Но какой бы трудной ни была жизнь здесь, она не шла ни в какое сравнение с Сезоном Испытаний. Будучи половиной двойной планетной системы, Ноктюрн делил свою непостоянную орбиту со спутником-переростком Прометеем, и великие невзгоды обрушивались на планету каждые пятнадцать терранских лет, когда два небесных тела сближались. Из земли извергалась раскаленная лава, целые города уходили в бездонные озера магмы. Приливные волны, похожие на пенистых великанов, крушили рыбацкие лодки и сминали буровые платформы. Тучи пепла, изрыгаемые глотками разъяренных гор, закрывали тусклое солнце. Мощные землетрясения потрясали само скальное основание планеты, в то время как небеса разверзались и сверху падал огонь. Однако по прошествии сезона можно было собрать среди пепла превосходный урожай редких металлов и драгоценных камней. Именно благодаря ему процветала ноктюрнская культура кузнечного дела.
Спустя несколько коротких часов, прошедших с момента их прибытия в систему, Дак'ир сошел с «Огненной виверны» на Циндарском плато. Несколько его боевых братьев без промедления возобновили режим тренировок или призвали жрецов-клеймовщиков для экскориации в солиториумах. Другие отправились в свои поселения и городки. Дак'ир выбрал мастерские и сейчас проводил время в кузнице. События на борту «Архимедес Рекса» и, в частности, находка ларца Вулкана вывели его из душевного равновесия. Только в уединении и при помощи очищающего жара кузницы он мог вновь обрести покой.
Кузнечный молот бил ровно, вторя стуку Дак'ирова сердца. Саламандр пребывал в абсолютной гармонии со своим занятием. На нем были лишь кожаные кузнечные штаны, покрытый шрамами торс испачкан сажей и копотью. На черной коже блестел пот, ручейками сбегая по желобкам мускулов. Но потел Дак'ир от работы, не от жары. Кузницы подземелья были врыты в самое сердце Ноктюрна, озера лавы собирались в пронизанных пещерами глубинах, даруя жидкий огонь для литейных и обжигающий пар для кузнечных мехов. Был некий странный анахронизм в том, как в душных кузницах соединялись древние традиции первых кузнецов Ноктюрна и технологии Империума.
Адамантиевые взрывостойкие двери, усиленные армированным керамитом, отмечали вход в зал, где в поте лица трудился Дак'ир. Подпорные колонны — фундамент бастиона — пронзали сталактитовый потолок и уходили глубоко в каменное основание. Механические инструменты — резальные диски, плазменные резаки на верстаках, ленточные шлифователи, радиальные сверлильные станки — стояли рядом с неподъемными наковальнями и железными утробами горнов. Сложные сервокомплекты и баллистические элементы висели вместе с подбойниками, раскатками и прочим кузнечным оборудованием.
Воздух, полный одуряющего дыма, казался темно-оранжевым от переливающегося свечения лавовых озер. Дак'ир пьянел в закопченной атмосфере, впитывая ее каждой порой своего тела, словно это была панацея. И как из металла на наковальне перед ним, с каждым новым ударом молота из его мятущейся души постепенно выходила вся грязь.
К концу Дак'ир уже хватал ртом воздух, но скорее от избавления от душевной травмы, чем от физического напряжения. И когда последний звенящий отклик наковальни потерялся во тьме, Дак'ир отложил кузнечный молот и взялся за длинные ручки щипцов. Он закалял не клинок и не доспех, а нечто совершенно иное, сейчас медленно темнеющее. Струйки пара взметнулись с поделки, когда она показалась на поверхности воды в глубоком баке рядом с наковальней. Дак'ир вынул зажатый между железными пальцами щипцов предмет, и он засиял, точно расплавленное серебро. Отсветы лавового потока, пойманные в его отражении, переливались, словно огненное море.
Это была маска, подобие человеческого лица — его лица — или, по крайней мере, его половины. Дак'ир взял свежевыкованный предмет в руки. Металл еще жег пальцы. Саламандр, едва ощущая жар, молча подошел к листу кованого серебра примерно метр шириной и три метра высотой, приставленному к стене кузницы. В нем отразился второй Дак'ир. Горящие на эбеновом лике красные глаза уставились в ответ. Однако лицо на самом деле было лишь наполовину черным: вторая половина была высветлена почти добела. Обычная черная пигментация — меланиновый дефект, которым были отмечены все Саламандры, — выгорела. Апотекарий Фугис сказал, что шрамы не исцелятся, так как повреждения затрагивают клеточный уровень.
Дак'ир коснулся обожженной кожи, и выстрел мелты на Стратосе вновь вспыхнул перед его мысленным взором. Смерть Кадая рванула душу. Когда он поднес маску к лицу, из глубины сознания поднялись осколки воспоминаний, похожие на ледышки в спокойной воде: сбор камней в глубинах Игнеи, охота на завротура на Шлаковой равнине, подъем грунта со дна Едкого моря — смертельно опасные занятия, сохранившие, однако, главные воспоминания об отрочестве. Картинки растаяли, словно дым на холодном ветру, оставив лишь укол сожаления. Какой-то частью души Дак'ир ощущал печаль по потерянной прежней жизни, по завершению прежнего существования, до того как он стал боевым братом, когда он был просто Хазоном и сыном своего отца.
Когда прошли годы, полные войны и славы во имя Императора, горящих городов и гибнущих врагов, частицы, хранимые Дак'иром от тех старых воспоминаний, стерлись, уступив место памяти о битвах, о его крещении кровью.
Тяга к прежней жизни — которая, по правде, еще тогда только начиналась — смутила его. Не было ли это нелояльностью или даже ересью — иметь такие мысли? Дак'ир не мог перестать размышлять о том, почему воспоминания преследуют его.
— Я больше не человек, — признался он своему отражению. — Я больше чем человек. Я эволюционировал. Я Астартес.
Маска скрыла его эбеновый лик, оставив обожженную розовую половину открытой. Он попытался на мгновение снова представить себя человеком, но у него не получилось.
— Но если я не человек, могу ли я быть человечным?
Низкий гул открывающихся дверей вторгся в мысли Дак'ира. Он торопливо снял маску и бросил в открытую топку ближайшего горна, принеся в жертву огню. По половинчатому лицу маски потекли серебряные слезы. Она продержалась недолго, опала под сильным жаром и обратилась просто в расплавленный металл.
— Негодный клинок, брат-сержант? — раздался сзади голос Емека.
Дак'ир захлопнул дверцу горна и повернулся к боевому брату:
— Нет, просто обломки.
Емека, похоже, удовлетворил такой ответ. Саламандр был облачен в полный доспех. В отраженном свечении лавовых озер зеленая броня приобрела зловещий фиолетовый оттенок. Емек держал шлем под мышкой, и глаза его неожиданно вспыхнули рвением и энтузиазмом.
— Нас призывают на Прометей, — сказал Емек пару секунд спустя. — Наши повелители сверились с «Книгой огня» и нашли отгадку ларца Вулкана. Ваши доспехи ждут вас в зале рядом, сэр.
Дак'ир обтер с себя сажу куском уже черной тряпки и принялся убирать на место инструменты.
— Где мы должны встретиться? — спросил он.
— На Циндарском плато. Брат Ба'кен присоединится к нам там.
Емек помолчал минуту, пока Дак'ир заканчивал убирать кузнечное оборудование.
— У тебя еще что-то на уме, брат? — спросил сержант.
— Да, но я не хочу показаться неуважительным.
— Говори, брат, — поторопил его Дак'ир.
Емек помедлил, собираясь с мыслями, словно подбирая слова с величайшей осторожностью.
— Перед тем как мы отправились в Адронный Пояс, еще тогда — в Своде Памяти, — я услышал, как брат-сержант Тсу'ган сказал что-то о вашем соучастии в смерти капитана Кадая.
Емек умолк, чтобы оценить реакцию Дак'ира, но тот никак не отреагировал, и Саламандр продолжил:
— Большинство из нас не были там, когда погиб Кадай. И есть… вопросы, которые требуют ответа.
Дак'ир сначала решил сделать выговор боевому брату: допрос своего старшего офицера, в сколь угодно аккуратных выражениях, мог служить основанием для наказания. Но Дак'ир сам велел Емеку говорить открыто и поэтому сам и напросился. Вряд ли за это можно судить Емека.
— Правда в том, брат, что мы все виноваты в том, что касается трагической смерти Кадая. Я, Тсу'ган, все, кто ступил на Аура-Иерон, сыграли свою роль, даже сам капитан. Здесь нет никакой тайны, никаких мрачных секретов. Нас перехитрил ловкий и смертоносный враг.
— Воины-Драконы, — утвердительно произнес Емек в наступившей тишине.
— Да. Изменники знали, что мы придем. Они были готовы, расставили для нас ловушки. Они придерживаются старых обычаев, Емек: око за око, капитан за капитана.
— Но спланировать такую ловушку, это граничит с… одержимостью.
— Одержимый, параноидальный, мстительный — Нигилан воплощает в себе все это и еще много хуже.
— Вы знали его?
— Нет. Я встретил его только однажды — на Морибаре, скаутом седьмой роты, во время своего первого задания. Как и не знал его капитана, Ушорака, хотя тот вышколил своего протеже на отлично в мастерстве обмана и злобы.