Маркиз словно угадал его мысли:
— Не поймите меня превратно, дон Хайме. — Его голос звучал искренне и серьезно. — Вам трудно представить, насколько эта история меня волнует. Своим рассказом, — добавил он, улыбнувшись, словно в голову ему пришла какая-то забавная мысль, — вы подтвердили кое-какие догадки, которые не давали мне покоя все последние дни. Наша юная знакомая действительно великолепная фехтовальщица. Посмотрим теперь, что она предпримет, чтобы завершить столь блестяще начатое дело.
— Простите, ваша светлость, я вас не совсем понимаю…
Маркиз жестом попросил его набраться терпения.
— Спокойствие, дон Хайме. Всему свое время. Обещаю рассказать вам все, но только… чуть позже. Сперва я должен решить одну маленькую головоломку.
Дон Хайме растерянно смолк. Не связано ли все это с таинственным разговором, свидетелем которого он стал несколько недель назад? А может, у маркиза появился соперник?.. Как бы то ни было, к нему, дону Хайме Астарлоа, эта непонятная женщина не имеет ни малейшего отношения. Не имеет с некоторых пор, уточнил он. Он собрался было заговорить на какую-нибудь постороннюю тему, чтобы закончить странную беседу, но внезапно Луис де Аяла положил ему на плечо руку. Его взгляд показался дону Хайме непривычно серьезным.
— Маэстро, я хочу попросить вас об одном одолжении.
Дон Хайме выпрямился: весь его вид выражал внимание и готовность прийти на помощь.
— Я целиком в вашем распоряжении, ваша светлость.
Маркиз мгновение поколебался, преодолевая последние сомнения. Он заговорил почти шепотом:
— Мне необходимо срочно передать вам одну вещь. До сегодняшнего дня эта вещь хранилась у меня; но в связи с обстоятельствами, о которых я вам скоро подробно расскажу, мне придется расстаться с ней и на какое-то время передать ее в надежные руки… Я могу рассчитывать на вас?
— Разумеется.
— Это всего лишь бумаги, но для меня они жизненно важны. Наверное, это прозвучит высокопарно, но я могу их доверить очень немногим. Вы должны хранить их у себя дома в надежном месте до тех пор, пока я не обращусь к вам снова. Они лежат в конверте, заклеенном сургучом и скрепленном моей печатью. Дайте мне слово чести, что не будете интересоваться их содержанием и сохраните мою просьбу в тайне.
Дон Хайме нахмурился. Поведение маркиза казалось в высшей степени странным, но прозвучали два заветных слова: «честь» и «доверие»; значит, вопрос был решен.
— Даю вам слово.
Маркиз улыбнулся, внезапно смягчившись.
— В таком случае, дон Хайме, я у вас в огромном долгу.
Дон Хайме погрузился в размышления. Имеют ли отношение эти бумаги к Аделе де Отеро? Вопрос жег ему язык, но он сдержался. Маркиз доверился ему как честному человеку, и этого было более чем достаточно. Когда-нибудь он расскажет дону Хайме все.
Маркиз тем временем достал из кармана роскошный кисет из русской кожи и извлек оттуда гаванскую сигару. Он протянул кисет дону Хайме, но тот вежливо отказался.
— Напрасно, — произнес маркиз. — Это настоящие гаванские сигары. Пристрастие к ним я унаследовал от моего покойного дядюшки Хоакина. Разве сравнишь с ними зловонную дрянь, которая продается у нас в лавках?
Дон Хайме понял, что разговор окончен. В заключение он задал один-единственный вопрос:
— Почему именно я, ваша светлость?
Луис де Аяла замер, не успев зажечь сигару, поднял глаза и посмотрел на дона Хайме.
— Очень просто, маэстро: вы единственный порядочный человек, которого я знаю.
И, поднеся спичку к сигаре, маркиз с удовольствием затянулся.
V. Атака с оппозицией
Атака с оппозицией — одно из самых надежных и эффективных действий фехтования; отражать ее надо в высшей степени осторожно.
Мадрид, разморенный жарой уходящего лета, готовился к сиесте. Политическая жизнь столицы неторопливо текла в сентябрьском зное под свинцово-серыми облаками, изливавшими на город тяжелую летнюю духоту. Городские газеты намекали между строк, что генералы, высланные на Канарские острова, по-прежнему ведут себя тихо; опровергались слухи о том, что секретные щупальца заговора дотянулись до эскадры, которая, вопреки лживым сплетням, как и прежде, оставалась верной ее величеству. В Мадриде уже несколько недель не было ни одного волнения, — власти хорошенько проучили предводителей недавних народных восстаний, у которых теперь было полным-полно времени, чтобы поразмыслить о своем поведении в не слишком уютных стенах Сеутской тюрьмы.
Антонио Карреньо приносил на тертулию в кафе «Прогресо» свежие новости.
— Сеньоры, прошу минуту внимания. Из надежных источников мне стало известно, что дело движется.
Его встретил хор ядовитых насмешек. Обиженный Карреньо поднес руку к сердцу.
— Напрасно вы не верите мне, друзья…
Дон Лукас Риосеко заметил, что не верят они не его словам, а источнику сомнительных новостей, вот уже почти год предсказывающему самые невероятные вещи.
— На сей раз все очень серьезно, господа. — И головы собравшихся склонились над мраморным столиком, а Карреньо со своим обычным многозначительным видом по большому секрету сообщил:
— Лопес де Аяла[39] отправился на Канары, чтобы встретиться там с опальными генералами. А дон Хуан Прим, вообразите только, исчез из своего дома в Лондоне, и его местонахождение неизвестно… Подумайте, господа, что это значит!
На его слова откликнулся лишь Агапито Карселес:
— Это значит, что он собирается сыграть ва-банк.
Дон Хайме закинул ногу на ногу и задумался. Подобные разглагольствования наводили на него невыносимую скуку. Дрожащим от волнения голосом Карреньо продолжал рассказ, намекая на некие таинственные и невероятные события:
— Говорят, что графа Реусского видели в Лиссабоне: он был переодет лакеем. А Средиземноморский флот только и ждет его приезда, и тогда объявят всенародно.
— О чем объявят всенародно? — спросил простодушный Марселино Ромеро.
— Как о чем? О свободе, конечно.
Послышался недоверчивый смешок дона Лукаса.
— Все это смахивает на романчик Дюма, дон Антонио. Ин-фолио[40].
Карреньо умолю старый зануда его раздражал. Агапито Карселес бросился на выручку приятелю и произнес пламенную речь, услышав которую дон Лукас побагровел.
— Настал момент занять место на баррикадах, сеньоры! — заключил он словами героя Тамайо-и-Бауса[41].
— Там и встретимся! — пробурчал раздраженный дон Лукас тоже не без театрального пафоса. — Вы по одну сторону баррикад, а я, разумеется, по другую.
— Как же иначе! Я никогда не сомневался, дон Риосеко, что ваше место — в рядах сторонников репрессий и обскурантизма.
— Да, и я этим горжусь!
— Нечем здесь гордиться! Достойная Испания — это Испания революционная, так и знайте. Ваша инертность выведет из себя любого патриота, дон Лукас!
— Что это вы так раскипятились?
— Да здравствует республика!
— Да ладно вам.
— Да здравствует федеральное правительство! Ура!
— Успокойтесь, любезный, успокойтесь. Фаусто! Еще гренок! Только поджарь их получше!
— Да здравствует власть закона!
— Единственный закон, который нужен этой стране, — это закон о свободе бегства отсюда!
Над крышами Мадрида прокатился гром. Чрево небес разверзлось, и на землю обрушился яростный ливень. По улице бежали пешеходы, стремясь найти убежище от дождя. Дон Хайме отхлебнул кофе, задумчиво глядя на струи воды, которые с яростью хлестали в оконные стекла. Кот вышел было на прогулку, но поспешно вернулся обратно: мокрый, взъерошенный, словно тощий призрак нищеты, он боязливо покосился на дона Хайме своими недобрыми лукавыми глазами.
***— Современное фехтование, господа, имеет тенденцию к отказу от классической техники, придающей нашему искусству особенное очарование. И это очень ограничивает его возможности.
Братья Касорла и Альварито Саланова с рапирами и масками в руках внимательно слушали дона Хайме. Мануэля де Сото не было, он отдыхал со своей семьей где-то на Севере.
— Новшества, — продолжал дон Хайме, — обедняют фехтование. Например, многие фехтовальщики уже не снимают маску, как прежде, чтобы приветствовать секундантов…
— Да ведь и секундантов давно уже нет, — робко возразил младший Касорла.
— Именно поэтому их и нет. Вы, как говорится, попали в точку. Фехтовальщики больше не думают, что их искусство может им пригодиться для защиты чести. Отныне это лишь спорт, верно?.. На самом же деле, господа, это великое заблуждение. Представьте себе священника, совершающего богослужение на испанском языке: это, без сомнения, намного разумнее и, если хотите, практичнее; более созвучно времени, не так ли?.. Однако отказ от прекрасного, строгого звучания латыни лишил бы величественный ритуал его сокровенной сути, обесценил бы его, низвел до уровня чего-то повседневного. Красота, Красота с большой буквы, заключается в следовании традиции, в неустанном возвращении к жестам и словам, которые повторялись уже множество раз, сохраняясь человеком на протяжении веков… Вы понимаете, что я хочу сказать?
