– А с тем что стало?
– Увезли в больницу на месяц.
– Удивляюсь, как вас после этого не уволили.
Кайсер ответил не сразу, словно не решаясь раскрыть служебные тайны.
– Меня спас Бакстер. Сказал надзирателю, что заключенный напал первым и пытался завладеть оружием, а я лишь действовал в рамках необходимой самообороны. – Кайсер вновь устремил взгляд на влюбленных. – Вы, конечно, сейчас спустите на меня всех собак и скажете, что я нарушил гражданские права того подонка?
– А разве нет? Впрочем, я вас хорошо понимаю и не осуждаю ни капли. Я и сама иной раз лезла на рожон там, где нужно было тихонько сидеть в кустах и щелкать затвором камеры. Полагаю, вы не просто так сорвались. Его признания стали лишь поводом, а вы были на взводе уже когда ехали в Монтану.
Кайсер удивленно взглянул на меня.
– Вы правы. За неделю до того случая я не сумел спасти девочку. Расследовал ее дело в Миннесоте. Точнее, консультировал местную полицию. И мы были близки к тому, чтобы поймать маньяка. Очень близки. Но прежде, чем мы его взяли, он успел изнасиловать и задушить очередного ребенка. Если бы я тогда соображал быстрее… хоть чуть-чуть… девочка осталась бы жива.
– Не вините себя понапрасну. К тому же все это в прошлом. Вы сами мне говорили: забудьте то, что не в силах изменить.
– Это я так сказал, для красного словца… Просто вы произвели на меня атомное впечатление, вот я и решил блеснуть афоризмом.
Его честность вызвала у меня улыбку.
– Атомное… Во Вьетнаме так говорили.
Он машинально кивнул.
– Вы там были?
– А как же.
– На мой взгляд, вы слишком молодо выглядите для ветерана.
– Я застал самый конец: семьдесят первый – семьдесят второй.
Значит, ему сорок шесть или сорок семь, если тогда было восемнадцать.
– Война, между прочим, закончилась в семьдесят третьем. А если считать официально, то и вовсе в семьдесят пятом.
– В семьдесят первом отгремели последние крупные сражения, я это имел в виду.
– В каких частях служили?
– Пехота.
– Вас призвали?
– Сейчас модно так отвечать. Жаль, что не могу. Я отправился во Вьетнам добровольцем. Все в Штатах тогда чурались этой войны, а вояки стремились поскорее выбраться домой… И только я лез туда сам и по доброй воле. Не из-за геройства, по глупости. Что я тогда знал о жизни? Деревенский дурачок из Айдахо. Записался в школу рейнджеров, со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.
– Вы там видели журналистов? Фотографов? Что вы о них думали?
– Что у меня своя работа, а у них своя.
– Полегче…
– Да, полегче. Я знал лишь пару-тройку журналистов, которые были нормальными ребятами. А остальные сидели по отелям и посылали на бруствер вьетнамцев, которые за деньги отщелкивали все «боевые» кадры. Таких журналистов я за людей не держал.
– Такие и сейчас еще остались.
– Мне, кстати, доводилось видеть вашу подпись под… скажем так, серьезными фотографиями. Вы такая же отважная, как и ваш отец?
– Я не знаю, мне трудно сравнивать. Об отце мне известно только то, что я слышала от других. Тех, кто работал с ним в зоне боевых действий. Мне кажется, мы не похожи.
– Почему вам так кажется?
– На войне встречаешь разных людей. Есть те, кто прячется по отелям. Ну, таких, вы правильно сказали, можно даже не брать в расчет. Кто-то едет на войну с томиком Хемингуэя за пазухой, чтобы проверить себя «на вшивость». Для кого-то опасность и риск сложить голову – нормальный график жизни. Сумасшедшие люди. Вроде Шона Флинна, который разъезжал по ничейной полосе на мотоцикле, с камерой в руках. Наконец, есть профессионалы. Они идут на риск не ради адреналина, а потому что иначе нельзя. А работу делать все равно надо. Они прекрасно понимают, что такое опасность, и боятся за свою жизнь почище последней домохозяйки. Но идут вперед. Осторожненько, аккуратненько, пригибаясь, но вперед. И залезают в самое пекло, где рвутся артиллерийские снаряды и вокруг тебя вздымаются фонтанчики грязи от автоматных очередей.
– Это мужественные люди, я таких всегда уважал, – заметил Кайсер. – И встречал среди солдат.
– Что-то подсказывает мне, что вы и сами такой.
Он не ответил.
– Я точно знаю, что таким был мой отец. Между нами, девочками, он ведь никогда не считался гениальным фотохудожником. Выстраивать композицию, ловить редкие ракурсы – это все не про него. Зато он подбирался к «слону» так близко, как никто другой. А когда вся картина прямо перед твоими глазами, композиция и не требуется. Требуется просто щелкнуть и получить кадр. Этим и были уникальны его работы, за это их и ценили. Он исколесил вдоль и поперек Вьетнам, Лаос и Камбоджу. Двенадцать суток просидел в катакомбах под Кесаном – в самый разгар осады. У меня дома есть снимок, сделанный одним морским пехотинцем, – отец стоит на тропе Хо Ши Мина.
Кайсер вдруг быстро взглянул на меня.
– Откуда вы знаете выражение про «слона»?
– Отец так говорил. Я часто спрашивала, почему у него такая опасная работа, а он пытался меня утешить и все представить в виде шутки. И однажды сказал, что солдаты называют боевые действия «увидеть слона». Как в цирке.
– Да уж, это был цирк…
– Я и сама это поняла, когда подросла.
– Ну хорошо, если вы не похожи на своего отца, то на кого похожи? На кой черт вам сдались эти «горячие точки»?
– Я больше ничего не умею. И потом – это надо кому-то делать.
– Вы хотите изменить своими фотографиями мир?
Я рассмеялась.
– Поначалу хотела. Но славные денечки наивной юности остались позади.
– Вы не правы. Если говорить серьезно, вы уже изменили мир. Да так, как многим и не снилось. Ваши фотографии открывают людям глаза на то, что прежде было от них скрыто. Вы говорите им правду о далеких событиях. Нелицеприятную правду. Это тяжкий труд.
– Женитесь на мне!
Он тоже засмеялся и шутливо ткнул меня в плечо.
– Комплименты режут слух?
– Нет, просто последний год нелегко мне дался.
– И мне тоже. Последние два. Добро пожаловать в клуб великомучеников.
Телефон Кайсера зазвонил снова, и на сей раз как-то особенно требовательно. Он честно пытался не обращать внимания, но звонки и не думали утихать. Наконец он вынул аппарат и сверился с определителем номера.
– Это Бакстер. Из Квонтико, – бросил он мне и ответил на вызов. – Кайсер на проводе. – По мере того, как он слушал, лицо его становилось все более напряженным. – Хорошо, буду.
Кайсер убрал телефон во внутренний карман пиджака и начал быстро прибирать на импровизированном обеденном столе.
– Что-то случилось?
– Он сказал: «Хватит прохлаждаться, пора приниматься за работу».
– Есть новая информация?
– Не знаю, но он попросил и вас с собой захватить. Будет видеосвязь с Квонтико. Он хочет, чтобы вы при этом присутствовали.
Сердце сильно забилось.
– Боже мой… Может быть, они выяснили что-то про Джейн? Как вы думаете?
– Какой смысл загадывать? – Он лихо покидал пустые упаковки в мусорный контейнер, как заправский баскетболист кладет на тренировке «трехочковые». – Впрочем, у Бакстера действительно есть новости. Я это понял по его голосу.
7
Штаб-квартира ФБР располагалась на четвертом этаже академии. Здесь все было устроено таким образом, что, где бы ты ни стоял, взору открывались лишь однообразные бесконечные коридоры с дверями кабинетов по обе стороны. Некоторые комнаты были открыты, и когда мы проходили мимо, я ловила на себе заинтересованные взгляды. Перед дверью с табличкой «Инспектор Патрик Боулс» мы остановились, и Кайсер дал мне краткое наставление:
– Не робейте и говорите что думаете.
– По-другому я не умею.
Он ободряюще кивнул, и мы переступили порог просторного кабинета с огромным окном, выходящим на озеро. Справа в углу располагался массивный стол, за которым восседал крепкий седовласый мужчина с багровым лицом и цепкими зелеными глазами. Кайсер уже рассказал мне, что Боулс курирует все силы ФБР в Луизиане. В его личном подчинении находятся сто пятьдесят штатных агентов и свыше ста человек обслуживающего персонала. Выпускник юридической академии, Боулс успел поработать в шести разных территориальных отделениях ФБР и возглавлял несколько крупнейших расследований, главным образом связанных с вооруженными нападениями и ограблениями. Одет Боулс был так, словно стремился максимально дистанцироваться от формально подчинявшегося ему, но все-таки независимого агента Кайсера: костюм-тройка, заказанный явно в дорогом ателье, серебряные запонки и шелковый галстук. Когда он вышел из-за стола, чтобы поздороваться со мной, я обратила внимание, что туфли у него от «Джонстон энд Мерфи». Как минимум.
– Мисс Гласс? – осведомился он, протягивая руку. – Патрик Боулс к вашим услугам.
