в трибуну. Хабибулла стоял на валуне в позе кандидата, победившего, как минимум, на президентских выборах. Бородатое лицо со шрамом – воплощение харизмы, обе руки воздеты над толпой. И разрубленная эсэсовская рубашка с нацистским орлом на груди… Да уж!
Шумливые соплеменники обступили араба тесным кольцом. Хабибулла говорил со всеми сразу и с каждым в отдельности.
Освальд обнимал Ядвигу – целую, невредимую. Это было похоже на чудо: снарядик сарацинской аркабаллисты, влетевший в рубку катера, шарахнул по «шмайсеру». В результате пистолет‑пулемет превратился в бесполезную железяку, а державшая оружие кульмская красавица отделалась легким испугом. Бывает… Бурцев молча чесал в затылке. Дружинники хлопали глазами, недоуменно озираясь вокруг. Ну, разве что Сыма Цзян не хлопал. Китаец кивал каждому встречному‑поперечному и твердил без умолку:
– Саляма‑алекума, саляма‑алекума…
Странно, но арабы ему отвечали. Как положено – «Алейкум ассалям».
С полсотни европейских рыцарей, незнамо как затесавшихся в сарацинскую рать, тоже, кажется, не совсем понимали сути происходящего и не спешили прятать клинки. Обстановка, впрочем, разрядилась, как только предводитель рыцарского отряда – давешний всадник в шлеме с забралом и «фатой»‑наметом – разглядел в общей суматохе Жюля.
«Фата» дернулась, «невеста» бросила меч в ножны, направила коня к капитану Алисы Шампанской.
– Бонжур, Жюль! – глухо рокотнуло из‑под шлема.
Морской волк удивленно поднял глаза.
– Бонжур, мсье… мсье…
«Невеста» откинула забрало, явив заросшую, мясистую и раскрасневшуюся физиономию. Лицо изжаривающегося заживо человека.
– О, сир! – Жюль почтительно склонил голову.
Тот, кого назвали сиром, снял шлем, скинул кольчужный капюшон, сдернул шапочку‑подшлемник. Копна черных волос торчала как иглы у встревоженного дикобраза. Щетина на щеках и подбородке напоминала зверька поменьше – ежа.
– Коман ва тю[193] , Жюль?
– Трэ бьян[194], мерси. Э ву[195], сир?
– Комси комса[196], – вздохнул рыцарь.
Бурцев прервал этот содержательный диалог. Подошел к поближе. Подтащил переводчика – Джеймса. Вклинился в разговор. Не очень вежливо, но очень поспешно.
– Жюль, вы знакомы?
– Сэ[197] мсье Жан д'Ибелен, – с подобострастием ответил капитан Алисы Шампанской. И принялся воодушевленно перечислять замысловатые титулы.
– Жан Первый Ибеленский, – коротко перевел Джеймс. – Сир Бейрута.
Надо же! Ибеленский! Повезло, блин, мужику! Хорошо хоть не с «Е» начинается фамильечко. А сир Бейрута – так это вообще песня! Стоп…
– Джеймс, спроси‑ка нашего капитана, не тот ли это Жан, о котором упоминала ее величество королева Кипра?
Жюль энергично закивал. Тот!
– Коман вузапле‑ву[198], мсье? – обратился к Бурцеву сир Бейрута г‑н Ибеленский.
Джеймс перевел. Бурцев представился. Спросил на всякий случай:
– Шпрехен зи дойч?
С королевой этот номер прошел и… И здесь тоже!
– Я! Я! – отозвался Жан д' Ибелен.
По‑немецки он говорил. Однако пошпрехать вволю им так и не дали.
– Василий‑Вацлав! Василий‑Вацлав!
Хабибулла? Герой дня? Он самый! А за ним – двое всадников. Впереди – степенный бородатый сарацин в летах. Араб гордо восседал на невысоком тонконогом белоснежном аргамаке. Дорогой прочный панцирь поскрипывал кожей, позвякивал металлом. Сабля – в ножнах с каменьями, у седла щит, весь в арабской вязи. На голове – изукрашенный серебром и золотом шлем в форме приплюснутого купола. Из‑под шлема смотрят умные настороженные глаза.
Чуть позади – молодой горячий воин на горячем скакуне вороной масти. Этот наездник глядел прямо, жестко. Легкая добротная кольчуга, надежный островерхий шлем, небольшой круглый щит с изображением льва, изогнутая сабля, а вместо лука – праща у седла. Простенький, без изысков, ремешок с утолщением посередке. Так вот, значит, кто кидался камешками…
Странно, на араба молодой всадник похож не был. Скорее уж на монгола, татарина или казаха. Сухая обветренная кожа, узкие глаза, выступающие скулы, маленькие усики. Судя по уверенной посадке и резким точным движениям, парень был рубакой хоть куда. Единственное, что портило джигита, – махонькое, однако приметное бельмо на левом глазу.
– Салям алейкум! – приветствовали Бурцева.
Говорил старший. Голос у него был тихий, вкрадчивый, но по‑военному твердый.
– Алейкум ассалям! – отозвался Бурцев.
– Ахлан васайлан![199] – пожилой всадник величественным жестом обвел рукой скалы.
Бурцев слов не понял, но благодарно кивнул. Гостеприимство – оно в переводе не нуждается, его видно сразу.
– Перед тобой, Василий‑Вацлав, сам старший эмир Айтегин аль‑Бундуктар, мудрый наиб[200] великого султана Египта, чье светлое имя – ал‑Малик ас‑Салих Наджм‑ад‑дин Аййуб, да хранит его Аллах! – торжественно и по‑восточному витиевато представил Хабибулла всадника. Пояснил: – Мы с наибом давние соратники.
Айтегин аль‑Бундуктар что‑то сказал.
– Эмир благодарит тебя за помощь, которую ты оказал мне, и извиняется за то, что, по незнанию, принял друзей за врагов, именующих себя Хранителями Гроба, – перевел Хабибулла.
