– Пойдем… – начал Ник, но Дайна остановила его:
– Подождите.
Решительный тон девочки заставил всех повернуться к ней.
Дайна отпустила Лорел, подняла руки, приставила их к ушам, словно локаторы, и замерла, прислушиваясь к только ей ведомым звукам.
– Что… – начал Брайан, но Дайна тут же осекла его:
– Ш-ш-ш-ш…
Она чуть повернулась влево, постояла, повернулась в другую сторону, встала лицом к окнам. В падающем сквозь них свете ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее. Она сняла черные очки. И все увидели ее широко раскрытые карие глаза, совсем не пустые.
– Вот, – мечтательно произнесла Дайна, и Лорел почувствовала, как ужас ледяными пальцами сжимает сердце.
Не она одна. Бетани прижалась к ней с одной стороны, Дон Гаффни – с другой.
– Вот… я чувствую этот свет. Поэтому врачи и решили, что мне можно вернуть зрение. Я чувствую свет. Он – словно тепло внутри головы.
– Дайна, что… – вновь подал голос Брайан.
Ник локтем толкнул его в бок. Англичанин не отрываясь смотрел на Дайну. Брови сошлись у него на переносице.
– Тихо, приятель.
– Свет… там.
Она медленно пошла к окнам, руки ее оставались за ушами, локти она выставила чуть вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Меньше чем в двух футах от окна она остановилась. Медленно потянулась вперед руками, пока ее пальцы не коснулись стекла. Выглядела она как черная морская звезда на фоне белого неба.
– И стекло не такое, каким должно быть. – Все тот же мечтательный тон.
– Дайна… – не выдержала Лорел.
– Ш-ш-ш… – не поворачиваясь, прошептала Дайна; она стояла у окна, словно маленькая девочка, ожидающая, когда же отец вернется с работы. – Я что-то слышу.
Эти произнесенные шепотом слова вызвали безотчетный ужас в душе Алберта Косснера. У него заболели плечи. Он опустил голову и увидел, что стоит, крепко обхватив себя руками.
Брайан прислушался. Услышал собственное дыхание, дыхание остальных… но ничего больше.
«Это ее воображение, – подумал он. – Только воображение».
– Что? – спросила Лорел. – Что ты слышишь?
– Не знаю. – Дайна все не поворачивалась. – Звук очень слабый. Я слышала его, когда мы вышли из самолета, но решила, что это мое воображение. Теперь я слышу его лучше, даже сквозь стекло. Звук этот… примерно такой же раздается, когда высыпаешь рисовые хлопья в молоко.
Брайан повернулся к Нику и прошептал:
– Ты что-нибудь слышишь?
– Ни черта, – тоже шепотом ответил Ник. – Но она слепая. Слух у нее намного острее нашего.
– Я думаю, это истерия. – Теперь Брайан уже шептал, наклонившись к самому уху Ника.
Дайна повернулась к ним.
– «Ты что-нибудь слышишь? Ни черта. Но она слепая. Слух у нее намного острее нашего». – Пауза. – «Я думаю, это истерия».
– Дайна, что ты такое говоришь? – испуганно спросила Лорел, не слышавшая, как шептались Брайан и Ник, хотя стояла к ним гораздо ближе.
– Спросите их. – Голос Дайны дрожал. – Я не сумасшедшая! Слепая, но не сумасшедшая!
– Конечно, – кивнул Брайан. – Конечно, не сумасшедшая, Дайна. – Он обратился к Лорел: – Я разговаривал с Ником. Она нас услышала. Услышала, стоя у окна.
– У тебя отличный слух, детка, – вставила Бетани.
– Я слышу то, что слышу. И я слышу какие-то звуки. Оттуда. – Она указала на восток и обвела всех невидящими глазами. – Это плохой звук. Ужасный звук, жуткий.
– Если вы знаете, что это за звук, маленькая мисс, может, это нам чем-то поможет.
– Я не знаю. Но звук этот приближается. – Дрожащей рукой она надела очки. – Мы должны убраться отсюда. И побыстрее. Потому что надвигается зло. Зло, издающее потрескивающие звуки.
– Дайна, в самолете, на котором мы прилетели, практически не осталось топлива, – напомнил Брайан.
– Значит, вы должны залить в него топливо! – пронзительно закричала Дайна. – Надвигается беда, вы это понимаете? Надвигается, и, если мы не улетим до того, как она настигнет нас, мы все умрем! Мы все умрем!
Голос ее сломался, она зарыдала. Не сивилла, не пророчица, а маленькая девочка, вынужденная жить в кромешной тьме. Дайна поплелась к ним, уверенности в себе как не бывало. Лорел успела подхватить ее, прежде чем девочка наткнулась на одну из веревок, огораживающих зону контрольно-пропускного пункта, и прижала к себе. Лорел попыталась успокоить девочку, но в ушах по-прежнему звенели ее слова: «Если мы не улетим до того, как она настигнет нас, мы все умрем!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мы все умрем!
12Крейг Туми услышал, как заверещала эта девчонка, но не стал прислушиваться к ее воплям. Он нашел то, что искал, в третьем из открытых им шкафчиков. На дверце значилось: МЭРКИ. На верхней полке лежал ленч мистера Мэрки: сандвич, аккуратно завернутый в плотную бумагу. На нижней стояли уличные туфли мистера Мэрки. Между ними на крючке висели белая рубашка и пояс с кобурой. Из кобуры торчала рукоятка служебного револьвера мистера Мэрки.
Он расстегнул кобуру, достал револьвер. В оружии Крейг ничего не понимал и не мог сказать, какого револьвер калибра, тридцать второго, тридцать восьмого или сорок пятого, но ума разобраться с устройством револьвера ему хватило, так что несколько секунд спустя он смог откинуть барабан. Убедился, что во все шесть гнезд вставлены патроны, услышал щелчок, подтверждающий, что барабан встал куда надо, затем обследовал курок и обе стороны рукоятки. Искал он рычажок предохранителя, но его, похоже, не было. Крейг положил палец на спусковой крючок, осторожно нажимал до тех пор, пока не увидел, как двинулись курок и барабан, и, удовлетворенно кивнув, снял палец.
Повернулся к двери и внезапно осознал, как же он одинок в своей взрослой жизни. Револьвер словно прибавил в весе, потянув руку вниз. Теперь Крейг стоял, ссутулившись, с брифкейсом в правой руке и служебным револьвером исчезнувшего охранника в левой. А на лице его застыла безмерная тоска. Он вспомнил сцену из детства, сцену, о которой и думать забыл: двенадцатилетний Крейг Туми лежит на кровати в своей комнате, заливаясь горючими слезами. В другой комнате громко играет стереопроигрыватель и его мать пьяным голосом поет вместе с Меррили Раш: «Назови меня… утренним ангелом, крош-шка… прикоснись к моей щеке… прежде чем покинешь меня, крош-шка…»
Он лежал на кровати. Дрожал. Плакал. Беззвучно. И думал: «Почему ты не можешь любить меня и оставить меня в покое, мама? Почему ты не можешь любить меня и оставить в покое?»
– Я никому не хочу причинять вред, – сквозь слезы пробормотал Крейг Туми. – Не хочу, но это… непереносимо.
У другой стены выстроились телемониторы, все погасшие. Он уставился на них, и в это мгновение ему едва не открылась истина, оставалось совсем немного, чтобы понять, что произошло, что происходит. Сквозь сложную систему психологических блоков правда почти прорвалась в бомбоубежище, в котором он прожил всю жизнь.
Весь мир ушел, Крейги-Вейги, твердила ему мать. Весь мир ушел, кроме тебя и людей, оставшихся на этом самолете.
– Нет, – простонал Крейг и упал на один из стульев у стола в центре комнаты. – Нет, это не так. Быть такого не может! Я отвергаю эту идею. Полностью отвергаю.
Лангольеры были здесь, и они вернутся. Как всегда, голос отца заглушил голос матери. Тебе бы лучше смотаться отсюда до их прибытия… ты же знаешь, что за этим последует.
Он знал, естественно. Они съедят Крейга Туми. Лангольеры сожрут его заживо.
– Но я не хочу причинить кому-то вред, – отстраненно повторил он.
На столе лежал бланк с графиком дежурств. Крейг поставил брифкейс на пол, положил револьвер на стол. Взял бланк, с минуту изучал его невидящим взглядом и… начал отрывать полосу с левой стороны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ри-и-ип.
Скоро он уже был загипнотизирован растущей на столе стопкой узких полосок бумаги. Но и тогда голос отца продолжал звучать в голове Крейга: Ты же знаешь, что за этим последует.
Глава 5
Коробка бумажных спичек. Приключения сандвича с салями. Еще один пример использования дедуктивного метода. Аризонский Еврей играет на скрипке. Единственный звук в городе
