спали.
При этих словах Сергей хмыкает, а я отворачиваюсь, потому что на лице снова глупая счастливая улыбка. А ещё у меня жутко спутались волосы, и с самого момента сладостного пробуждения в объятиях Сергея мне так и не удалось привести их хоть в какое-то подобие нормальной причёски. Вспомнился незабвенный Некрасов, “Железная дорога” и жуткое слово “колтун”, почему-то сильно пугавшее меня в детстве.
– Вот там, в ящике тумбочки, лежит новая расчёска, – сообщает Сергей, наблюдая за моими жалкими попытками справиться с волосами. – Я быстро.
Я снова хочу возразить, потому что действительно спокойно могу справиться сама. Зачем ещё Сергея собой обременять? Но, когда он, гибкий и по-звериному грациозный, спрыгивает с кровати и, проходя мимо, быстро целует меня в висок, напоследок сжимая пальцами мою попу, понимаю, что на самом деле очень хочу, чтобы он отвёз меня домой. Потому что…
Потому что быть сильной – полезно и привычно, но иногда так хочется отыскать в себе остатки слабости и поддаться чужой воле. Хоть иногда.
Нахожу расчёску и, присев на краешек кровати, всё-таки справляюсь с буйством растрёпанных ночными приключениями волос. В комнате нет зеркал, она вообще обставлена очень скромно: лишь кровать, тумбочка рядом, круглый мягкий пуф да стул у окна, на котором лежит пара книжек в яркой обложке. Обе специализированные: “Круг тотальной архитектуры” и вторая с причудливым названием “Люди и кирпичи”. Мне интересно, чем живёт Сергей, чем увлекается. Я знаю, что архитектура – его профессия, но призвание ли? Может быть, он жалеет, что не стал космонавтом или лётчиком-испытателем, не ходит под парусом или не вырезает по дереву причудливых зверушек?
И когда он возвращается, свежий после душа, с идеально причёсанными волосами, благоухающий морским ароматом геля, одетый в мягкие серые брюки и чёрный свитер, я уже полностью собрана, а идея с такси кажется самой идиотской из всех возможных. Потому что мне нравится проводить время с Сергеем, и я не хочу так быстро с ним прощаться.
Вдруг мой телефон оживает, и приходится отвлечься от романтических мыслей, хотя их так много в моей голове, что получается с трудом. Но на экране светится слова “дочь”, потому снимаю трубку практически сразу.
– Мамуль, а у тебя точно всё хорошо? – голос настороженный, с тревожными нотками, потому спешу заверить, что всё просто чудесно и я буквально через час уже буду дома. – Просто ты никогда на ночь нигде не оставалась, я начала волноваться…
– Ха, теперь понимаешь мать, да? – не могу сдержаться, чтобы не напомнить Маше о недавнем инциденте, а она сопит в трубку, пытается сместить тему в иную плоскость. – Ладно, проехали. Как ты, выспалась? Завтракала уже? Кофе много не пей, а то знаю я тебя!
Но прежде чем до меня доносится Машин ответ, я слышу мужской голос на заднем плане. Он летит откуда-то издалека, но ударяет меня прямо в висок. Чёрт, Самохин!
– Мария, твой отец в нашей квартире, что ли? До сих пор? Мы же, кажется, всё обсудили…
Мы действительно с Машей всё обсудили, и она уверила, что они с Самохиным поужинают, выпьют чай, закусят тортом и разойдутся в надежде на новую встречу. Одно дело он заехал к дочке в гости – я никогда их общению не препятствовала и обиды свои на их отношения не переносила. Но оставаться на ночь в моей квартире – не хамство ли?
Женя не имеет к этой недвижимости никакого отношения. Он вообще не имеет права ломиться в мой дом, в мою жизнь, прячась за Машу, прикрываясь ею. И я впервые жалею, что никогда не рассказывала дочери, какой на самом деле говнюк её обожаемый папочка.
– Ма… так получилось, – тараторит Маша, а я еле сдерживаюсь, чтобы не выругаться в голос. – Не злись, пожалуйста! Я тебе всё объясню, когда вернёшься, обещаю! Хорошо? Обязательно объясню.
Но я так зла, что бросаю трубку.
* * *
Первым, на кого натыкаюсь, открыв входную дверь, – Маша. Она стоит в коридоре, с большой суповой чашкой в руках и смотрит на меня взволнованно. В воздухе отчётливо пахнет куриным бульоном, у самой Маши круги под глазами, а светлые волосы собраны в небрежный пучок на затылке.
В последний раз она так выглядела, когда, словно безумная, готовилась к поступлению.
– Что тут вообще происходит? – спрашиваю и торопливо избавляюсь от пальто и сапог. – Ты заболела? У тебя уставший вид.
На мгновение чувствую укол совести. Значит, пока я там… кхм… развлекалась, моя дочь была вынуждена сама себе варить бульон?! Ужас какой. Но быстро и решительно отметаю от себя эти мысли, потому что Маша хоть и бледная, но голос по телефону у неё был обычный. Тогда для кого суп?
– Мама, понимаешь, папа… ему плохо стало. Температура поднялась, он меня так испугал!
Значит, Самохин.
Верю ли я в его болезни? Нет, я ему вообще не верю. Но Маша… она слишком добра и наивна. Девочка-цветочек.
– Где он?
– В моей комнате. Мам, я не могла его выгнать, понимаешь? Ты сама всегда говорила, что добивать лежачих – подло. Учила меня помогать тем, кто в этом нуждается.
Маша оправдывается передо мной, потому что знает – вспылю и разозлюсь. Пытается объяснить, пока не поздно, почему так поступила, почему ослушалась. Она честная, без камней за пазухой. А ещё очень любит своего отца, хотя он ни на каплю не заслужил иметь такую дочь.
– Хорошо, давай сюда чашку, сама ему отнесу. А ты иди в мою комнату, ляг и выспись.
– Я сейчас, да, – протягивает мне горячую супницу, а после принимается тереть покрасневшие глаза. – Только в аптеку схожу. И, наверное, врача надо вызвать, а то вдруг что-то не то куплю.
– Маша, иди спать! – практически приказываю. – Я сама разберусь, не волнуйся. Ты своё на сегодня отдежурила.
Маша вздыхает, потом сообщает, что бульона в кастрюльке на плите ещё много, предлагает мне позавтракать им. Напоследок целует меня звонко в щёку и ещё раз умоляет не обижаться.
– Иди уже, мать Тереза.
Маша смеётся и скрывается за дверью моей комнаты, а я, набрав полную грудь воздуха, крепче сжимаю пальцами горячую
