А на земле их встретила тяжелая весть: погибли Таня Макарова и Вера Белик. Милые, родные девочки! Сколько лет минуло с той трудной, горькой поры! Мы выросли, повзрослели, а потом и постарели, а вы остались, живете в благодарной памяти нашей все такими же юными, прекрасными. Прошли длинные годы, но сердце снова и снова сжимает боль за павших подруг и в памяти снова звучат ваши веселые, чистые голоса.
«Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика» — мелодия любимой Таниной песни словно преследовала Тоню. В голове никак не укладывалось, что Тани и Веры нет в живых.
В эскадрилью назначили нового командира — хорошего опытного летчика Клаву Серебрякову и нового штурмана — Лиду Демешову. Боевая работа шла своим чередом. Тоня вновь и вновь поднималась в грозное ночное небо, чтобы мстить ненавистному врагу за поруганную землю, за гибель подруг. В кармашке ее планшета хранилась фотография Тани Макаровой — любимого командира.
Наутро 9 марта 1945 года Тоня вместе с Клавой Серебряковой полетели бомбить скопление немцев d Гданьске. Этому полету было суждено стать последним в жизни штурмана Антонины Павловой.
Много позже Тоня рассказала, что произошло в том полете.
«На цель мы вышли нормально, отбомбились хорошо, но Клаву ранило. Когда стали возвращаться, погода начала стремительно портиться. Ветер, снег — ни зги не видно. Наш аэродром был закрыт, приняли решение тянуть подальше на юго-восток. Искать посадочную вблизи не решились — из-за опасения попасть в „котел“ к немцам. Думаем, надо сесть поближе к городу и недалеко от дороги, чтобы сразу же, ночью, определить обстановку. Я выпустила две осветительные ракеты, просматривая местность, и больше ничего не помню. Очнулась к концу следующего дня. Не знаю, после меня или раньше пришла в сознание Клава. У меня было странное состояние: вроде бы все вижу, понимаю, что с нами, а что произошло — ни понять, ни вспомнить не могу.
— Тоня, ты можешь стрелять? Дай знать, может нас найдут… — сказала Клава. — Только три патрона оставь, вдруг немцы. Тогда — сначала меня, потом себя. Слышишь?
— Слышу, — отвечала я, чувствуя вместо губ какие-то лохмотья.
Клава лежала под обломками самолета, а меня выбросило чуть в сторону. Мне удалось встать на уцелевшую ногу и повиснуть на стоявшей ребром плоскости. Но я даже не сознавала, что у меня сломаны рука и нога. Лицо было все разбито. Я что-то делала, но для чего это нужно — не понимала.
Привстав, увидела, как немецкие ребятишки катаются на санках. А как подошли немки с детьми — не помню. Заметила их уже рядом с обломками самолета. Я не знала немецкого, они не понимали по-русски. Потом женщины стали перетаскивать меня и я снова потеряла сознание. А когда очнулась, у самолета стоял невысокий красноармеец.
Он отыскал мой планшет, положил меня на санки и повез в госпиталь. Я невнятно, но с жаром повторяла ему:
— Там летчица осталась, там Клава…
Боец успокаивал меня:
— Клаву доставим в тот же госпиталь. Не волнуйся! Лежи, лежи спокойно!»
В госпитале Тоню и Клаву поместили в одну палату, но они даже разговаривать не могли. У Павловой были обнаружены переломы руки и ноги. Клаве грозила ампутация ноги.
В палату к Клаве и Тоне часто заглядывал выздоравливающий летчик-фронтовик Кузьма Ильич Яковенко. Читал раненым летчицам вслух книги, газеты, писал письма родным. В Белоруссии во время оккупации у Кузьмы Ильича случилось горе — погибла жена, остался сын. Кузьма Ильич заботливо помогал Тоне, когда она училась ходить сначала на костылях, а потом с палочкой. Около нашей нежной и всегда улыбающейся Тони он оттаял, потеплел.
После окончания войны Тоня по просьбе Кузьмы Ильича приехала к нему в Ленинград, где в то время стояла его часть…
В послевоенной жизни наш отважный штурман Тоня Павлова, награжденная орденами Красной Звезды, Отечественной войны, Красного Знамени и боевыми медалями, выбрала очень женскую, очень мирную профессию — стала учителем. У Антонины Васильевны и Кузьмы Ильича Яковенко большая, дружная семья — три сына, дочь, внуки. Девятого мая, в День Победы, мы встречаемся с нашим Павликом в сквере у Большого театра, и хотя годы изменили нас, нам как и тогда, на фронте, легко и просто друг с другом.
Девятнадцатый вылет
В селе Русское Краснодарского края в братской могиле рядом с боевыми подругами покоится прах Ани Высоцкой. Она успела в жизни так мало — ей было всего 22 года, и погибла, сделав лишь 19 боевых вылетов, не успев вкусить радости побед, не успев испытать счастья любви и материнства…
Трагична судьба семьи Высоцких. На фронт Великой Отечественной ушли четверо детей: Аня и ее три брата — Яков, Антон, Леонид. Летчица Аня Высоцкая, партизан Антон Высоцкий и краснофлотец Леонид Высоцкий пали смертью храбрых. Вернулся только Яков. Их отец Григорий Антонович умер во время оккупации. Его зверски избили полицаи за то, что не захотел снять со стены фотографии своих детей — воинов и на вопрос: «Комсомольцы ли они?» гордо ответил: «Да».
…Хорошо помню первый боевой вылет Ани. Это было 19 июля 1943 года.
Перед вылетом на задание Аня вместе со мной — командиром звена и своим штурманом Лидой Лошмановой уточнила подробности маршрута, все особенности подхода к цели, возможности ухода в случае осложнения обстановки. Она просила задавать ей вопросы: как выводить самолет из зоны прожекторов и зенитного огня? как действовать в том или ином случае?
— Вы спрашивайте, спрашивайте меня, как на экзамене, строго и обо всем. Это я себя проверяю… — смущенно повторяла Аня.
Потом она подошла к Тане Макаровой, командиру нашей эскадрильи, и четко отрапортовала:
— Товарищ лейтенант! Младший лейтенант Высоцкая к выполнению первого боевого вылета готова!
— Желаю удачи! — ответила комэск.
Первый боевой вылет. Наконец-то! Она так долго стремилась к этой цели с первых дней войны…
Мы вместе шли к самолетам. Аня, всегда очень подтянутая, безукоризненно опрятная, умевшая в той же форме, что и все, быть как-то по-особенному щеголеватой, сегодня выглядела нарядно: белоснежный подворотничок, начищенные до блеска сапоги, отутюженная гимнастерка. Свой первый вылет она встречала как праздник, вся буквально светилась радостью.
Наш с Олей Клюевой экипаж вылетал первым, а через пять минут за нами Высоцкая и Лошманова. По службе Аня, как летчица моего звена, обращалась ко мне «товарищ командир», а в обычное время по имени. И сейчас, когда мы расходились по машинам, она, положив мне руку на плечи и на мгновение прижавшись, негромко сказала:
— Если б ты знала, Марина, какая я сегодня счастливая. Вместе с вами иду на врага. Первые бомбы — за мои родные места, за Украину, которую топчут фашистские изверги…
— Всем сердцем понимаю тебя. Желаю успешного вылета!
Я готовилась к запуску, к выруливанию на старт, а думала о Высоцкой. Первые боевые вылеты. Они всегда вызывают тревожное волнение. Как справится необстрелянная летчица с боевым заданием? Не растеряется? Сумеет преодолеть естественную робость, неуверенность? Правда, штурман у Ани опытный поддержит, подскажет. Но и обстановка в те дни была очень и очень сложной. Здесь, на Голубой линии, фашисты прикрывали свои расположения сильнейшим зенитным огнем, десятки прожекторов и истребителей встречали наши маленькие тихоходные машины. И вырваться из их цепких объятий иной раз казалось невозможно даже закаленным в боях летчицам и штурманам.
Тяжелая ночь. Каждый экипаж возвращался на аэродром, пройдя огненное испытание. Мы с Олей произвели посадку раньше Высоцкой и Лошмановой и готовились к очередному вылету. Ольга пошла на КП доложить о выполнении задания, а я с беспокойством вглядывалась и вслушивалась в ночную темь — где же самолет Ани? Но вот послышался характерный рокот двигателя. Еще несколько тягостных минут — и машина Высоцкой приземлилась. Я подошла к машине. Аня и Лида выбрались из кабин, доложили о выполнении задания. Подошла Оля, мы поздравили Аню с началом боевой работы. Тут техник звена Маша Щелканова обратилась ко мне:
— Командир, взгляни на их самолет!
Мы глянули и ужаснулись. Многочисленные пробоины, фюзеляж поврежден. Да, это было настоящее боевое крещение! И не растерялась молодая летчица, сумела привести плохо управляемую машину на свой аэродром.
Только теперь, когда спало напряжение, Аня не выдержала и бросилась целовать Лиду:
— Это ты, ты помогла мне сегодня! Если б не Лида, я бы растерялась: такой огонь на нас и прожектора схватили — не вырвешься…
— Да, — подтвердила Лошманова, — из четырех огневых точек били по нашей «ласточке», а пять прожекторов держали. Ну ничего, Анечка, лиха беда начало… А ты молодчина! Таким курсом и следуй!
Все поражались, глядя на израненный самолет Высоцкой — Лошмановой, вновь и вновь поздравляли Аню с началом боевой работы, а она восторженно повторяла:
