Брайони всегда предпочитала прогулку стоянию на одном месте, хотя Ханбери-стрит едва ли можно было назвать живописной: с одной стороны стройка, вдоль другой — ряд уродливых маленьких домишек. В некоторых окнах виднелись занавески.
— Полагаю, это место и меня способно превратить в буйного психопата, если проторчать здесь достаточно долго, — заметил Стив. — Можешь представить себе, что ты каждый вечер возвращаешься домой в одно из этих строений? Они похожи на дрянные буфеты. Закрой дверь и забудь о существовании остального мира. У меня развивается клаустрофобия от одного только взгляда на них.
— Ну, не знаю. Весь этот район, словно кроличий садок, битком набит людьми. Идеальные условия для возникновения нового подпольного движения. Я читала об этом в колледже. Здесь, должно быть, полным-полно извращенцев. Думаю, нам следует вернуться.
— Еще минутку. Как я уже сказал, у нас есть время для размышлений. Есть какие-нибудь идеи насчет автора граффити?
— Уж больно он искусный. Возможно, и вправду художник или, по крайней мере, учился рисовать.
— Хочешь сказать, сдал экзамены на уровень А?
— Что-то вроде этого. Между прочим, студенты, изучающие анатомию, занимаются техническим рисунком. И Мэтью Квин имел к этому особый дар, так говорил мне мистер Перрин. Он весьма расстроил уборщика, повесив свои работы на стене спальни. Я думаю, мы должны пригласить Перрина сюда, чтобы он посмотрел на рисунок на церковной стене. Не исключено, что это прозвучит для него как колокольчик, вызывающий воспоминания.
— У нас уже так много колокольчиков, что я буквально оглох. Изобилие ключей нас погубит. А почему ты уверена, что этот парень, Квин, так важен?
Брайони глубоко вздохнула:
— Я считала, что все объяснила еще пару дней назад. Тяжело говорить с теми, кто оглох. Неужели мы не можем хотя бы провести официальный допрос Перрина — все вместе, — чтобы вы с Макриди узнали эту историю из первых рук?
— У нас на сегодня и так слишком длинный список лиц, с которыми надо побеседовать. — Стив выдохнул клуб дыма, глядя в туманное солнечное сияние, разливавшееся над домами, а затем повернулся и улыбнулся Брайони. — Но я поддержу тебя, если ты решишься снова поговорить с Макриди.
Это было колоссальной уступкой после напряжения прошлой недели. Она улыбнулась в ответ:
— Спасибо.
— А ты симпатичная, когда улыбаешься. Делай это почаще.
— Может, посоветуешь это и Макриди?
— Не наглей. Ну почему ты встречаешь комплименты в штыки?
Они повернули назад, прошли мимо Пелгрейва и Джимми, а также мимо двух криминалистов с черными сумками. На углу Уилкес и Фурнье навстречу им попался Макриди.
— Одна из патрульных машин только что обнаружила очередную зарисовку. На улице Криспин, через дорогу отсюда. Мы можем пройти туда пешком.
Макриди шагал быстро и широко, и Брайони пришлось унизительно семенить рядышком, чтобы не отстать. И снова инспектор ощутила себя нелепым довеском к сплоченной команде, когда два мужчины плечом к плечу, уверенно шли вперед, негромко переговариваясь между собой, а она даже не могла уловить, о чем речь.
Полицейская машина припарковалась у поворота на Криспин-стрит, заслоненную от солнца весьма солидным зданием, возвышавшимся с восточной стороны. Офицер вышел из машины, чтобы приветствовать Макриди, и провел его к двустворчатым деревянным воротам, находившимся примерно в половине квартала от начала улицы.
Это был еще один набросок кистью, нанесенный на перегородку между двумя створками. Женщина лежала на земле: голова запрокинута назад, а не защищенное ничем горло перерезает глубокая открытая рана. Макриди развернулся к Брайони, приподнял бровь и сардонически усмехнулся:
— Снова Хогарт, не правда ли, Уильямс?
Брайони внезапно почувствовала приступ дурноты. Рот и губы пересохли, ей стало жарко.
— Я не узнаю этот рисунок, — признал Стив.
— Он не так известен, как «Награда за жестокость», — ответил Макриди. — Однако из той же серии. Этот называется «Стадии жестокости». Награда — это то, что в конечном итоге получает злоумышленник, прошедший все стадии, после того как его поймали. Его вешают и отправляют на вскрытие. Анатомирование его тела означает конечное унижение.
Рисунок на воротах был меньше и грубее, но гораздо реалистичней, чем барочная картинка по анатомии. Он представлял собой очень личное послание. Брайони постаралась ровно дышать, но дыхание неожиданно стало слишком поверхностным. Ей пришлось сделать пару шагов и прислониться к стене.
— Прочь отсюда, Уильямс! — голос Макриди прозвучал как выстрел. — Здесь могут быть ценные свидетельства…
Но Брайони уже сползла на землю, внезапно чувствовав, как ее собственная голова стала невероятно тяжелой.
Глава 19
Кэролайн опоздала на работу всего на пять минут, но ее уже ждало сообщение от помощника редактора с указанием на нарушение дисциплины, хотя сам он, между прочим, редко опаздывал меньше чем на двадцать минут. Однако он часто звонил в офис в самом начале рабочего дня, чтобы проверить, на месте ли сотрудник. Никого не удивило отсутствие журналиста за столом в первые утренние полчаса, но для помощника редактора это была желанная возможность набрать негативные очки против подчиненных. Кэролайн присела на минутку, уставившись на аккуратно сложенный листок бумаги, прежде чем взять его в руки; мысленно она уже составляла заявление об увольнении. Девушка решила сегодня задержаться допоздна, чтобы оставить его на столе помощника редактора, — пусть утром это будет первое, что он найдет на своем столе. Вряд ли ответ из «Санди таймс» придет раньше, чем через неделю, а жаль: хорошо бы приложить копию их письма к своему заявлению.
Текст на листке был написан синим карандашом. Неужели у него нет простого карандаша? Кэролайн поймала себя на том, что и это тоже ее раздражает. Надо будет, уходя, оставить ему целую пачку карандашей «для деловой переписки» в качестве прощального подарка. Ладно, почитаем. «Кэролайн, произошел еще один случай граффити». «Надо же, случай граффити», — фыркнула Кэролайн, жалея, что у нее самой сейчас под рукой нет синего карандаша для редакторской правки. «Мы приняли решение осветить это инцидент, поскольку он связан с предполагаемой угрозой насилия. Отправляйся утром в Крайстчерч в Спиталфилде. Тони присоединится к тебе на месте. Найди там заодно и преподобного как-его-там. Он звонил и сообщил, сегодня какие-то проблемы в метро на линии Метрополитан, так что я разрешаю потратить десять шиллингов на такси. Возмещение расходов получишь по прибытии на место от священника. Надеюсь, что вернешься ты на автобусе».
— Интересно, — пробормотала себе под нос Кэролайн, — что он имеет в виду под угрозой насилия?
Вот его собственная записка — настоящее насилие над стилистикой английского литературного языка. Словно предполагаемой угрозы насилия не было в первый раз, когда обезглавили ангела и разлили свиную кровь. Бог знает, что там такое случилось теперь, если даже сам Ленни Мейер заинтересовался. И, надо думать, дело срочное, если священник готов оплатить такси. Странное предложение, но Кэролайн была довольна.
Она поспешила по лестнице вниз, и ей повезло поймать такси сразу, прямо у входа в редакцию. Экран, обычно отгораживающий водителя от пассажира, был открыт, но, к счастью, парень попался не из болтливых. Принимая во внимание скорость, с которой он продвигался в потоке транспорта, ныряя в каждый образовавшийся просвет (далеко не каждый водитель так бы сумел), он, вероятно, был полностью сосредоточен на вождении. Не прошло и четверти часа, как они миновали Английский банк на въезде в район Уайтчепел, и Кэролайн вынуждена была схватиться за ремень безопасности, потому что машина резко свернула на Лиденхолл-стрит, а затем еще круче развернулась и нырнула в узкий проезд Дюкс-Плейс.
— Извините, но, по-моему, Крайстчерч в другую сторону, — сказала Кэролайн.
— Мы тут срежем, — коротко ответил водитель и снова два раза подряд повернул налево. Потом он остановился в переулке. — С вас двенадцать шиллингов шесть пенсов.
— Но это не церковь.
— Там нельзя останавливаться. Парковка запрещена. Придется вам выходить здесь.
— Но я даже не знаю, где нахожусь.
— Переулок Кричёрч. Перейдете площадь Митры, и на противоположной стороне будет та церковь, что вам нужна.
Кэролайн была раздосадована и решила не давать чаевых. Может, он и умелый водитель, но нет никаких оправдании подобной грубости. Она отсчитала ровно двенадцать шиллингов и шесть пенсов и с недоумением отметила, что рука, протянувшаяся за деньгами, была в белой резиновой перчатке, а дверца такси внезапно оказалась открытой. В следующий момент девушка увидела лицо водителя: спутанные волосы, странная улыбка — вот с таким же непонятным выражением как-то раз уставился на нее в парке хиппи. Она хотела побежать прочь, но не привыкла к спортивным упражнениям, а высокие каблуки заскользили по закругленным камням мостовой.
