- Не-е-ет! - покачал головой Корнилов. - Когда берешься за дело, надо иметь представление, ради чего. А для тебя уже все ясно. Ты считаешь, что дэло пора в архив. - И добавил: - Бесплодными-то, Юра, истины от людского равнодушия становятся.
Корнилов произнес это зло и тут же пожалел о резкости. Белянчиков вскочил со стула, глаза его недобро сузились. Стало заметно, как краска проступила на его смуглом лице.
- Ты сиди, сиди, Юрий Евгеньевич! Не скачи. Закончишь свои дела, займись наконец подготовкой совещания по профилактике. Тебе поручили готовить, а ты пока палец о палец не ударил... А Бугаев! Дал мне свою справку для доклада - стыдно читать. Ни анализа, ни одной свежей мысли. Окрошка газетных статей. А язык!.. Я сейчас уезжаю, - добавил он уже спокойнее. - Буду через два-три дня. Чтобы к этому времени с совещанием была, полная ясность. Понял?
- Слушаюсь, - тихо ответил Белянчиков, глядя в сторону.
18
Первое, с чего начал Игорь Васильевич, - съездил на улицу Герцена, в Союз художников, расспросил об Алексееве. Здесь, однако, о личной жизни Тельмана Николаевича не знали почти ничего.
- Кажется, женат, - сказал секретарь правления. - Да ведь к нам уже приезжали от вас - И, пожав плечами, словно извиняясь за свою неосведомленность, грустно добавил: - А про отца ничего не знаю. Алексеев работягой был - в союзе редко появлялся. Не то что некоторые, - он неопределенно кивнул на дверь и пренебрежительно усмехнулся. Пробивальщики. - Он замолчал и некоторое время сидел задумавшись, хмурясь. Будто вспомнил о чем-то неприятном и неизбежном. Потом сказал строго: Тельман вкалывал... Несколько лет на Севере пропадал. С весны до поздней осени. Да вы, наверное, знаете - мы в прошлом году его персональную выставку устраивали. В газетах о ней много писали.
Потом Корнилов зашел в отдел кадров, полистал личное дело Алексеева. Кроме пожелтевшего листка по учету кадров да старой характеристики, выданной для поездки в Италию, там ничего не было. И в анкете, и в характеристике значилось, что отец Тельмана Николаевича Алексеева Николай Ильич Зотов - пропал без вести в годы оккупации...
"Неужели Алексеев только сейчас узнал о том, что отец жив?" - подумал Игорь Васильевич. Это было похоже на правду. Судя по свидетельству жителей Владычкина, сын никогда к леснику не приезжал. Никто даже не знал о его существовании! Никто, кроме старухи Кашиной. Да и она слышала лишь о том, что когда-то у Зотова был сын... Был!
А 13 января 1971 года Тельман Алексеев, писавший в листке по учету кадров, что его отец пропал без вести, поспешно собрался, схватил лыжи и сел в поезд, отправившись на свидание к отцу! "И был убит!" - сверлила навязчивая мысль, но Корнилов сказал себе: "Не торопись! Разберись по порядку... Кто кого разыскал? Сын отца или отец сына? Это важно? Наверное, важно".
Прямо из отдела кадров союза он позвонил в городское справочное бюро. Попросил выяснить, не разыскивал ли кто-нибудь за последний месяц Алексеева Тельмана Николаевича.
Ему ответили через пятнадцать минут. Да, адрес Алексеева запрашивали в начале января.
Корнилов попросил у прокурора разрешение еще раз осмотреть квартиру Алексеева. Он уже уверился в том, что найдет там письмо или телеграмму от отца. Ведь в карманах убитого ничего подобного не обнаружили.
В квартире Алексеева царило запустение. Вид после обыска был такой, словно хозяин второпях собирался куда-то уезжать и никак не мог найти что-то очень нужное ему в дорогу: вещи лежали в беспорядке, ящики у письменного стола выдвинуты. Повсюду валялись книги, какие-то папки.
Игорь Васильевич вдруг представил, как возвращается из командировки жена Алексеева, и сокрушенно покачал головой. Понятые, снова приглашенные им, сидели, тихо переговариваясь о каких-то своих делах.
Прежде всего Корнилов не торопясь, дотошно осмотрел костюмы и пальто. Ничего интересного он там не нашел, кроме небольшого блокнота с беглыми зарисовками. Игорь Васильевич перелистал его страница за страницей никаких записей: головы девушек, ребят, контуры каких-то причудливых пейзажей...
Книги. Теперь следовало внимательно перелистать книги. Художник мог сунуть письмо в книгу. Книг было много, и Игорь Васильевич начал с тех, что лежали на письменном столе. Его поразило обилие богато иллюстрированных книг по истории средневековья. Все они были часто переложены закладками, но писем среди этих закладок не было. Но зато уже в первой из книг, взятых с дивана, Корнилов нашел свернутый вдвое тетрадный листок в косую линейку. Это было письмо.
"Здравствуйте, Тельман Николаевич. Пишет Вам отец Николай Ильич Зотов. Сколькие годы прошли, а мы не свиделись, не судьба. Я уже старик, скоро время мое придет. Хотел бы повидать Вас, просить прощения, коли виновен в чем. Живу я на кордоне Замостье за деревней Владычкино, от Мшинской двенадцать верст. Лесникую. Хоть и возраст мой вышел, а пенсии нет, не заработал. Но живу исправно. Грибы, ягоды. И места у нас красивше не найти. Хотел бы только повидать тебя, сынок, слов нет, как хотел. Может, напишете старику?
Ваш отец Николай Зотов".
Игорь Васильевич спрятал письмо в карман и рассеянно посмотрел на книгу, в которой оно лежало. Это были письма Ван Гога. Корнилов прочитал на раскрытой странице подчеркнутые строки: "Движение вперед напоминает работу шахтера: она не идет так быстро, как ему хотелось бы и как того ожидают другие, но, когда принимаешься за подобную работу, нужно запастись терпением и добросовестностью".
Когда он приехал в Лужскую прокуратуру, чтобы рассказать о своих сомнениях следователю, то застал Каликова в растерянности: прокурор возвратил дело на доследование. Не заезжая в управление, Корнилов отправился в Зайцово, к "зайцовской Поле", которая, по рассказам Надежды Григорьевны Кашиной, знала про какую-то давнюю ссору лесника Зотова с сыном. Отыскать эту женщину было делом совсем нетрудным. В Зайцове жила всего одна Поля - Полина Степановна Аверьянова, и в правлении колхоза Игоря Васильевича отправили в школу: Аверьянова работала там нянечкой. Она оказалась высокой костистой женщиной с крупными чертами лица, с большими руками. В школе была перемена, и Аверьянова расхаживала по коридору, наполненному бегающими, кричащими, дерущимися ребятишками, то и дело кого-то останавливала, заправляла мальчишкам рубахи, выехавшие из штанов. Вот она заметила, как один из мальчишек хочет кинуть в урну бутерброд. Схватила за руку, приперла в уголке и, поставив рядом с собой большой колокольчик, заставила немедля съесть бутерброд.
Толстый паренек с трудом жевал, набив рот, и умоляюще смотрел на нянечку.
Корнилов стал в сторонке, облокотившись о подоконник большого окна, ждал, когда закончится перемена. "А у этой Поли добрый характер. Ребятишки ее любят", - подумал он, наблюдая за Аверьяновой.
Нянечка посмотрела на часы и пошла по коридору, названивая в колокольчик, больше похожий, правда, на коровье ботало. И звук у него был глухой. Ребята нехотя разошлись по классам. Полина Степановна, ворча что-то под нос, с трудом наклоняясь, начала собирать оставшиеся в коридоре после ребятни бумажки, огрызки яблок.
Корнилов подошел к ней:
- Полина Степановна, мне бы надо поговорить с вами...
Женщина медленно распрямилась, посмотрела на него внимательно.
- Я из милиции...
В ее глазах мелькнул испуг.
- Ай набедокурил кто?
Он поспешил успокоить женщину:
- Нет, нет, ваши питомцы в порядке. Я по другому делу. Где бы нам присесть?
- Идемте в учительскую. Там сейчас никого.
Они уселись за маленький письменный стол, на котором лежали груды тетрадок, и Корнилов спросил без всяких предисловий:
- Полина Степановна, что вы мне можете рассказать о Зотове?
- О Николае Зотове? - В голосе Аверьяновой он уловил заинтересованность.
- О нем, Полина Степановна.
- Ай бедолага! Опять небось что-то приключилось? Вот уж невезучая судьба у мужика.
- Невезучая?
Нянечка скорбно поджала губы:
- А как еще назвать-то? Женка рано умерла. Чахоточная, упокой господи рабу божию. - Она перекрестилась. - Приятели подвернулись пропивущие. А он и так от рождения малахольный какой-то. Убитый горем... Кто громче позовет, к тому и побежит. Покойница-то держала его в порядке, а тут покатился. - Аверьянова тяжело вздохнула. - Признали и у него чахотку. А может, доктор только пристращал. Только перестал пить Николка. Перестал.
- Кем он работал? - спросил Корнилов.
- В молодости на стекольном заводе. На ванной белого стекла. Стеклодув. У них легкие-то у всех больные. А перед войной бухгалтером работал у нас в колхозе.
- А с сыном что у них приключилось? Почему рассорились?
Полина Степановна задумалась. Большая костистая рука ее машинально перебирала кисточки черной косынки, завязанной на груди узлом.
- С сыном-то? - повторила она, собираясь с мыслями. - Что-то такое случилось. Имя у него немцам не понравилось. А уж почему - и не помню. Хотели они мальчонку перекрестить. А ведь он упрямый рос - не приведи господи. Уперся - и ни тпру ни ну. Отец его и порол, сказывали... А сын стрекача дал - уж как Николку фрицы мордовали, как мордовали! Да вы к Тельманову дружку, к Алехе Маричеву зайдите. На чугунке путевым обходчиком работает. Там и живет. Тоже бузила был, не приведи господи. Его и нынче Алеха Буйная Головушка кличут. Они были дружки с Тельманом. А я не помню, как тогда все повернулось.
