У развалин какого-то древнего города барон вновь догнал нас. На этот раз он приехал на автомобиле. С ним был Жамболон-ван, который привез из Урги свежие новости политического характера. Сообщение Жамболона было, во всяком случае, настолько существенно, что барон счел нужным немедленно повидаться с Резухиным для срочного инструктирования. Эта беседа двух старших начальников Азиатской конной дивизии является поворотным моментом, с которого начинается новый этап жизни барона Унгерна. С китайцами кончено. Барон приказал выгнать их в Гоби и, не увлекаясь самому продолжительным преследованием, окончательное уничтожение этой группы поручить чахарам и суровым условиям среды — географической и политической.
Гамины перешли на левый берег реки Толы верстах в 10 выше по течению от места развалин старого города и повернули на юго-восток. Вечером отступающие вошли в пади отрогов хребта Долон-Хара, покрытые густой травой — ветошью, и пустили широкие палы (степные пожары), воспользовавшись тем, что ветерок тянул в нашу сторону. Но наивный расчет гаминов не оправдался. Черная, тысяченогая унгерновская змея безостановочно скользила среди огненных потоков, разлившихся по падям и дохлестнувшихся до вершин, с каждой пройденной верстой сокращая дистанцию между собой и преследуемыми.
Пожар уходил на юг и полыхал за невидимыми горами. Снова глубокая ночь, которая лишь изредка нарушалась выстрелами арьергардных застав, но мы оставляли эту мелочь без внимания. Одно время казалось, что мы потеряли китайцев, слишком уклонившись на юг, после перехода через горы Долон-Хара. Но первобытный инстинкт наших проводников — номадов помог найти верное направление. В 3 часа открылись огни лагеря гаминов, притаившихся в очень укрытой котловине, верстах в трех-четырех ниже перевала через горы Обер-Онгжюль (175–180 верст на юго-запад от Урги). Полк вклинился между лагерем и линией сторожевого охранения противника и остановился в полугоре, под самым перевалом. Освещенный кострами лагерь представлял в этот момент настолько заманчивый объект для атаки, что командир полка пылал желанием броситься туда с двумя русскими сотнями — «шашки вон, марш-марш». И лишь случайная утрата связи между генералом и штабом полка помешала атаке. Командиры сотен по собственной инициативе уклонились вправо от лагеря и заняли сопки, грядой отходившие от перевала. Связь между частями порвалась.
На тех сопках стояло китайское охранение. Поднялась стрельба. Китайцы погасили огни и замерли в страхе. Перед рассветом они выслали в падь 400–500 всадников с целью прикрыть дорогу, по которой им нужно было уходить через перевал, и одновременно потянулись в гору, насколько возможно уклоняясь влево от занятых нами сопок. Гамины оставили в лагере пулеметы, два крупповских конно-горных орудия и почти все свое личное имущество. По приблизительному подсчету, ушло через хребет около 2000 всадников.
В 9 часов подошли чахары. Генерал приказал им немедленно выступить вслед за гаминами. Ввиду полной деморализации, достаточно было трех чахарских сотен для окончательной ликвидации всей этой неприятельской группы. Русские офицеры, служившие в чахарском дивизионе, рассказывали впоследствии, что лишь очень немногим отдельным китайским солдатам и офицерам посчастливилось отойти по Гоби дальше трех переходов от перевала через хребет Обер-Онгжюль…
В полдень 5 апреля подтянулся отставший от нас на пол — суток 2-й конный полк. Вечером того же дня бригада генерала Резухина, в составе 2-го и 3-го полков, выступила в поход на северо-запад, по направлению к русской границе. В соответствии с полученной им накануне инструкцией, генерал Резухин должен был вести бригаду в Ван-хурэ (по картам — ставка Дайцин-вана) и из этого близкого к границе центра Северной Монголии начать оказывать непосредственное давление на советское Забайкалье. Трехсотверстный переход до Ван-хурэ бригада сделала в 6 дней.
Дикая гобийская весна вступила в свои права. Может быть, нужно любить эту страну, как любят только свою родину, чтобы восхищаться картиной ранней весны в этой части Монголии. С каждого бугра или перевала через невысокий хребтик открывался неизменно унылый пейзаж: пустая равнина в пять, десять, а иногда и 20 верст ширины; за ней пологий подъем на плоские холмы, а дальше — угадывалась снова совершенно однотипная равнина, с такими же пятнами грязного снега и выцветами соли. Казались безрадостными желтые утренние зори и ярко-красные вечерние, предвещавшие, что завтра весь день будет дуть резкий ветер, который только один в этой пустыне и чувствует себя подлинным хозяином положения: он то проносится с гулом над головой, то хлещет в лицо мелкой галькой, а на стоянках силится порвать в клочья брезент палаток.
Глава XVI
Мы знали, что в Ван-хурэ формируется бригада полковника Н. Н. Казагранди, первого командира изумительного по доблести 16-го Ишимского полка, и затем начальника одной из лучших дивизий Сибирской армии. Утром 11 апреля наши полки перешли по льду реку Орхон, а в полдень уже входили в город. Казагранди встретил нас в нескольких верстах от города. Его щегольская внешность — нарядный шелковый тарлык, надетый поверх парадной курмы, и малиновые шаровары, заправленные в лакированные гусарские сапожки, подчеркнуто выделялась на суровом фоне унгерновских полков. Казагранди сообщил, что по распоряжению нашего генерала, который накануне пересел в коляску и опередил нас на полусутки, для лагеря отведен участок в четырех с половиной верстах от города, вверх по течению речки Ачиучу, и любезно проводил нас до места.
После разгрома Сибирской армии Н. Н. Казагранди вышел в восточный Урянхай с тремя офицерами его погибшей под Красноярском дивизии. Он пробрался в п. Хытхыл, расположенный на южном берегу оз. Хубсугул, и здесь обосновался на заимке ветеринарного врача Гея. В начале ноября месяца 1920 г. Казагранди сорганизовал офицеров, проживавших в Хытхыле, снабдился за счет местного отделения Центросоюза, а затем уехал оттуда со своими людьми на пароходе в местечко Ханга (у северной оконечности озера, в 120 верстах от Хытхыла), где в то время стоял бело — партизанский отряд полковника Плевако, составленный из казаков-иркутян. После неизбежной в подобных случаях борьбы за возглавление отряда, полковник Казагранди одержал верх над полковником Плевако и объединил обе группы. В виде компенсации казакам иркутского войска за избрание его начальником отряда, Казагранди вынужден был немедленно же, в 20 числах ноября месяца предпринять налет на станицу Шинкинскую (в 80 верстах на север от Ханги, в верховьях р. Иркута), потому что казаки жаждали получить точную информацию о состоянии своих хозяйств и навестить семьи.
Поход, конечно, был крайне неудачен и отозвался в виде различных репрессий со стороны красных по отношению к казачьему населению приграничной полосы. После ликвидации антисоветских элементов у себя дома, красные вторглись в пределы Монголии и оттеснили Казагранди из района оз. Хубсугул. Белые отступили сперва к Цаган-Бургас-хурэ (40 верст по воздушной линии на юг от Хытхыла), а затем отодвинулись еще южнее, в более спокойный район, и в первых числах января 1921 г. расположились на заимке колониста Шишкина, в 140 верстах к югу от Хытхыла.
В половине января 1921 г. Казагранди выступил с отрядом численностью в 100 всадников в поход в приграничный поселок Модонкульский, Забайкальского войска, лежащий примерно в 230 верстах на северо-восток по воздушной линии от заимки Шишкина. После незначительного сбоя с советской пограничной заставой, белопартизаны вошли в поселок. Казагранди и чины его отряда питали в глубине своих сердец надежду на то, что население поддержит их порыв, даст добровольцев и вооружение; но при первом же соприкосновении с действительностью испытали жестокое разочарование: они были встречены с почти открытой враждебностью, а ночью подверглись предательскому нападению, о котором ни один казак не нашел нужным их предупредить. Лишь хладнокровие и распорядительность полковника Казагранди спасли отряд от совершенного уничтожения.
Казагранди отошел от Модонкуля в юго-восточном направлении. В середине февраля месяца он прибыл на заимку братьев Сухаревых, которая находилась в 100 верстах на юго-восток от Модонкуля и в 160–180 верстах к северу от Ван-хурэ.
Хозяин заимки, сотник Сухарев, имел в своем подчинении 50 казаков-партизан, размешенных им по заимкам того района. По предложению полковника Казагранди он составил из этих людей сотню и влился в его отряд. Во время пребывания в этой заимке Казагранди впервые услыхал о бароне Унгерне. В двадцатых числах февраля месяца 1921 г. Казагранди отправил первое свое донесение барону, с целью завязать с ним прочные отношения. Проездом в Ургу, офицеры полковника Казагранди сделали остановку в Ван-хурэ. От них жители этого города узнали о полковнике Казагранди и поспешили пригласить его к себе, так как требовалось срочно разоружить китайский гарнизон, во избежание повторения тех событий, которые незадолго перед тем имели место в других пунктах Северо-западной Монголии и окончились погромом всего населения.
