– Взгляните на них! – неожиданно закричал Хасан. – Это мы с вами. О да! Это мы всматриваемся в небо, это мы изучаем землю под своими ногами! Но глаза наши ничего не видят, мы слепы! Ах, если бы мы могли познать истину!
– Мы и так достаточно знаем, – пробурчал Акроенос, – вполне достаточно.
Хасан распростер руки навстречу заходящему солнцу. В его глазах пылало пламя.
– Нет, мы совсем как те слепцы. Мы знаем лишь то, что позади нас. Чему мы поклоняемся, каким таким святыням?! Только старым камням да мощам! А что, если есть иной бог и он выше Аллаха, о котором сказано в Коране?
Акроенос не отвечал, молча почесывая бороду. Омар не спускал глаз с заката, теперь напоминавшего пламя костра.
Но сын Сабаха лишь воспламенился от своей речи. Он верил в существование нового бога, недоступного человеческому пониманию. Все религии прошлого – это лишь следующие одна за другой ступеньки, ведущие к окончательному осмыслению. Каждая из них, так или иначе, просвещала человечество, проливая свет на непознанное. Так же происходило с шестью пророками – Адамом, Ноем, Авраамом и Моисеем, Иисусом и Мухаммадом. Придет время, никто не сможет сказать, когда появится седьмой пророк, и он-то и откроет окончательную истину.
– И как же, – невозмутимо спросил Акроенос, – его узнают?
– Его узнают, ибо в прошлом он был среди нас, пока не наступило его время. Он был седьмым имамом из рода Али и стал преемником души Али. Для одних он известен как седьмой имам, другие знают его как Закрытого Покрывалом. Какое имеет значение, под каким именем он известен? Главное – мы ждем его, сами того не подозревая. Он – Махди.
Солнечный диск окончательно пропал за серой стеной и крышами церквей священного города. Аркоенос тихо вздохнул.
– Махди, – повторил Хасан. – Он находился здесь, когда Моисей белой своей рукой, выпроставшейся из рукава, указывал людям путь. И он снова был здесь, когда Иисус бродил по этой земле. И он придет опять.
Послышались шаги. Один из китайских стрелков, дремавший, пока мудрецы вели свою беседу, нерешительно предупредил их, что пора возвращаться в лагерь. Хасан улыбнулся. Настроение его изменилось.
– Последнее слово всегда остается за солдатом, будь он римлянин или будь он турок.
Сумрак, воцарившийся над Оливковым холмом, надолго заполнил мысли Омара. Он уже успел вымыться и поужинать в своей палатке. Пока он размышлял, появился Акроенос, в сопровождении мальчика, который положил к ногам Палаточника сверток белого шелка.
– Небольшой подарок, – пояснил Акроенос, – в память о нашей встрече. Если только когда-нибудь торговец может помочь сиятельному господину…
– Что ты думаешь о Хасане?
Акроенос почесал свою седую бороду:
– Может, он и сумасшедший, но знает он больше любого из тех, кого мне довелось встречать. Многие верят в его предназначение. Слышал я сегодня, будто сиятельный господин ждет каких-то известий… о том шепнули мне слово в караван-сарае.
– Да, ты прав.
– Сказывали мне, будто бы несколько месяцев назад некий Абу'л Заид, торговец тканями из Мешхеда, который взял себе новую жену в Нишапуре…
Торговец вопросительно взглянул на Омара.
– И что он?
– Он прожил недолго в Алеппо, а затем отправился на север. С тех пор прошло уже несколько месяцев.
Омар глубоко вздохнул. По крайней мере, Ясми жила какое-то время в Алеппо, и он сумеет найти хоть какой-то ее след.
– Ты принес мне два подарка, – степенно произнес он. – А что бы ты хотел принять из моих рук?
– Для себя – ничего. – Акроенос поколебался, но продолжил: – Будь добр в своих мыслях к Хасану, который мог бы стать тебе другом. Может настать такое время, когда он протянет руку мольбы к подолу твоего великодушия.
Когда торговец, попрощавшись и откланявшись, произнес свой последний «салям», смутное воспоминание мелькнуло в мозгу Омара. Подойдя к ящику, где хранились письма Низама, он вытащил оттуда одно из них и внимательно перечитал. Там содержалось предостережение против новой секты мулахидов, нечестивцев.
«Они проповедуют, – писал визирь, – грядущий приход нового Махди, который свергнет троны царей и законы ислама, и они утверждают, будто их религия станет седьмой и последней в нашем мире. Они придумали тайные моления для последователей некоего проклятого, кто величает себя Закрытым Покрывалом из Хорасана. Эти еретики надевают белые одеяния, когда читают свои гнусные лживые проповеди и вещают столь же гнусные измышления».
Омар кинул взгляд на сверток белого шелка и усмехнулся. Несомненно, Низам бросил бы его в огонь в приступе своего праведного гнева, но он, Омар, предпочел бы заказать себе из него плащ.
Глава 3
Место для омовения у здания мечети Джами в Алеппо, где собирались дервиши. Перед началом вечерней молитвыЗавернувшись в шерстяные одежды, они сидели у самой воды, шесть дервишей и один горбун в лохмотьях. Опершись на посох, горбун протягивал скрюченные руки к прохожим, проходившим мимо под шелест своих одежд с полными седельными сумками или коробками. Закутанные в паранджу женщины разговаривали, на ходу обсуждая покупки. Девочки, спотыкаясь, тащили младших братьев на своих худеньких спинах. Богатый араб, взгромоздившись верхом на мула с колокольчиком, пересчитывал монеты, перекладывая их из одной руки в другую.
– Несчастный, – завопил горбун, – несчастный взывает к милосердию! Подайте… подайте именем Всевышнего.
– Пошел вон, завывала! – пробурчал араб, пряча монеты в толстый кошелек и убирая его в пояс.
– О, будьте милосердны! Подайте, именем Аллаха, больному.
– Тогда иди к мечети, – пробормотал мулла, подол одежды которого впитал грязь.
– Я не себе, другому, он голоден.
Мулла ушел, но рядом остановилась женщина, роясь в сумке, которую несла.
– Вот, – прошептала она, вытаскивая ковригу хлеба, – ведь это для святого дервиша, который страдает за нас так сильно? – Женщина была уверена, что все дервиши оплакивают грехи человеческие.
– Это – для того, – согласился калека, принимая хлеб, – кто плачет кровавыми слезами.
Верхом на чистокровном скакуне, в облачении дворцовой одежды, дорогой и тяжелой благодаря серебряной нити, пропущенной по всей ткани, Омар Палаточник проезжал мимо, возвращаясь со своей встречи с султаном.
– О господин! – закричал горбун, рванувшись вперед. Его пальцы дрожали, когда он ухватился за стремя. – Стойте. Вот уже два года и десять лун, как я ищу вашу милость.
Вглядевшись в беспокойное лицо, Омар вспомнил шута прежнего султана, который плакал над отражением луны, утонувшим в водоеме.
– Джафарак! – воскликнул он, озадаченный нарядом горбуна и отсутствием белого осла. – Привет тебе, Джафарак, вижу, ты теперь водишь компанию с нищими и дервишами? Почему ты не послал мне весточку?
– Не послал? И это говоришь мне ты, после того как я принес серебряный браслет тебе домой, а потом, возвратившись в Алеппо, ждал, между тем как луна сменяла луну. Сначала она была более сильной и порой даже смеялась. Я отвел бы ее к тебе домой, но разве шут может путешествовать с красивой девушкой по нашим дорогам? У нас совсем не было денег, но она с надеждой повторяла мне, что вы непременно приедете. Неужели ты забыл Ясми?
Омар схватил его за исхудавшую руку:
– Она здесь, сейчас?
Джафарак показал ковригу хлеба:
– Я прошу милостыню ради нее. Каждый вечер она спрашивает, не было ли какой весточки о прибытии вашей милости.
– Веди меня к ней.
Взяв поводья, Джафарак повел лошадь с людного места в переулок. Он шел, прихрамывая и все еще сжимая хлеб.
– Ай, демон болезни изгрыз ее, – промолвил он через плечо. – Вашей милости придется немного подождать, пока я сообщу ей, кого прислал нам Аллах.
Когда Джафарак исчез в дверном проеме около кузницы медных дел мастера, Омар слез с лошади и стоял, прижавшись головой к ее шее, убеждая себя, что Ясми была рядом, в комнате на втором этаже. Когда Джафарак наконец спустился, шут провел рукой по глазам, улыбаясь и гримасничая:
– Эх, эх, какой там переполох. Все это время она напоминала тихую голубку, а теперь она трепещет крылышками и просила принести ей фимиам, и хну, и сурьму, подсурьмить глаза, и еще заклинала меня предупредить вашу милость, что у нее нет шелковых нарядов.
– Она готова видеть меня? Я могу подниматься?
Двигаясь по темной каменной лестнице, он перешагивал через места, где расположились темные фигуры людей, вглядывавшихся в него, и достиг крыши, где были сложены апельсины и влажная одежда. Под навесом в одном из углов лежала на грязной стеганой подстилке Ясми. Он увидел только ее глаза.
– О сердце моего сердца, – прошептал он, опускаясь на колени подле нее.
– Как великолепен мой господин – ай, а у меня нет даже коврика, чтобы предложить ему… – У девушки перехватило дыхание, и она обняла его за шею. Он почувствовал слезы на ее горячих щеках.
