…Читая стародавнюю сатиру Себастьяна Бранта, поневоле задумаешься о том, что же в конце концов является целью современного человечества? Разрушение окружающей природы и опошление личности ради приобретения некоторыми — не из лучших — людьми наибольших материальных благ, капиталов, власти, комфорта? Не превращаемся ли в таком случае мы в пассажиров космического корабля дураков, несущегося к своей гибели?
Или всё-таки в нынешнем веке осуществится переход от технической к человечной цивилизации, живущей в гармонии с окружающим миром, ориентированной на высшие ценности… Ох, с такими мечтаниями как бы не попасть на борт „Корабля дураков“!
Даниель Дефо
Даниель Дефо (1659 или 1660–1731), мастер литературных мистификаций, был одним из первых английских писателей, получивших всемирную известность. Его прославленный роман, как утверждает заглавие, написан не им. Вот полный текст названия книги:
„ЖИЗНЬ и необычайные удивительные ПРИКЛЮЧЕНИЯ Робинзона Крузо, моряка из Йорка: который прожил двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устья реки Ориноко, куда был выброшен после кораблекрушения, а вся остальная команда погибла… Написано им самим“.
Прославился сначала Дефо своими политическими фельетонами, памфлетами, острыми статьями в защиту свободы мысли и убеждений. В результате „Лондонская газета“ опубликовала 10 января 1703 года объявление с его описанием: „Он среднего роста, худощавый, около сорока лет, смуглый, волосы тёмно-каштановые, носит парик, нос крючком, подбородок выдаётся, в углу рта большое родимое пятно… Кто обнаружит означенного Даниеля Де Фо и сообщит одному из чиновников или мировых судей Её Величества, тот, да будет ему известно, получит пятьдесят фунтов стерлингов…“
Его популярности немало содействовала акция, призванная покрыть позором его имя: за свои обличительные стихи и статьи по приговору суда он три дня простоял в колодках у позорного столба на лондонской площади. В подобных случаях каждый прохожий имел возможность глумиться над осуждённым. Но горожане приветствовали Дефо как триумфатора и бросали к подножью позорного столба цветы.
А ведь он отзывался о тех, кто считался „чистопородными“ знатными англичанами едко:
Британец чистокровный — я в это верю еле!Насмешка — на словах и фикция — на деле!При чём тут рыцари? Их нет у англичан!Бесстыдством, золотом здесь куплен пэров сан!
Одна из оригинальных особенностей Дефо (кстати, характерная и для Оноре Бальзака): при великолепном знании людей и различных занятий он в финансовых делах, „бизнесе“ не преуспел, пускаясь в авантюры и периодически разоряясь. Приходилось ему и писать по указке богатых, притворяясь независимым журналистом. Признавался: „Я видел изнанку всех партий. Всё это видимость, простое притворство и отвратительное лицемерие… Их интересы господствуют над их принципами“.
Его перу принадлежат несколько романов, но история Робинзона Крузо, мужественно и умело осваивавшего остров, оказалась в его творчестве непревзойдённой. Причина проста: посвящена она вечным ценностям — великолепию природы, величию человеческого духа, торжеству разума и труда.
Джонатан Свифт
Другим великим английским писателем был ирландец Джонатан Свифт (1667–1745). У него была возможность прославиться, подобно Даниелю Дефо, у позорного столба. Чаша сия его миновала. Два судебных процесса против него так и не завершились из-за отсутствия доносчиков.
В поэме „Стихи на смерть доктора Свифта, написанные по прочтении следующей сентенции из Ларошфуко: „В несчастиях наших лучших друзей мы всегда находим нечто такое, что для нас не лишено приятности““, её автор — сам Джонатан Свифт! — писал:
Мечтой о вольности дыша,Лишь к ней рвалась, его душа,Её он звал, всегда готовыйПринять погибель иль оковы.Была два раза названаЗа голову его цена.Но власти не нашли Иуды,Кого прельстили б денег груды.
Не исключено, что под впечатлением столь странной эпитафии самому себе итальянский учёный Чезаре Ломброзо счёл Свифта не просто чудаком и оригиналом, а близким к сумасшествию. В своей книге „Гениальность и помешательство“ Ломброзо, упорно стремясь доказать неизбежное соединение этих двух качеств, выискивал признаки безумия едва ли не у всех великих людей.
„Свифт, — писал он, — будучи духовным лицом, издевается над религией и пишет циничную поэму о любовных похождениях Страфона и Хлои; считаясь демагогом, предлагает простолюдинам отдавать своих детей на убой для приготовления из их мяса лакомых блюд аристократам“.
Судя по этому высказыванию, Ломброзо был если не чудаком, находившим у всех подряд признаки помешательства, то уж, во всяком случае, был напрочь лишён понимания смысла сатиры. Ведь в современной России, например, олигархи ненасытно накапливают миллионы, миллиарды долларов, тогда как сотни тысяч русских малолеток превращаются в безграмотных бродяжек, наркоманов, проституток. Это ли не пожирание детей бедняков?
Впрочем, у Ломброзо есть и более основательные претензии к английскому сатирику:
Свифт, отец иронии и юмора, уже в своей молодости предсказал, что его ожидает помешательство; гуляя однажды по саду с Юнгом, он увидел вяз, на вершине своей почти лишённый листвы, и сказал: „Я точно так же начну умирать с головы“.
До крайности гордый в отношениях с высшими, Свифт охотно посещал самые грязные кабаки и там проводил время в обществе картёжников. Будучи священником, он писал книги антирелигиозного содержания… Слабоумный, глухой, бессильный, неблагодарный относительно друзей — так он охарактеризовал сам себя.
Непоследовательность в нём была удивительная: он приходил в страшное отчаяние по поводу смерти своей нежно любимой Стеллы и в то же самое время сочинял комические письма „О слугах“. Через несколько месяцев после этого он лишился памяти, и у него остался только прежний резкий, острый как бритва язык. Потом он впал в мизантропию и целый год провёл один, никого не видя, ни с кем не разговаривая, ничего не читая; по десяти часов в день ходил по своей комнате, ел всегда стоя, отказывался от мяса. Однако после появления у него чирьев (вереда) он стал как будто поправляться и часто говорил о себе: „Я сумасшедший“, но этот светлый промежуток продолжался недолго, и бедный Свифт снова впадал в бессмысленное состояние, хотя проблески иронии, сохранившейся в нём даже и после потери рассудка, ещё вспыхивали порою. Так, когда в 1745 году устроена была в его честь иллюминация, он прервал своё продолжительное молчание со словами: „Пускай бы эти сумасшедшие хотя не сводили других с ума!“
Справедлив ли диагноз, поставленный Свифту? Вновь отметим: любые высказывания и события Ломброзо толкует на свой лад, с маниакальным упорством стремясь доказать полюбившуюся идею. Он не замечает других вариантов объяснений.
Скажем, если дерево лишается листьев с вершины, то этим его естественно уподобить лысеющему человеку, а не умалишённому. Чувство собственного достоинства проявляет человек именно в общении с высокими чинами, и в этом отношении поведение Свифта совершенно нормально. Глубоко переживая смерть любимой жены, вовсе не обязательно целыми днями рыдать и стенать. Порой именно труд помогает перенести тяжесть потери. А остроумие (не свойственное Ломброзо) указывает на достаточно здравый рассудок, в отличие от зацикленности на одной идее без критического её осмысления.
Прослеживая этапы жизненного пути Свифта, трудно усмотреть в них „зигзаги“, свойственные людям с неустойчивой психикой. Родился в семье чиновника в городе Дублине, рано осиротел, воспитывался у дяди, богатого адвоката. Учился в богословском колледже, но успехами не блистал. Находясь на службе секретарём у английского вельможи, получил возможность ознакомиться с политической „кухней“.
Свифт защитил магистерскую диссертацию в Оксфордском университете и вернулся в Ирландию, где получил приход. В 1696 году вновь вернулся в Лондон и стал публиковать сатирические произведения, едко высмеивая политиков, церковников, государственных деятелей („Битва книг“, „Сказки бочки“). Его выступления пользовались большой популярностью.
С 1714 года он становится настоятелем собора в Дублине и через 6 лет начинает работать над бессмертными „Путешествиями Гулливера“ (первое издание — в 1726 году). Книга с иронией и сарказмом раскрывает нелепости общественной жизни, где лилипуты мнят себя великанами, лошади порядочней людей, а мудрецы Лапуты пребывают в состоянии задумчивого идиотизма. „Но, пожалуй, скажете вы, палка метлы лишь символ дерева, повёрнутого вниз головой. Полноте, а что же такое человек, как не существо, стоящее на голове? Его животные наклонности постоянно одерживают верх над разумными, а голова пресмыкается во прахе… И всё же при всех своих недостатках, провозглашает он себя великим преобразователем мира и исправителем зла…“ Так считал Свифт.
