Грохот. Свет. Опасность.
Враг уже рядом!
Рукоятку томагавка не удержать — выскальзывает, дробит сломанные пальцы на тысячи осколков. Мачете выпал из ладони, щуп бесполезен. В бандольерах есть гранаты. Применить бы по назначению, но слишком опасно, рук словно нет вообще. Жди, Стас, лед на костях уже начал таять, скоро потечет кровь по жилам.
Тяжело дыша, он привалился спиной к стене, шероховатой от облущенной краски. Его била дрожь, он был готов умереть. И готов убивать. У него пять скальпов на поясе. И мачете, томагавк и гранаты.
Грохот. Свет. Икра, пробитая стрелой, опять кровоточит. Не вовремя. Терпеть. Ждать.
Единственный глаз заплыл слизью, ничего не видно. Стас осторожно выдавил из-под ресниц липкую дрянь, моргнул.
Грохот, скрип, визг. Нечто огромное и красное вывалилось из яркого света, осени и дождя. Нечто протяжно застонало, остановившись у самого навеса, под которым спрятался Старый Сокол. Нечто — это сталь, резина и стекло. Этот неведомый зверь, похоже, родня танку и вертолетам. И он голоден — открыл три рта сразу.
Поморщившись от боли, Стас встал. Томагавком такую тушу не одолеть. Гранатами тоже. Все, Старый Сокол, прошел ты тропу жизни до конца. А раз так, стоит ли напоследок трепыхаться? Не лучше ли, как подобает воину, с достоинством принять смерть, будто не она за тобой пришла, а ты сам ее заждался?
Пошатываясь, Стас направился к зверю.
И вот он в пасти красного монстра.
Тут светло, хотя не видно ни одной свечи или лучины. И ряды стальных кресел. Зверь уже кем-то закусил, Стас тут не единственный.
Но из-за слизи почти ничего не видно, Старый Сокол никак не разберет, кто с ним рядом — воин это или хранительница очага, враг или друг. Стас аккуратно протер глаз. Это правильная привычка — все делать аккуратно. Но прежде чем Стас вновь обрел способность видеть, он услышал сварливый женский голос:
— Ну че таращишься, как кобель на сучку?! Лицом не щелкай, запрыгивай! Я таких молоденьких из чистого удовольствия катать готова. Давай, не зевай!
Старый Сокол открыл рот от удивления. Кто эта женщина и что ей нужно? И куда запрыгивать, почему зевать нельзя и как вообще можно щелкать лицом?
— Что? — На всякий случай он покрепче сжал рукоять томагавка.
— Слышь, не напрягай, а? Кота за хвост ласкать не надо. Копчиком пошевели-ка сюда живее, а то срыгнуть не успеешь, как аборигены набегут, чтоб на твои скальпы полюбоваться. Растревожила я их стойбище. Они точно захотят перехватить меня у тоннеля. И перехватят, если мы не поторопимся.
— Что?..
— Обожженные Бедра за тобой вот-вот явятся, уяснил? Все племя. Проходи, садись. Колеса помчат нас по рельсам к светлому завтра! Обожаю свой трамвай!
Женщина, сидевшая в голове монстра, игриво взъерошила свои длинные седые космы, которые когда-то были роскошными рыжими прядями. Когда-то очень давно.
— Мне бы… — прошептал Стас. — Я бы…
— Есть такая остановка! — рассмеялась старуха, и красный монстр сорвался с места, челюсти-двери захлопнулись за спиной Сокола.
Он вздрогнул, попытался было открыть их, а потом вдруг успокоился, шагнул в проход между креслами и сел в одно. А что, удобно. Он слышал от Угме о странном существе, которое называется «трамвай». Похоже, именно трамвай проглотил Стаса и теперь мчит сквозь ночь и дождь неизвестно куда.
И пусть. Лишь бы подальше отсюда. Если старуха не соврала насчет Обожженных Бедер, то лучше бы им поторопиться, у Стаса нет ни малейшего желания встречаться с заклятыми врагами. После такой встречи некому будет искать Лизу. И вообще, обо всем этом он подумает потом, а сейчас не мешало бы сменить бинты на ноге, не хватало еще подохнуть от заражения крови.
Занимаясь раной, Сокол почувствовал, как трамвай набирает скорость. Быстрее, быстрее, быстрее… Грохот, лязг металла, дребезжание. Громко, слишком громко. И еще быстрее… Даже если бежать изо всех сил, совсем не глядя под мокасины, все равно не догонишь железного монстра на колесах — слишком уж быстр.
Стаса передернуло, когда он представил, как это — не смотреть под ноги. Аж сердце перестало биться. Надо же, что за бред в голову лезет. А мины?! Как же мины?! Разве на рельсах не растут пластитовые вершки, а под шпалами совсем нет чугунных корешков?
Старый Сокол заставил себя не думать об этом. Надо просто отдаться чудовищной силе, что не боится дождя и мин. Пусть везет Стаса далеко-далеко…
Ветер то и дело впрыгивал в трамвай, не боясь порезаться об осколки разбитого окна. Ветер забрасывал внутрь капли дождя. Неприятно, но не смертельно, если опустить голову. А сломанные пальцы можно убаюкать, прижав к груди. А уж если произнести заговор от боли, то… Правда, жизненной силы от этого убавится. И все же Стас, сосредоточившись на ритме, произнес нужные слова. Боль ушла, единственный глаз закрылся сам собой, нет сил терпеть — так хочется спать, а ведь еще нога, и кровь заговорить надо…
— Эй, милок, за безбилетный проезд и неоплаченный провоз багажа штраф в двадцатикратном размере. У нас с этим строго. — Голос старухи прозвучал откуда-то издалека. А когда прогремел взрыв, Стас едва сумел открыть веки. По трамваю летали осколки, рикошетили от потолка, выкусывали пластик поручней, дырявили спинки сидений. Ничего удивительного. Везде есть мины, так чем же рельсы лучше?
У лица Стаса промелькнула стрела, он слышал крики воинов, вышедших на тропу войны. Рельсы впереди пылали, на них свалили кедровые ветки и подожгли. Неужели Бедрам так сильно нужен скальп Сокола? Или все дело в старухе и ее трамвае? Сколько врагов убила она?
А потом трамвай погрузился в непроглядный мрак — похоже, красный монстр заехал в туннель.
Это значит, что опасность миновала.
Обожженные Бедра, как обычно, остались ни с чем.
* * *
Стас проснулся из-за того, что кто-то тряс его за подбородок.
Он тут же схватился за щуп, чтобы проткнуть обидчика. Воин така всегда готов дать отпор — и днем, и ночью, и в жару, и даже справляя нужду, когда кажется, что он беззащитен. Убивай, Стас, пленных не брать!
И все же острие щупа застыло в миллиметре от горла старухи, которая так лихо провела трамвай по территории враждебного племени.
— Экий ты, — сдавленно пролепетала седокосая, но в серых глазах ее при этом не было страха. Вообще.
Старый Сокол медленно отвел щуп. На дряблой коже проступила алая капля. Зацепил-таки.
— Чего надо, бабуля?!
— Думала, милок, не помер ли? Оно, знаешь, не шибко весело мертвяка возить.
— Живой еще.
— А пальчики-то, поди, болят?
Сломанные пальцы распухли и посинели. Заговоры уже не помогали. Плохо, очень плохо. И нога еще… Стас не ответил старухе: негоже воину жаловаться. Стисни зубы и молчи, воин, и ни всхлипа, ни стона!
— Накось, подлечись. — Старуха протянула Соколу округлую флягу.
Свинтив крышку, он глотнул прямо из горла — и закашлялся, едва не выплюнув желудок.
— Ты что, старая, убить меня надумала?!
— Да это ж спирт — от всех болезней лекарство, антисептик. Ты, милок, водичкой запей — полегчает.
Старый Сокол жадно хлебнул из бурдюка. Фу-ух, действительно дышать стало легче.
— Спирт? Какой еще спирт?
— Да уж не сухой!
— А он горит?
Старуха ничего не ответила, только улыбнулась.
От пересохшей гортани Стаса по груди в пустой живот полилась волна тепла. Достигнув желудка, она растеклась по кишкам, оттуда руки-ноги согрела и, вернувшись к горлу, ударила в голову так, что пот на лбу выступил.
— Еще как горит этот спирт, пылает прям, куда там браге и самогону, что делают така!
Заметив, что Соколу похорошело, старуха потребовала у него фляжку обратно:
— Неча лишку хлебать, а то пристрастишься. Давай, давай верни бабушке!
Стас с сожалением вернул. Эх, еще бы глоток, а лучше два. Глядишь, и пальцы успокоились бы.
— Трамвай на автопилоте, с рельсов не сойдет. Значит, можно чуток. — Собрав седые космы в пучок и перевязав их проволокой, бабка обхватила тонкими губами алюминиевое горлышко.
Старый Сокол аж крякнул от зависти.
— Откуда у тебя это? — Он кивнул на флягу.
— В заветном месте течет пьяная река, без закуски берега. А я рядом живу. Бывает, зачерпну чуток для согрева и покачу по рельсам-шпалам, добра молодца высмотрю да в хоромы к себе свезу — для услады и чтоб спалось мягче. Потешишь бабушку, а, добрый молодец?
— Легко. Ножичком пятки всю ночь щекотать буду, заснуть не сможешь, — подмигнул старухе Стас.
В ответ она расхохоталась и ушла в голову трамвая. А Старый Сокол уставился в разбитое окно. Редкие капли брызгали ему на куртку. Похоже, дождь скоро закончится.
Содрогаясь всем своим железным телом, трамвай заполз на склон. Боковой ветер насквозь пронизывал его, цеплялся за поручни, усаживался в кресла. Стасу опять стало холодно. Жаль, бабка забрала флягу.
