– Конечно.
– Не все любят. Моя была эгоистичной сукой.
Я повернулся, чтобы посмотреть, не полил ли за окном дождь, хотя еще больше мне не хотелось смотреть на нее.
– Если ты любишь свою маму, то хорошенько подумаешь над моими словами. Я люблю резать. За полминуты могу сделать ей новое лицо. Посмотри на меня, мальчик.
Дождь еще не полил.
– Не серди меня, мальчик.
Я посмотрел на нее.
– Ты понимаешь меня, как все складывается, как должно быть?
– Да. Понимаю. Большого ума для этого не нужно.
Она отвернулась от меня, пересекла комнату, открыла дверь.
Не знаю, кто дернул меня за язык, да только, когда тебе девять лет и ты напуган, мысли путаются.
– В кошмарном сне я видел вас мертвой и очень жалел, что с вами такое случилось.
На пороге она остановилась и всмотрелась в меня, как было и чуть раньше: не с безразличием механического автомата, но с пренебрежением машины с электронным мозгом, которая презирает существа из плоти и крови.
– И чего ты добиваешься, рассказывая все это дерьмо обо мне-в-кошмарном-сне?
– Ничего. Я вас жалел, вот и все.
– Мне бояться? Это угроза или как?
– Нет. Просто… так было. Я хочу сказать, в кошмаре.
– Тогда тебе, может, лучше не видеть сны.
Я чуть не произнес ее имя и фамилию, чтобы она поверила мне насчет кошмара, но что-то остановило меня, интуиция или ангел-хранитель, сказать не могу.
– Что? Что такое? – спросила она, словно прочитав мои мысли.
– Ничего.
Лицо ее было одновременно прекрасным и жестоким, со временем я узнал, что жестокость у Фионы Кэссиди в крови. Она смотрела на меня, а я держал ее взгляд, поскольку боялся, что она вновь обойдет кровать, если я отведу глаза, и пустит в ход нож. Наконец она вышла в коридор, оставив дверь открытой, и скрылась из виду, направившись ко входной двери.
В этот самый момент, словно Фиона захотела добавить драматичности в свой уход, небо выпустило целый сноп молний, и от грома задребезжали оконные стекла и завибрировали стены, и тут же хлынул ливень.
Я стоял, трясущийся, униженный, не оправдавший собственный образ, который создал и лелеял. Мужчина в доме. Смех, да и только. Я был мальчишкой – не мужчиной, да еще таким худеньким, что не сильно отличался от тростинки.
Дедушка Тедди часто говорил, что музыкальный талант – незаслуженный дар, поэтому я должен каждый день благодарить за него Бога, и моя обязанность и дело чести – максимально его использовать. Но сейчас я бы с радостью променял талант на крепкие мышцы, отрочество – на возраст: очень мне хотелось стать мужчиной с бычьей шеей, широкой грудью, накачанными бицепсами.
Хотя я намеревался дать Фионе Кэссиди достаточно времени, чтобы покинуть нашу с мамой квартиру, стыд и стремление искупить свою вину погнали меня следом раньше, чем я намечал. Я выскочил в коридор, потом в гостиную, но не увидел незваную гостью. Дверь в квартиру оставалась закрытой, не просто закрытой – запертой на врезной замок, то есть Фиона Кэссиди все еще находилась в наших немногочисленных комнатах.
Летний дождь бил в подоконники окон, выходящих на улицу, и капли летели в квартиру: нижние рамы, поднятые из-за жары, никто, кроме меня, опустить не мог. Я их опустил, а потом, не без страха, обыскал все комнаты и стенные шкафы, заглянул под кровать, на которой спала мама, потом под свою. Облегченно вздохнул, выяснив, что в квартире я один, но при этом пребывая в полном недоумении. Более того, по спине побежали мурашки. Тем не менее, пока ничего серьезного не произошло.
22
Когда мистер Смоллер, техник-смотритель и теоретик заговоров, не откликнулся на звонок в дверь, я принялся искать его по всему дому. Он мог быть в любой квартире, занимаясь мелким ремонтом, но прежде всего я спустился в подвал, где он обычно проводил большую часть времени. Я воспользовался внутренней лестницей, вместо того чтобы выйти в проулок, из которого в подвал вела своя дверь. Спускаясь по крутым деревянным ступеням, я услышал, как мистер Смоллер разговаривает сам с собой в лабиринте техники, которая обеспечивала дом всем необходимым для проживания.
Расположением помещений подвал ничем не отличался от любого этажа, но казался больше и загадочнее, отчасти благодаря трубам, бойлерам, электрическим проводам, большим распределительным щитам и прочему оборудованию, которые в своей совокупности казались лабиринтом такому маленькому, как я, а отчасти из-за тусклого освещения. Везде собирались тени, нависая над проходами, как черные полотнища. Тут и там стояли бочки без наклеек, большие ящики с написанными на них числами, которые не говорили о том, что в них находится. Все это и придавало подвалу загадочности.
Приглушенный гул грозы проникал в подвал по вентиляционным трактам, уходившим на крышу. Дождь бил и в грязные, узкие окна под самым потолком. Со всеми этими звуками подвал в еще большей степени представлялся другим миром.
На полу паук, размером с четвертак, выбежал из тени и продолжил путь через световое пятно под одной из редких ламп. Увидев его, я застыл. Пауков не любил, но мое отвращение к этому проявилось особенно ярко. Встреча с Фионой Кэссиди пощекотала мне нервы куда сильнее, чем любой фильм об инопланетянах или вуду. Так что теперь они напоминали натянутые струны. Вместо того чтобы раздавить паука, я с предчувствием дурного наблюдал, как он пересекает мне путь, убежденный, что в это странное утро в каждом моменте есть что-то сверхъестественное, а потому этот паук, возможно, хуже черной кошки.
Когда паук исчез в тенях по другую сторону светового пятна, я пошел на голос Реджинальда, разговаривавшего сам с собой. Нашел его в свете портативного фонаря, подвешенного на проходящей над головой водяной трубе. Мистер Смоллер проводил плановое техническое обслуживание третьего из трех больших бойлеров, который обеспечивал горячей водой батареи. Летом, естественно, тепло в квартирах никому не требовалось. Мистер Смоллер вычерпывал осадок со дна большого водяного резервуара, – грязь, консистенцией напоминающую густой сироп. Он уже наполнил одно ведро и теперь наполнял второе.
Невысокий мужчина с толстым животом, он, как всегда, был в майке, брюках цвета хаки с эластичной лентой вместо ремня и с широкими, крепкими подтяжками, на случай, если эластик подведет. Однажды он рассказал мне, что воспитывала его бабушка, «злобная старая кукушка», и если он чем-то вызывал ее неудовольствие, она раздевала его до трусов и отправляла на улицу, чтобы над ним насмехались. Мистер Смоллер утверждал, что нет ничего хуже, чем ходить без брюк, особенно если у тебя кривые ноги и толстые колени. Конечно же, люди показывали на него пальцем и смеялись. Впрочем, я полагал, что в случае мистера Смоллера ходить в майке ничуть не лучше, потому что его грудь, спина и руки заросли густыми, вьющимися волосами, напоминающими шерсть пуделя, иссиня-черными на фоне белой кожи, и поневоле напрашивалось сравнение с чесоточным медведем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
