ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мулла выходит из палатки. — Предчувствия Бостана. — Чудо.
Сейчас, когда облака обвалились в ущелье, котловина наполнилась звуками, смехом, криками, говором многих людей. Здесь встречались знакомые и кричали друг другу издалека, сообщали новости, расспрашивали о делах и о здоровье. Загорелые люди с равнины, скаля ровные, белые зубы, шутили о чудесах, которые должны были произойти. Женщины, перебивая друг друга, рассказывали смешные истории о муллах, о знахарях. Можно было подумать, что толпа собралась посмотреть плясунов или фокусников. И среди этой огромной толпы разумных смешливых людей странно выглядел белый человек на ковре, вздымавший руки к ясному, голубому небу.
Да, толпа была настроена шумливо. Она ничем не напоминала собрания правоверных. И даже когда-то знаменитые своею покорностью мусульманские женщины были почти все без покрывал, смеялись и разговаривали вместе со всеми.
— Эй, Адиль! — кричал высокий, дюжий хлопкороб, взобравшись на могилу. — Эй, товарищ, ты от чего приехал лечиться? Не занимай очереди, уступи ее тем, у кого дома злая жена. Имам излечивает женский характер.
Старика, медленно пробиравшегося между могилами, окликали со всех сторон:
— Что, дедушка, захотел снова стать молодым? Смотри, пенсии лишат.
А добродушный толстяк любопытствовал:
— Вы не знаете, граждане, имам бюллетени дает? И платят ли по его бюллетеням в государственной страхкассе?
На одной из могил сидел, куря папироску, Баширов. Он пересмеивался с компанией черноусых виноградарей и, увидя отчима, махнул ему рукой. Отчим улыбнулся и закивал головой, но мать шла впереди и даже не взглянула на Баширова. Она вся была поглощена одной мыслью — мыслью о чуде. Она тащила нас с отчимом за руку ближе и ближе к белой палатке.
Держась за мое плечо, спотыкаясь и бормоча про себя, плелся за нами Мамед.
— Женщины! — говорил он. — Разве они понимают разумное слово? Ей, кажется, объяснили, что чудес нет, но она не верит. Она надеется.
Но мать шла, не отвечая на его бормотанье, и толпа вокруг нас становилась все гуще, и чем ближе к палатке, тем молчаливее и серьезнее были люди. Здесь многие стояли в молитвенных позах, и старухи смотрели вперед с надеждой и верой.
А мать шла как одержимая, и за нею шел отчим, изумленно оглядываясь, и я, настроенный весело и смешливо. Слепой потерялся. Его оттерли в толпе. Некоторое время я еще видел позади себя его худое, морщинистое лицо, а потом нас обступили молящиеся старики и черные, горбоносые старухи.
Наконец мы вышли в первый ряд. Пустое пространство перед палаткой было окружено плотным кольцом людей. Здесь было тихо. Слышалось только негромкое бормотанье. Это стоявшие вокруг читали стихи из Корана. И так же негромко читал человек в белом, стоявший на ковре у палатки. Я ожидал увидеть муллу, но, к моему удивлению, это оказался совершенно мне незнакомый человек. Он опустился на колени и низко пригнулся, а потом поднял от земли голову и сказал нараспев:
— До тебя тоже пророки были предметом насмешек; наказание, над которым они смеялись, постигло насмешников.
И стоявшие вокруг старики повторяли за ним:
— Скажи им: пробегите землю и увидите, каков был конец тех, которые считали наших апостолов обманщиками.
Я нимало не удивился, увидев Бостана, стоявшего впереди всех, с лицом человека, которого не удивишь ничем на свете. Зная его характер, я должен был с самого начала догадаться, что уж, конечно, он находится в самом центре событий.
Бостан мне мельком кивнул головой и сразу же перевел глаза на палатку. Да и я сейчас же забыл о нем, увидев совсем возле себя Фейсалова. Фейсалов, толстый и важный, стоял, поглядывая по сторонам с начальственным видом. Он был всегда и везде одинаков, и можно было подумать, что он завидует Мехди и от него зависит, будут сегодня чудеса или не будут.
Когда мне надоело смотреть на Фейсалова и на молящегося человека возле палатки, я посмотрел назад, на толпу, заполнившую котловину. В первых рядах стояли молящиеся. Они повторяли стихи из Корана и верили, что аллах смотрит на них с неба. Дальше стояли зрители, обыкновенные зрители всякого зрелища, будь то цирк, зверинец или явление Мехди. В общем, ничего исключительного, ничего подчеркивающего значительность и важность минуты не было. Просто молящиеся и просто толпа. Ничто не предвещало того, что через несколько минут толпа падет ниц, потрясенная чудовищными событиями. И человек на ковре молился так же, как молятся обычно в любой мечети.
Я огляделся еще раз. Нет, не все было по-будничному. Я увидел глаза моей матери. Я увидел калек, стоявших в толпе. Этих людей сюда привело отчаяние и безрассудная надежда. Они смотрели на молящегося, на палатку, на ковры, они ждали чудес, чудес во что бы то ни стало.
Кто-то тронул меня за рукав.
Бостан, пробравшийся сквозь толпу, стоял рядом со мной.
— Спорю на рубль, — сказал он шепотом, — что калеки сейчас будут бить Мехди. Я уж думаю, не удрал ли наш мулла, что-то его не видно.
В это время раздвинулись занавески, и из палатки вышел мулла. Я никогда не думал, что люди могут так меняться. В нем ничего не было от того хитрого, жуликоватого человека, которого мы с Бостаном так хорошо знали. Он был важен и медлителен. Он шел спокойно, не торопясь, не глядя на толпу, и даже его дрянная рыжая бороденка выглядела почтенной, торжественной бородой.
Он поднял руки кверху и отчетливым, громким голосом, разнесшимся далеко над толпой, сказал:
— Во имя бога милостивого и милосердного.
И многие из толпы повторили эти слова. Мулла заговорил снова:
— Приближается время, когда люди отдадут отчет, хотя бы они, погруженные в беспечность, и отвратились.
Стих еще повторяли в задних рядах, а мулла уже начал новый:
— Всякая душа изведает смерть. Мы испытываем все злом и добром, и вы будете приведены к нам.
И так стих за стихом говорил он, обращаясь к толпе, и усерднее всех повторяли его слова калеки, ожидавшие чуда.
— Настал долгожданный час, — сказал мулла. — Аллах посылает меня к вам — двенадцатого своего имама. Я чувствую в себе великую силу вести за собой правоверных. Приближается время, когда люди отдадут отчет перед своим небесным отцом. Они, погруженные в беспечность, отвратились от него.
Шепот прошел по толпе и не успел заглохнуть, как мать моя вышла вперед, ведя за руку отчима. Она обратилась к мулле, и, пока она говорила, толпа все время шумела и двигалась. Это проталкивались вперед слепые, глухие, хромые, и здоровые пропускали их, понимая, что сейчас минута калек.
— Мехди! — сказала мать. — Я верю тебе, что ты действительно Мехди, богом на путь поставленный. Я, несчастная женщина, обращаюсь к тебе. Вот мой муж Сулейман. Он от рождения глух и нем. Дай нам знак своей святости. Исцели его.
