начатая заблаговременно, продолжалась непрерывно и в течение войны, для чего привлекались многочисленные лазутчики. Роль последних часто исполнялась торговцами, которые при вступлении армии в неприятельскую страну выпускались из монгольских штабов с запасом товаров с целью завязки сношений с местным населением.
Выше было упомянуто об облавных охотах, которые устраивались монгольскими войсками в продовольственных целях. Но значение этих охот далеко не исчерпывалось этой одной задачей. Они служили также важным средством для боевой подготовки армии, как и установлено одной из статей «Джасака», гласящей (ст. 9): «Чтобы поддерживать боевую подготовку армии, каждую зиму надлежит устраивать большую охоту. По этой причине воспрещается кому бы то ни было убивать от марта до октября оленей, козлов, косуль, зайцев, диких ослов и некоторые виды птиц».
Этот пример широкого применения у монголов охоты на зверя в качестве военно-воспитательного и учебного средства настолько интересен и поучителен, что мы считаем нелишним привести более подробное описание ведения монгольской армией такой охоты, заимствованное из труда Гарольда Лэма[134].
«Монгольская облавная охота была той же регулярной кампанией, но только не против людей, а против животных. Участвовала в ней вся армия, и правила ее были установлены самим ханом, который признавал их нерушимыми. Воинам (загонщикам) запрещалось применять против животных оружие, а дать животному проскользнуть через цепь загонщиков считалось позором. Особенно тяжко приходилось по ночам.
Месяц спустя после начала охоты огромное количество животных оказывалось согнанным внутри полукруга загонщиков, группируясь около их цепи. Приходилось нести настоящую сторожевую службу: зажигать костры, выставлять часовых. Давался даже обычный „пропуск“. Нелегко было поддерживать ночью целость линии аванпостов при наличии передней возбужденной массы представителей четвероногого царства, горящих глаз хищников, под аккомпанемент воя волков и рычания барсов. Чем дальше, тем труднее. Еще один месяц спустя, когда масса животных уже начинала чувствовать, что она преследуется врагами, необходимо было еще усилить бдительность. Если лисица забиралась в какую-нибудь нору, она во что бы то ни стало должна была быть выгнана оттуда; медведя, скрывавшегося в расщелине между скал, кто-нибудь из загонщиков должен был выгнать, и притом не нанося ему вреда. Понятно, насколько такая обстановка была благоприятна для проявления молодыми воинами молодечества и удали; например, когда одинокий, вооруженный страшными клыками кабан, а подавно, когда целое стадо таких разъяренных животных в исступлении бросалось на цепь загонщиков».
Иногда приходилось при этом совершать трудные переправы через реки, не нарушая непрерывности цепи. Нередко в цепи появлялся сам старый хан, наблюдая за поведением людей. Он до поры до времени хранил молчание, но ни одна мелочь не ускользала от его внимания и по окончании охоты вызывала похвалу или порицание. По окончании загона только хан имел право первый открыть охоту. Убив лично несколько животных, он выходил из круга и, сидя под балдахином, наблюдал за дальнейшим ходом охоты, в которой после него подвизались князья и воеводы. Это было нечто вроде гладиаторских состязаний Древнего Рима.
После знати и старших чинов борьба с животными переходила к младшим начальникам и простым воинам. Это иногда продолжалось в течение целого дня, пока, наконец, согласно обычаю внуки хана и малолетние княжата не являлись к нему просить пощады для оставшихся в живых животных. После этого кольцо размыкалось и приступали к сбору туш.
В заключение своего очерка Лэм высказывает мнение, что такая охота была превосходной школой для воинов, а практиковавшееся во время хода ее постепенное сужение и смыкание кольца всадников могло находить применение и на войне против окруженного неприятеля.
Действительно, есть основание думать, что своей воинственностью и удалью монголы в значительной доле обязаны именно зверовой охоте, воспитавшей в них эти черты с малых лет в повседневном быту.
Сводя вместе все, что известно относительно военного устройства империи Чингисхана и тех начал, на которых была устроена его армия, нельзя не прийти к заключению — даже совершенно независимо от оценки таланта его верховного вождя как полководца и организатора — о крайней ошибочности довольно распространенного взгляда, будто походы монголов были не кампаниями организованной вооруженной системы, а хаотическими переселениями кочевых народных масс, которые при встречах с войсками культурных противников сокрушали их своим подавляющим многолюдством. Мы уже видели, что во время военных походов монголов «народные массы» оставались преспокойно на своих местах и что победы одерживались не этими массами, а регулярной армией, которая обыкновенно уступала своему противнику в численности. Можно с уверенностью сказать, что, например, в Китайском (Цзиньском) и Среднеазиатском походах, которые будут подробнее рассмотрены в следующих главах, Чингисхан имел против себя не менее чем двойные неприятельские силы[135]. Вообще монголов было чрезвычайно мало по отношению к населению завоеванных ими стран — по современным данным пять миллионов первых на около 600 миллионов всех их бывших подданных в Азии. В армии, выступившей в поход в Европу, чистых монголов было около 1/3 общего состава как основное ядро[136]. Военное искусство в высших своих достижениях в ХШ в. было на стороне монголов, почему в их победоносном шествии по Азии и Европе ни один народ не сумел остановить их, противопоставить им высшее, чем имели они.
«Если сопоставить великий заход в глубь неприятельского расположения армий Наполеона и армий не менее великого полководца Субэдэя, — пишет г-н Анисимов[137], — то мы должны признать за последним значительно большую проницательность и больший руководительский гений. И тот, и другой, ведя в разное время свои армии, были поставлены перед правильным разрешением вопросов тыла, связи и снабжения своих полчищ. Но только Наполеон не сумел справиться с этой задачей и погиб в снегах России, а Субэдэй разрешал ее во всех случаях оторванности на тысячи верст от сердцевины тыла. В прошлом, покрытом столетиями, как и в значительно позднейшее время при затевавшихся больших и дальних войнах в первую голову ставился вопрос о продовольствии армий. Этот вопрос в конных армиях монголов (свыше 150 тысяч коней) осложнялся до крайности. Легкая монгольская кавалерия не могла тащить за собой громоздкие обозы, всегда стесняющие движение, и поневоле должна была изыскать выход из этого положения. Еще Юлий Цезарь, завоевывая Галлию, сказал, что „война должна питать войну“ и что „захват богатой области не только не отягощает бюджета завоевателя, но и создает ему материальную базу для последующих войн“».
Совершенно самостоятельно к такому же взгляду на войну пришли Чингисхан и его полководцы; они смотрели на войну как на доходное дело, расширение базиса и накопление сил — в этом была основа их стратегии. Китайский средневековый писатель указывает как на главный признак, определяющий хорошего полководца,
