Эдик и Федя выбрались на пятый этаж, и мы потеряли их из виду под грудой рухнувших брусьев и половиц. Только было слышно, как они шепотом ругаются.
Этот шепот наводил на меня ужас.
Наконец белобрысая Федина голова показалась над краем люка. Я метнул в нее свою “торпеду”. Федя завопил и пропал, внизу что-то загремело.
– Хорошая будет шишка! – восторженно заметил Виталька.
Но тут же нам стало не до веселья: сквозь доски яростно протолкался в люк Эдик. Исцарапанный, оборванный, злой до беспамятства. С моим ножом в кулаке.
Теперь между нами был только один этаж и крепкая лестница – такую не разломаешь.
Виталька встал над люком, расставив ноги, и поднял свою балясину. Тонко сказал:
– Попробуй сунься, бандюга…
Я оглянулся в поисках оружия. Палку бы или камень… Ничего нет! А внизу по-прежнему пусто!
А если закричать изо всех сил, может, услышат?
Но, несмотря на опасность, кричать я почему-то не мог. Не мог заставить себя заорать над всем городом “помогите”!
А если ударить в колокол? Я вскочил на перила и хотел дотянуться до колокола, который висел в арочном проеме. Это был самый большой из тех, что сохранились. Громадный! И звон у него, конечно, могучий…
Но как дотянешься? В проушину чугунного языка была вплетена толстая веревка, но от нее остался лишь гнилой обрывок. А до обрывка – метра два пустоты.
Я балансировал на перилах, держась за кирпичный выступ. И вдруг кирпич шевельнулся у меня под пальцами. Видно, выступ сорок лет назад расшатало взрывом.
Я испугался, что потеряю равновесие, и прыгнул на пол. Кирпич свалился к моим ногам и распался на три куска.
Я схватил обломок!
Размахнулся и пустил его в край колокола! Изо всех сил! Дон-н!..
И еще раз!
Дон-н!..
Уши заложило. Я видел, что Виталька что-то говорит мне, но не понимал. Удары прозвучали так, что казалось, будто колокол упал и накрыл меня своим гудящим куполом. Я присел, помотал головой, нащупал на полу третий кусок…
Дон-н-н!..
Нужны были еще камни! Я опять прыгнул на перила и срывая ногти, стал взламывать кирпич. Тот не подавался. Пальцы сорвались, и я чуть-чуть не полетел с колокольни. Мучительным напряжением мускулов я восстановил равновесие и выровнялся. С отчаянием посмотрел вниз…
Снизу поднимался к нам ковер-самолет. А на ковре бесстрашно стоял Санька Ветерок, и его зеленая рубашка трепетала на ветру.
– Виталька! Ковер! – заорал я, не слыша себя.
Ковер-самолет с Ветерком повис на уровне перил.
Виталька оглянулся и просиял. Потом швырнул в люк свое оружие, почему-то захохотал и кинулся к нам.
Мы стремительно спустились вдоль колокольни к самой земле, пронеслись над булыжниками двора, перемахнули через стену, скользнули под обрыв и там приземлились на уступе, укрытом со всех сторон высокой полынью и бурьяном.
У меня в ушах еще не утих гул, и я не сразу понял, что говорит Ветерок. Он говорил возбужденно и быстро:
– …на стекло наступила и хромает… И говорит: “Беги в милицию!” А я подумал: вдруг эти вас там схватят? И скорей за ковром!
– Значит, у тебя получилось! – радостно сказал Виталька.
Ветерок заулыбался.
– Я и не думал, получится или нет. Надо же было выручать. Я через крышу к вам на вышку забрался, вытащил, расстелил и как крикну: “Вперед!” И будто сам полетел, без ковра даже… А потом смотрю – он подо мной.
– Кто-нибудь видел? – спросил Виталька.
Ветерок покачал головой.
– Я же не прямо. Я сперва к реке и вдоль обрыва. Я же понимаю.
– Что ты понимаешь! – сказал Виталька. – Ничего ты не понимаешь! Какой ты замечательный человек, ты нисколечко не понимаешь!
Он облапил Ветерка за плечи и, радостно хохоча, повалил на ковер. Я тоже захохотал и повалился на них, и получилась куча мала. И так мы вопили от счастья и барахтались, пока не съехали с ковра в бурьян. Тогда мы успокоились и притихли. И вспомнили, что у Ветки порезана нога.
– Сильно порезала? – спросил Виталька.
– Не очень, – сказал Ветерок. – Просто бегать быстро не может… Что это? Вон там, наверху. Слышите?
Наверху нарастали гудки и сирены. К башне мчались автомобили.
Глава семнадцатая
Мы так и не узнали точно, что стало с Эдиком и Федей. По городу расползались фантастические слухи. Кто-то говорил даже, что на колокольне свила гнездо целая банда, у которой хранились громадные запасы золота и оружия. Многие утверждали, что была перестрелка между бандитами и милиционерами. Бабки шептали, что большой колокол ударил сам собой, чтобы люди наконец вспомнили про грехи, а заодно изловили воров на колокольне.
Виталька, Ветка, Ветерок и я слушали эти сказки и украдкой хохотали. Правда, порой нам делалось страшновато: вдруг узнают про ковер-самолет? Но никто не узнал.
Хорошо, что тетя Валя и мама не любили слухов и сплетен. А то бы они быстренько догадались, что на колокольне без нас не обошлось.
А Эдика и Федю нам было даже чуточку жаль. Мы представляли, как они в милиции рассказывают про двух мальчишек, забравшихся к самым колоколам и пропавших неизвестно куда. А им никто не верит! Обидно, когда говоришь правду, а тебе не верят.
Прошло несколько дней, и слухи стали утихать, город постепенно забывал таинственную историю. А часы шли…
После приключений на колокольне мы долгое время не летали: пошли дожди. Сначала это были теплые дождики – от них поднимался пар над булыжными мостовыми, а по лужам весело прыгали всплески, похожие на маленькие стеклянные короны. Потом дожди стали монотонными, лужи потемнели, и на них стали появляться пузыри – словно всплывали со дна электрические лампочки. Это означало, что ненастье затягивается.
Мы не очень скучали. Снова развернули в боевой порядок свои картонные армии и устраивали такие бои, что тети Валина люстра бренчала всеми подвесками. Несмотря на ковер.
Прибегали мокрые веселые Ветерок и Ветка и тоже включались в наши сражения.
Потом Ветерок притащил книгу “Три мушкетера”. Книга была новая, корочки ее негромко хрустели и пахли клеем и коленкором. На них блестел позолоченный узор и темнели скрещенные шпаги. А внутри книги таились такие приключения, что мы по нескольку часов не могли оторваться. Усядемся в кружок на ковре, будто кочевники на кошме, и читаем по очереди, позабыв про все на свете. Однажды после такого чтения попробовал я быстро встать – и бухнулся на пол: ноги затекли, а я и не заметил.
По вечерам Виталька рисовал картину из мушкетерской жизни. На картине были темные дома с желтыми окошками, большая луна, горбатый мостик и всадники в шляпах с летящими по ветру перьями. Лошади у Витальки не очень получались – они были похожи на больших собак. А все остальное выходило здорово.
Я выстругивал из досок тонкие мушкетерские шпаги и приделывал к рукояткам щитки из консервных банок.
А ковер-самолет мирно дремал на полу между нашими топчанами – будто простой ковер.
К середине августа дожди стихли, но тепло не наступало. Было солнечно и ветрено. С севера бежали небольшие темные облака с золотистыми косматыми краями. Это было красиво, но в такое холодное небо лететь не хотелось.
Лишь в самом конце месяца вернулось лето – с безветренным теплом, с плывущими по воздуху пушистыми семенами и паутинками, с запахом перезревших трав. Эти дни совпали с первыми школьными заботами.
Тридцать первого августа у нас в школе было собрание. Нас построили во дворе по классам, и завуч Вера Северьяновна сказала с крыльца речь. Она сообщила, что в этом году мы должны особенно хорошо учиться. Так она говорила в начале каждого учебного года. Всем было непонятно, почему всякий наступающий учебный год она объявляет особенным и почему в прошлом году можно было учиться хуже, чем сейчас. Однако никто Веру Северьяновну об этом не спрашивал. Опасались.
Нельзя сказать, что Вера Северьяновна была очень сердитая. Но она все время казалась недовольной. Большая, грузная, с белой прической (не седой, а просто белой), в пуховой шали на плечах, она двигалась по коридорам, как большая снежная баба, и ловила нарушителей. Любого школьника она считала нарушителем. Ей казалось, что если человек еще ничего не натворил, то все равно натворит, а если пока не получил двойку, то обязательно получит. Нарушителей она ставила на всю перемену у стенки, а “особо опасных” уводила в кабинет, уныло ругала там и вызывала родителей.
Зато с учителями нам повезло. Начальных классов тогда было не три, а четыре, и меня по-прежнему учила Мария Васильевна. Она с первого класса с нами возилась, и, по-моему, добрее ее не было на свете учительницы. А у Витальки были теперь разные учителя, и самая главная из них – классная руководительница. Молодая, веселая, похожая на вожатую из пионерского лагеря. Она преподавала историю и рисование. Виталька с первого дня в нее просто влюбился. Из-за этого у нас и получилась неприятность. Но это потом. А первые дни сентября были счастливыми.
