Ира: знаешь, я очень люблю лес. Всегда когда с родными выезжали на шашлыки или природу, бродила под деревьями. А еще мне нравиться грибы собирать. Помню, когда с мамой собирала, у меня всегда было свое ведерко, то потом около машины, мое ведро опрокидывали и начинали сортировать грибы. Каждый раз из полного ведра, съедобных, оказывалось едва ли треть. Я сначала огорчалась, а потом поняла, что важен сам процесс. Хотя отличать съедобные так и не научилась. А может и не хотела учиться. Ведь когда мои грибы перебирали, всегда шутили надо мной, а я спорила, что собрала нормальные и они не правы. Наверно это были лучшие часы с семьей, которые я помню. — И она вздохнула
Слон: я тоже люблю собирать грибы. Только, правда, я поначалу ошибался, а потом уже проверять мои грибы не было нужды. Но не это главное. Лес я люблю, да. Но наверно только осенний. Осенью в лесу запах особенный, грибной что ли. А дед всегда мне говорил, что я в лесу ношусь как слон или медведь. И знаешь, поездки за грибами с ним запомнились мне больше всего. Тогда он был собой, а в остальное время обычно пил, и был невозможен в общении.
Ира: так ты выбрал ник Слон из?за этого? — Она улыбнулась.
Слон: нее, просто среди друзей и знакомых я был Слон. Если меня оскорбляли, мне было все равно, не реагирую я на оскорбления. Почти. Не вижу смысла. И свои говорили обычно:
— Ему ваши попытки, как слону дробина, че — нить поубойней давайте.
Но если оскорбляли важных для меня людей, то начинал беситься и раздражаться. И мог поступить необдуманно, ну как Слон в ярости. А еще если честно иногда я неуклюжий… как слон в посудной лавке
Ирина рассмеялась:
— А можно называть тебя Слоник. — И произнесла это так, с протяжным ударением на О, что меня пробрала дрожь от сюсюканья прозвучавшего в ее голосе. Она почувствовала это и засмеялась еще сильнее. — Да ладно тебе, я пошутила.
Мы все больше и больше проводили времени вместе, игра для меня сосредоточилась вокруг одного человека. Я с нетерпением ждал следующей встречи с ней. Выходя в реал, считал минуты до погружения. Подходя к Пещерам и видя ее там, всегда замечал ее улыбку адресованную мне. Когда мы регенились внутри, то садились рядом и говорили ни о чем, продолжая обсуждать совершенно все на свете. А потом произошел разговор. Мы сидели в лесу под деревом. Она устроилась у меня на коленях и положила голову на мое плечо.
Ира: а чем ты болеешь? Если не хочешь, не говори, я пойму…
Слон: да что тут скрывать, муковисцидоз. Знаешь?
Ира: да слышала. Не очень приятное заболевание, оно вроде генетическое, и постепенно начинает влиять на все органы. Вроде бы долго не живут с ним, лет до тридцати это максимум… — и она вопросительно посмотрела на меня.
Слон: в общем, все так. У нас в России до 25–30 обычно, все зависит от степени тяжести течения болезни. В Америке вроде до 40 доживают.
Тут я вспомнил прошлое, но не стал озвучивать его ей.
Кровотечения очень неприятны и с ними я обычно справляюсь своими силами с помощью таблеток. В принципе они не страшные, только очень неприятные для меня, но бывает, что длятся долго. В смысле, что по три — четыре раза в день в больших объемах потери крови. Месяцами бывало все нормально, а потом день — два помучаться и снова все возвращается в норму. Но пару раз я, не желая обращаться в больницу, доводил себя до полуобморочного состояния, когда от большой потери крови за несколько дней — еле держался на ногах от слабости.
Однажды, после утреннего кровотечения, я вызвал скорую и меня привезли в приемный покой. Было это на третий день после первого кровохарканья, в очередной из неудачных месяцев. Отвели в палату с кроватью, и я сел, ожидая, что будет дальше. Это был первый раз, когда я оказался в приемном покое городской больницы с этой проблемой. Врач, оказавшийся на дежурстве, молча выслушал меня и ушел. Я сдал анализы. И через полтора часа он вернулся и сказал, что все в норме и направлять меня в отделение нет оснований. Я объяснил ему еще раз, что три дня подряд было кровохарканье, и потому вызвал скорую. Его ответ был прост:
— Сиди в палате, если кровотечение повториться отправлю в отделение.
Я охренел от такого заявления. Но делать нечего, он главный. Пришлось подчиниться. Лег на кровать, сняв верхнюю одежду. Меня минут через двадцать стало знобить. Поднялась температура. Я знал, что это значит, обычно именно это предшествует кровотечению. Через час, за это время никто так и не зашел меня проверить, я стал кашлять кровью в судно, найденное мной под кушеткой. Часть крови в самом начале запачкала белую простыню застеленной кушетки, я просто не успел проглотить кровь, так как кашель вначале был сплошной. Минут через тридцать все прекратилось. Сидел на кровати и пытался справиться с головной болью и слабостью, чтобы выйти в коридор и кого?нибудь позвать. Удалось это только через час. Вышел в коридор. Меня била дрожь и было очень холодно. Видимо, температура поднялась еще. Ни врача, ни медсестер на месте не оказалось! И я вернулся в палату, не в силах больше стоять на ногах из?за усилившейся слабости. Стал ждать. Пришла уборщица, и начала выносить мне мозг по поводу окровавленной простыни, и была послана подальше. Вернувшийся врач, прошло еще около часа, спросил:
— Ну что, кровотечение было? — Я уже успел умыться в раковине, стоявшей в палате, и лишь показал на судно. Его лицо вытянулось, он явно не ожидал подобного. Либо его поразило, сколько крови было в судне, либо поразил сам факт, не знаю, но через полчаса я оказался в отделении с температурой 39.9. Отделение было переполнено, и мне постелили в коридоре на кушетке. Поставили капельницу и оставили в покое. Полночи не мог уснуть из?за температуры, антибиотики которые мне вкололи, не помогли. Но крови больше не было. Через два дня меня из коридора перевели в палату, а еще через десять выписали. Так закончилось мое первое посещение городской больницы.
Во второй раз ситуация была иной. Мать, так же с утра, позвонила в скорую, на четвертый день кровотечения. И они приехали в тот момент, когда я еще откашливал кровь. Заглянули в ванную и ахнули. Раковина, до половины наполненная сгустками сворачивающейся крови была для них, наверно, в новинку. Минут через двадцать меня привезли в приемный покой. Знобило. Дежурный врач, оказавшийся тем же что и в первый раз, так же не особо вникал в проблему. Получив результаты анализов через часик, он сказал, что все в норме, и отправил меня домой. Я разозлился не на шутку.
— Ну ты и сука! — При медсестрах, прямо в лицо я высказал ему эти слова. Он промолчал, лишь улыбнувшись, и повторил:
— Иди домой, оснований для госпитализации нет.
Меня трясло. Нет, не от злости, у меня поднималась температура, и озноб лишь усиливался. И я пошел в таком состоянии к ГЛАВВРАЧУ. В приемной у нее просидел час. Она была занята. Зайдя в кабинет и объяснив ситуацию, услышал от нее:
— Не обращайте на него внимания, — речь шла о дежурном враче — он работает один почти без выходных, его лишь иногда замещают. Врачей не хватает.
И она отправила меня в приемный покой, предварительно позвонив туда. Там меня быстро оформили. Уже выходя из отделения, увидел серое и злое лицо врача. Рассмеялся, показав ему средний палец.
На четвертый день пребывания в больнице, все это время меня капали, делали уколы, у меня вновь было сильное кровотечение. Лица медсестер были белыми как халаты, одетые на них, руки их дрожали, когда они делали уколы и ставили капельницу. Я в это время все кашлял в судно кровью, не останавливаясь. Через десять дней меня выписали, и я оказался на свободе.
А один раз попал в больницу с отитом. И все бы ничего, но у меня аллергия на несколько антибиотиков, и информация об этом была и в карточке и в амбулаторной карте. Только никого эта ерунда видимо не заинтересовала. Мне сделали пробу, вколов немного антибиотика в пятую точку, и отправили в палату, чтобы через десять минут я вернулся и сказал, есть реакция или нет. До сих пор благодарю того, кто придумал делать пробу перед самим уколом! Лежа на кровати, почувствовал жжение и уколы боли по всему телу. Даже мое хозяйство подверглось этой напасти. Вскочив с кровати, пришел в сестринскую и стал объяснять что случилось, как понял, что не могу стоять. Медсестра, женщина лет пятидесяти, помогла мне добраться до кушетки. И стала спрашивать, что я чувствую. Когда я сказал что не чувствую ног и мне холодно, она забеспокоилась и побежала в соседнюю палату. Вернулась она через минуту, с женщиной. Оказалось эта женщина тоже медсестра, только лежит в отделении. Они стали копаться в ящике, сделали капельницу и поставили мне в вену. Я же уже не ощущал ничего кроме мыслей. Вокруг уже сгущалась темнота, и только вялые мысли еще текли в моем сознании. Казалось, мое сознание заперли в маленькую клетку, которая постепенно сужалась, оставляя все меньше пространства для мыслей, вытесняя их.
