Тайну иудео-христианской полярности, кажется, понял, как никто из христиан, никто из иудеев, Розанов; он понял святую и страшную тайну Израиля — имманентно-трансцендентный пол, человеческий пол в Боге: «Sexus и Deus» (Бог и Пол), как бы «двое малюток в одной люльке» (Розанов В. В мире неясного и нерешенного. С. 124): «Я (Бог) проходил мимо тебя (дщери Израиля), и вот, это было время твое, время любви… Ты достигла превосходной красоты; поднялись груди, и волосы у тебя выросли. И простер я воскрылия риз Моих на тебя… и покрыл наготу твою… и ты стала Моею» (Иез. 16, 7–8). Это значит: «Бог Израиля — Супруг Израиля». — «Аз есмь огнь поядающий — Бог ревнующий» (Втор. 4, 24). «Огнь ревности чистосупружеской есть в то же время огнь религиозной ревности Бога Израильского ко всем иным богам» (Розанов В. Из восточных мотивов. С. 62). Это значит: тайна Израиля — тайна обрезания — Богосупружество.
Понял Розанов и то, что кровавый разрез между двумя Заветами — Отцом и Сыном, Супругом и Возлюбленным проходит именно здесь, в обрезании. «В обрезании, — говорит Розанов, — устанавливалось вечное и невольное созерцание Бога, как бы чрез кольцо здесь срезанное». С Богом обручальное кольцо Израиля. Вот почему «все комментарии Библии, так сказать, написанные нашими чернилами, а не иудейскою кровью обрезания, не улавливают существа дела, и просто ложны» (В мире неясного и нерешенного. С. 124). Кровь обрезания и Кровь Голгофы, —
Их съединенье, сочетаньеИ роковое их слиянье,И поединок роковой, —
вот «Апокалипсис» всех веков иудео-христианских и наших дней.
«Стыдная рана, pudendum vulnus», говорит кто-то из древних посвященных о ране оскопившегося бога Аттиса. И рана разреза — обрезания — между двумя Заветами — тоже «стыдная». Тут мистериально половое «не-тронь-меня» всего Израиля; огненная точка плоти — «крайняя плоть» — крайний стыд и страх.
Вот почему так трудно говорить об этом: «Язык прилипает к гортани». Страшно подымать этот Божий покров с лица Израиля. «Кто подымет покров с лица моего — умрет», мог бы сказать и он, как древневавилонская богиня любви, Иштар. «Любишь меня — молчи; ненавидишь — молчи; скажешь — умрешь», как бы остерегает он друзей и врагов.
Розанов — «бесстыдник трансцендентный», «предустановленный», посланный в мир для того, чтобы обнажить эту «стыдную рану», потому что обнажить ее все-таки надо: «стыдная» может сделаться смертною.
Кажется, нигде никогда не была она более смертною, чем в наши дни, на теле России. В двух плоскостях совершается тут «роковой поединок»; кровавый разрез идет по двум линиям.
Первая — антихристианская. «Вся наша современность пронизана иудейством, абсолютным Ж (женскостью) и коммунизмом», говорит Вейнингер, тоже иудео-христианин, как Розанов, но в обратном смысле: этот отрекается или хотел бы отречься от христианства для иудейства, а тот от иудейства для христианства. Коммунизм, по Вейнингеру, есть «явление абсолютной женскости — безраздельная слиянность, неразличимое единство». — «Евреи безличны, как абсолютное Ж, и потому коммунисты»: собственность они отрицают, как социальный и метафизический атрибут личности.
Тут Вейнингер кое-что путает. Знак абсолютного равенства: «еврейство — женскость — безличность», не верен; верно лишь то, что равенство это может быть и, в данном случае, в коммунизме, как антихристианстве, действительно есть. Ранний, «прерафаэлитский» социализм, тоже по Вейнингеру, — «происхождения арийского (Оуэн, Карлейль, Рескин, Фихте), а социализм поздний — коммунизм — семитского (Маркс)» («Пол и характер»). Мы теперь знаем, по опыту, что и это не совсем так: корень коммунизма — еврейский; цвет и плод — русский, арийский, или точнее, монголо-арийский (Ленин).
Такова первая линия разреза, а вот и вторая. Гоголь, Чаадаев, Достоевский, Вл. Соловьев, Розанов — вся тайная, ночная душа России — семито-арийская, иудео-христианская. Чтобы это понять, надо помнить, что духовная зараза арийства семитством — иудео-христианство — может быть глубже сознания — в чувстве, в воле, в крови; надо помнить также три главные силы религиозной семитской динамики: богорождающий пол, одержимость пророческим духом и волю к мировому концу — «Апокалипсису».
Все эти три силы действуют явно или тайно в семито-арийской душе России.
Вспомните Гоголя с его — выражаясь грубо, общепонятно — «мистическим бредом» и «половой извращенностью» — «некрофильскою» панночкой-ведьмой в гробу («Вий») и мертвой Россией «мертвых душ», с его исступленным — опять общепонятно, грубо — «изуверским» пророчеством («Переписка с друзьями») и апокалипсическим ужасом: «Господи, пусто и страшно в мире твоем!» — вспомните все это и вы, может быть, поймете, что Гоголь — ариец, сошедший с ума от семитских древних, «дряхлых страшилищ».
Вспомните Чаадаева, тоже «сошедшего с ума» для русских жандармов и атеистов, с такими странными ни одним биографом необъясненными чертами жизни: светский Адонис, «бабий пророк», женский любимец, никогда ни одной не любивший, то ли от чрева материнского скопец, то ли сам себя оскопивший, ради Царства Небесного, бедный рыцарь «непостижимого уму виденья» Lumen coeli, sancta Rosa; вспомните все это и вы, может быть, поймете что и это ариец, испепеленный семитским огнем.
Вспомните, чем хотел быть Достоевский с его антисемитским ужасом: «Жид идет! Антихрист идет!» и чем он был, — неистовый пророк, эпилептик и чувственник, такой же, как чистейший семит, Магомет.
Вспомните Вл. Соловьева, с его лицом ветхозаветного пророка, с апокалипсической «Повестью о конце мира и пришествии Антихриста», с тремя видениями Одной — то ли древней семитской Астарты, то ли христианской Богоматери, — с «тремя свиданьями», в Москве, Лондоне, Египте — древней пустыне, откуда вышел Израиль, и с предсмертной «молитвой за евреев», и вы, может быть, поймете, что, если был после апостола Павла христианин, знавший, что «весь Израиль» спасется, то это он, Вл. Соловьев.
Вспомните, наконец, последнего, к кому все шло и в ком все завершилось — Розанова, с его раздирающим душу России воплем: «Который же из Вас?»
Но вся эта вещая, тайная, ночная, семито-арийская, иудео-христианская душа России не победила; победила дневная — только арийская, не иудейская и не христианская — от Л. Толстого до… стыдно и страшно сказать — до Максима Горького.
Но ведь и Л. Толстой — «христианин»? Да, самый чистый: христианство очистил он от иудейства — пола, пророчества, Апокалипсиса, Новый Завет — от Ветхого, Сыновство — от Отчества. Весь вопрос в том, что осталось — христианство или буддизм — костер без огня, змея без жала, «квас без изюминки».
Два роковых созвездья, два знака решают судьбы России — Лев и Агнец — арийский, буддийский лев и семито-арийский, иудео-христианский Агнец — знак Л. Толстого и знак Достоевского. Россия погибла под тем; не спасется ли под этим? Грешный день ее взошел под знаком Льва; не взойдет ли ее святая ночь под знаком Агнца?
* * *
«Вот то-то и оно-то, Д. С., что вас никогда, никогда, никогда не поймут те, с кем вы»… (Розанов В. Опавшие листья. Ч. 2. С. 422).
«А „Марковы“, „правые“ (исконное слово — слушайте! — „правый“), русские поймут. И зачем не говорить правды, когда все лгут и „шаббес-гойствуют“?…»
Это из письма, нацарапанного карандашом на обороте листовки-протеста 105 офицеров Белой армии, по поводу ответа м. Евлогия м. Сергию на требование лояльности советской власти; вечная тема — на теме дня; ночная душа России — сквозь дневную, — в виде непристойной, заборной надписи или таинственно-зовущих иероглифов.
Продолжаю читать «иероглифы»: «„Вздох — всемирная история, начало ее; вздох же — вечная жизнь, неугасающая“. Это тоже В. В. Розанов о вас, Д. С., — о том, что вы умеете иметь вздохи».
Два «вздоха»: первый — начало мира — бытие — «Атлантида», и последний — конец мира — «Апокалипсис». Два «воздыхания» — «Завета»: такова вечная тема моя и Розанова. Как верно угадано!
А в заключение: «Ну разве вы не видите, в чем дело? Ведь только в иудеях… „Бороться“, значит бить своих даже в мыслях нельзя.
„Шма Израэль!“ — воскликнул сраженный австриец-еврей, во время атаки русским солдатом, но оказавшимся евреем тоже. А на другой день, „победитель“ зарезался, сойдя с ума, хотя был храбрый и грубый на редкость».
«Вот и скажите, Д. С., многоуважаемой З. Н. о черте крови, о связи левых из Пасси, из Сквири, из Нью-Йорка, из Вавилона, из „преисподней“, из лона Авраама… о связи извечно-крепкой иудейской крови; да и общность („черта крови“) тут особенная с Р. X.: „кровь Его на нас и на детях наших!“
Может быть, вы и не испугаетесь левой общественности, даже лакейской общественности с rue Daru. Ведь арийцы, по учебнику (редкому, правда) отличались от соседей, — значит, и от иудеев, — тем, что „умели ездить верхом, стрелять из лука и говорить правду“ всегда. — Будьте здоровы и благополучны!»
