Степан Альбертович затянулся папиросой, брезгливо покосился на истлевший кончик, поискал глазами, куда бы выбросить окурок, пепельница на столе оказалась переполненной, и тлеющая папиросина полетела в аквариум с пираньями, что стоял рядом с ногой господина Михалкова, обутой в детский ботинок тридцать седьмого размера.
– Три тысячи долларов. – Степан Альбертович проводил окурок взглядом и, назвав сумму, продолжил наблюдать за дальнейшей судьбой выкуренной папиросы.
А участь окурка оказалась печальна – невзрачные пираньи стайкой набросились на папиросную гильзу, разорвали, растерзали белую бумажную трубочку за какую-то секунду.
– Имей совесть, Степан. – Сан Саныч растянул губы в улыбке, более похожей на оскал голодного крокодила. – Всегда было пятьсот.
– Совесть? Ты мне про совесть говоришь?! А про риск забыл? Забыл про риск? Про имитацию пыток забыл? Неизвестно, как я вообще отмажусь, как вообще я отмотаюсь, неизвестно. Могут не поверить про налет, про налет вдруг не поверят, чего я буду делать? Вешаться?
– Учись, партнер. – Сан Саныч подмигнул Чумакову, заканчивающему пеленать скотчем фрачного халдея. – Матерый человечище Дядя Степа. Одновременно боится и на перо подсесть, и продешевить. И рыбку сожрать желает с чешуей да плавниками, и попку не поцарапать... Степан Альбертович, а ежели я сейчас всерьез задумаюсь, отчего тебе столь дороги жалкие три сотни в дойчмарках, что прятались в сейфе под репродукцией «Девятого вала»? Версия первая – номера купюр соответствуют номерам банковских счетов. Вариант второй...
– Хорошо, пусть будет пятьсот долларов. В падлу тебе раскошелиться, масть держишь, понимаю, – поспешил Дядя Степа перебить Сан Саныча. – Пусть будет обычная плата за информацию. Но следующий раз, учти...
– Учту! Колись, Степан, быстренько по существу заданного вопроса, а то я начну подозревать, что, беседуя по селектору, ты сболтнул неизвестное мне ключевое кодовое слово, протрубил тревогу и Людочка сейчас организует вооруженное оцепление вокруг «Золотой рыбки», пока ты, гнойник, время тянешь, лапшу мне на уши вешаешь.
– Ты с ума сошел! Я сам, сам я тебя торопил три минуты назад, забыл? Какое оцепление? Какое ключевое слово?! Мне чего? Жить надоело? Я чего? Вчера родился?.. Твой вопрос, интерес, интерес твой я понял, все я понял. Особо порадовать не могу, не могу назвать реальных имен с адресами, кидал-одиночек, женихов-альфонсов полно, про многих слышал, многих сам знаю. Но они тебе не в тему. Железно, по твоей теме слыхал всего про один случай... Дай бог памяти... Году, кажется, в девяносто третьем Саша Кролик замочил Гену Хана. У Хана осталась жена, вдова то есть. Люди Хана реально уважали. Вдове оставили квартиру на Кутузовском и коттедж на Рублевке. Ну, и бабок оставили достаточно, на жизнь должно было хватить. В девяносто четвертом, кажется, вдова вышла замуж за пацана на пятнадцать лет себя моложе. Пацан-лох, простачок, людям не понравился, но стерпели. В начале девяносто шестого оба-на – вдовушка откинула копыта. Чин-чинарем, люди проверили – два года приблизительно лох за бабой бобиком ходил, лишнего не просил, что давала, тому и радовался. Откинулась вдовушка вроде сама, вроде как по болезни. Хана люди уважали, о нем в память вдову не напрягали, но дарить лоху двухъярусную хату и дачу за два «лимона» – с каких радостей? Намылились люди опускать пацана, а он, сучонок, оба-на – наследство вдовушки в неделю на себя оформил и продал отмороженному хачику за полцены. Хачика пацан реально подставил, не врубился хачик, чью собственность взял, и нарвался, но не о нем толкую. Решили люди пацана того борзого наказать и влетели. Круто влетели. За пацанчиком, косившим под простого, кто-то крутой стоял. Люди так и не поняли, кто. Вроде как по дурику засекли люди пацана того борзого на вдовушкиной тачке и погнали за ним на трех «бумерах». Теперь ясно – специально пацан подставлялся. Выехал за город, к Химкам, а там «бумеры» из автоматов засада в капусту покрошила. Шмон по Москве стоял после страшный. Концы люди искали. Один раз вроде напали на след беспредельщиков и по новой нарвались на засаду. Еще двенадцать мертвяков нарисовалось. Тем и закончилось. Бухтели – за пацаном «контора» стоит, на гэбэшников кивали, но проверили – гэбэ ни при чем. Серьезная фирма работала – нет вопросов, но кто конкретно – без понятия.
– Забавная байка. Спасибо, Степан. Мои умозаключения подтверждены реальными фактами из истории криминальной революции. Версия из гипотетической превратилась в рабочую. – Сан Саныч вытащил из пиджачного кармана пачку долларов, отсчитал пять бумажек. – На, держи, Степа, гонорар за рассказанную байку. Спрячь деньги в стол. Как говорил Винни-Пух: «Нам пора». Прощай, Степан Альбертович.
– Погоди! А как же имитация пыток? Имитировать пытки кто будет? – Дядя Степа одной рукой схватился за деньги, другой придержал Сан Саныча за рукав. – Без пыток люди мне не поверят! Не поверят люди в лажу с ограблением без пыток.
– Степан Альбертович! Ты же умный человек, – упрекнул Дядю Степу Сан Саныч, мягко высвобождая рукав пиджака из хватки детских пальчиков. – Уверен, ты сообразил, с какой целью я сделал перестановку в кабинете, зачем переместил аквариум с пираньями вплотную к твоему начальственному креслу.
– Я не смогу! Я сам не смогу сунуть ногу к пираньям. У меня духу не хватает. Начнут кусаться, и я заору, заору я раньше, чем ты успеешь, чем вы оба успеете сбежать. Людей переполошу, себя выдам, и вас схватят. Я сам не смогу, мне слабо!
– Уговорил, Дядя Степа, уломал, черт курчавый. Так уж и быть, я тебе помогу. Оцени – помогу совершенно бесплатно. Изволь, раз так просишь, получай гуманитарную помощь...
Кулак Сан Саныча, с виду совсем не сильно, молотом стукнулся о лысеющую голову директора «Золотой рыбки». Неплотно сжатый кулак ударил по лысине и отскочил вверх, а господин Михалков расплылся в кресле. Очки слетели на нос, с губы потекли слюни, глазки закрыты. Такое впечатление – уснул человек сладким сном.
Нагнувшись, Сан Саныч взялся за брючную складку на коленке Дяди Степы, приподнял тощую голень и аккуратно опустил ее в аквариум. Невзрачные, отнюдь не золотые рыбешки радостной стайкой набросились на инородный предмет, вторгшийся в их водную вотчину. Нога Дяди Степы обрадовала рыбок гораздо больше, чем пять минут назад окурок папиросы. Быть может, пираньи умеют различать, что съедобно, а обо что можно лишь зубки поточить. К башмаку рыбки остались равнодушны, накинулись на брюки, норовя подплыть под брючину, поскорее добраться до живого мяса. Вода в аквариуме сделалась красной буквально за пятнадцать секунд. Сан Саныч выдернул ногу господина Михалкова из багровой мути, закинул ее на стол, уложил поперек столешницы. С ободранных брюк стекла вода лужицей. Добрый десяток пираний плескался в луже на столе, беспомощно молотил хвостами по водяной пленке, сжимая маленькими цепкими челюстями кожу на варикозных голенях Степана Альбертовича, трепля острыми зубками лоскуты брюк.
– Полюбуйся, партнер, какие кусачие рыбки, оказывается, эти пираньи. – Сан Саныч порылся в карманах, нашел цилиндрик глушителя, достал пистолет и приладил глушитель к стволу. – Партнер, как там твой пациент, как себя чувствует дылда во фраке? Хорошо связан?
– Забинтовал на совесть. Он, кажется, уже очнулся, пытается шевелиться. Я ему в уши носовой платок порванный затолкал, он нас не слышит и не закричит – во рту кляп. Может, и Степана Альбертовича на всякий случай перебинтовать?
– Мысль дельная, однако ежели Дядя Степа очнется через пару минут и заорет – достоверность версии про грабителей станет почти абсолютной. Рискнем, партнер. Пошли быстрее отсюда. Через три минуты закончится действие моей легкой кулачной анестезии, и Степка завоет белугой. Сильнее бить побоялся, уж больно тщедушный Степа, от сильного анестезирующего удара может и околеть. Три минуты в запасе, не больше. За мной, партнер. Морда ящиком, пальцы веером, сопли пузырями. Пошли...
Сан Саныч сунул руку с пистолетом, снабженным глушителем, в карман пиджака. Пистолет в боковом кармане поместился едва-едва. Ткань топорщилась складками. Кулак, сжимающий рукоятку «ТТ», торчал снаружи. Бодрым, спортивным шагом Сан Саныч подошел к двери, открыл задвижку и выскользнул из кабинета. Чумаков привычно пристроился позади старшего товарища, шмыгнул в щель меж дверью и косяком, не оборачиваясь, захлопнул за собой дверь и пошел, отставая от Сан Саныча на шаг.
Покидали ресторан тем же путем, что и пришли. Вышли из коридорного аппендикса, где располагался директорский кабинет, свернули к кухне и столкнулись нос к носу с длинноногой блондинкой неопределенно-юного возраста.
– Степан Альбертович просили не беспокоить, ежели вдруг вы к нему направляетесь, – кивнул встречной блондинке Сан Саныч, ускоряя шаг.
Светловолосая девушка с ногами фотомодели, ничего не ответив, подозрительно покосилась на оттопыренный карман Сан Саныча, с любопытством оглядела Чумакова и проследовала далее, быть может, вопреки сказанному Сан Санычем, как раз в директорский кабинет. Чумаков попробовал представить, что будет, если спустя тридцать секунд услышит за спиной визг девицы, увидевшей обглоданную рыбками голень дяди Степы. Миша напряг воображение, и пред его внутренним взором предстали картины стрельбы, бега напролом, зуботычин и, весьма вероятно, собственной смерти. По спине Чумакова от поясницы к затылку пробежали мурашки, на лбу выступили капельки пота.
