Я заметил, что просто так людей не убивают. Шальная пуля — дело другое. А если ножом — то не просто так.
Файда согласился.
Тогда я сказал, что в Чернигове многие из Остра проживают. Например, некая Лаевская. Портниха. И женщина интересная.
Файда на фамилию среагировал глазами.
Тут вышла его жена. Пригласила ужинать.
В коридорчике стоял умывальник с зеркалом. Я хотел только руки сполоснуть. А глянул — вокруг рта черный круг. Земля присохла. Слюни во сне пускал.
Умылся.
Говорю Файде с улыбкой:
— Что ж вы мне не указали, что лицо грязное. Неудобно.
Файда махнул рукой:
— Я и не заметил.
Как же. Не заметил. Специально. Радовался, что я грязный.
За стол я сел в нехорошем настроении.
Жена Файды — Сима Захаровна — угощала настойчиво, старалась говорить по-украински. Я ей раз по-русски ответил, два.
Она опять:
— Пригощайтеся, пригощайтеся.
Блюда еврейские. Я похвалил. Наливка, водка.
Файда пил хорошо, но мало.
Я выпил несколько рюмок водки. Отпустило.
Спросил у женщины, знает ли она Лаевскую Полину Львовну. Между прочим.
Она посмотрела на мужа и задержала ложку с фасолью над моей тарелкой.
Файда громко предложил выпить за мою семью и особенно детей.
Выпили.
Настаивать на Лаевской я не мог.
Перевел разговор на сына Файды.
Мирон похвалился успехами хлопца: учится в техникуме, будет строителем.
Я спросил, как зовут.
— Суня. Самуил. — Файда показал на жену. — В честь ее деда — Самуила Лаевского.
Сима Захаровна качала головой в знак согласия.
Тут я сказал:
— Так ваша девичья фамилия Лаевская? Может, Полина Львовна ваша родственница?
Я еле расслышал ответ:
— Двоюродная сестра.
Файда аж прискакнул на стуле:
— Ай, какая сестра! Никакая! Просто-таки никакая! Гадость она, а не сестра! Гнать таких сестер!
Когда люди выпивши, особенно если они с непривычки, говорится многое. Лучше в опьяненном состоянии разговор не жать. Оставить. У человека в голове будет сожаление, что он сболтнул лишнее. И одновременно радость, что лишнего никто не учел, не заметил. А если потом на трезвую голову за это лишнее потянуть, ого-го что вылезет.
Я заговорил про Остер, про его красоту, про детей, которые растут всем смертям назло.
К появлению в доме сына хозяев — Суни — стол почти опустел. Но он и не изъявил желания присаживаться. Схватил кусок хлеба и пошел в другую комнату.
Я его узнал. Тот самый еврейчик, который меня встретил на первом шагу в Остре. И на кого он похож, я понял. На Евку Воробейчик. Именно на Евку. Глаза ее — разрез особый. И нос. У Лилии нос с горбинкой, а у Евки мало что с горбинкой, но и немножко расплющенный на конце.
Спать меня уложили на хозяйской кровати, несмотря на мои возражения. Подушки, перина и так далее.
Я покрутился, покрутился и вышел из дома.
Долго сидел на лавке в саду. Не думал. Дышал воздухом. Если б курил, и то не курил бы. Настолько глубоко дышалось. Не спокойно, а глубоко.
К Довиду отправился на рассвете. Сима удерживала обещанием налистничков с творогом, но я не поддался.
Некоторые считают, что едой можно человека удержать.
У Довида все спали. На мой стук в окно не отзывались.
Не хотелось будить детей, а то б я грюкнул от всего сердца.
Раз такое дело, побрел к Десне. По вчерашней тропинке. Помыться как следует, переодеться. У Файды было неудобно. На берегу развязал вещмешок. И обнаружил, что нету финки. Где мой сидор развязывали — у Довида, у Файды, — неизвестно. Узел редкий, калмыцкий, меня сержант Дамдинов обучил на фронте, скопирован ловко. Значит, старался кто-то. Понимал, что по узлу сразу видно — лазили или нет. Но ходовой конец вдвое не сложен. Я когда-то Евсея учил. Он усвоил, но путался. Возился долго.
А Гришка сразу схватил, хотя тогда совсем малой был. Но, бывает, случайно и не такие узлы завязывают-развязывают. Может, Файда или Сунька?
Единственное, чему порадовался, — письмо в кармане кителя. Помацал карман. Пусто. Расстегнул, вывернулся сам напополам вместе с карманом. Пусто.
Пшик.
Китель снимал только у Файды. Близко к кровати стул придвинул и повесил. Когда в сад выходил — не набросил.
Вот она, еда. Прокол показательный. Надо работать над ошибками.
Вымылся весь в полном смысле. Кожа аж скрипела на ощупь.
Китель спрятал. На нижнюю рубаху надел пиджак. Галифе и сапоги оставил. Внешний вид меня устраивал — и в форме, и в то же время намек — в форме, а не в полной. Можно и не силой говорить, а зигзагами. По-человечески. То есть немножко даже и закон обойти при нужде.
Детей в доме не было.
Довид глянул на меня неопределенно.
Я сел на табуретку без приглашения. Нарочно громко подвинулся к столу, чтоб Малка за занавеской осознала. Но оттуда не доносилось ничего. Решил, что ее нету.
Кивнул в ту сторону:
— Что, хозяйка на базар пошла?
Довид ответил, что она уже отходила свое. Сегодня ночью умерла. Шла с горшком от Зуселя, с горшком и повалилась.
Довид сидел смирно. Спина прямая и голова задрана подбородком вверх.
— Она там? — Я показал на занавеску.
Довид кивнул.
На топчане лежала мертвая Малка, рядом с ней свернулся младенчиком Зусель. У обоих глаза закрытые. И оба не дышат.
Я закричал:
— Что у вас тут? Мертвый час?
Зусель открыл глаза, как контуженый — на звук. Не на смысл.
Выговорил:
— Зусель живой.
И опять вроде перестал дышать. Прижался к Малке всеми костями.
Я понял, что говорить с Довидом по раньше разработанному плану бесполезно. Но все-таки спросил:
— Лаевская давно приезжала?
Он ответил одним словом:
— Вчера.
— Надо ей отбить телеграмму. У вас же отношения.
Довид махнул рукой:
— Нужна ей моя телеграмма! Ей Евсей нужен был. Через Евсея пристала. Отношения. Ай!
И схватился за голову, вроде только сейчас понял про Малку, что она теперь неживая. И что в доме теперь без женской руки.
Оказывается, хлопцы были отправлены Довидом для оповещения соседей.
Стали сходиться люди.
Зуселя оторвали от Малки и перенесли в комнату. Потом сообразили, что лучше б Малку перенести в комнату для всеобщего обозрения и прощания, а Зуселя как раз оставить за занавеской.
Я не участвовал. Взял Гришку с Вовкой, повел на Десну.
Устроил соревнования наперегонки. На неглубоком месте. Дети развеселились. Мы пели песни.
Маршем вернулись домой.
Командовал Файда. Я дал денег — осталось после перевода Любочке чуть-чуть. Пообещал еще выслать. На его адрес. С передачей Довиду, когда тот оклемается.
На прощанье сказал еще:
— Мирон Шаевич, к вам тут ночью Полина Львовна заходила. Я ее гостевое место занял, наверно. Не обиделась? Где ж она ночевала?
Сказал наугад. По внутренней подсказке.
Файда заморгал и выпалил:
— Забегала. Она уже совсем ехала в Чернигов, ее машина ждала. На минутку забегала. А вы за домом сидели. Я хотел подвести ее к вам для вежливости. Она застеснялась. Суне книжки привезла. Я покажу, если надо. Для техникума. Три книжки. Не новые, но чистые. Нечерканые.
Я помолчал, вроде раздумывал, просить ли показать книжки. И ни слова не сказал.
Только от двери шепнул Симе — она тут же слонялась и руки на себе ломала:
— У меня срочное дело. На похороны не останусь. Хлопчиков у себя пару дней подержите, пока Довид оживет.
Вернулся в Чернигов к концу рабочего дня. Зашел в отделение.
Светка-машинистка в нарядном платье стояла на пороге с сумочкой и кого-то выглядывала.
Я вступил в разговор:
— Не меня ждешь, красавица?
— Люди с работы, а вы сюда.
— Это ты по часам заходишь-выходишь. Завидую. В кино намылилась?
— Да. В кино. Подругу ожидаю. Опаздывает.
Светка делала злое лицо, а круглые подбритые брови ей мешали. Получалось смешно.
Наобум предложил:
— Возьми меня вместо подружки. Я еще в отпуске считаюсь.
Как-то сказалось удачно.
В момент высчитал, что из Светки вытяну больше, чем из других. Женщина. Если спрашивать с подходом — узнаешь такое, что мужик при себе будет держать до смерти.
Перед сеансом играла музыка — аккордеон. Некоторые танцевали.
Мы явились с запасом, осталось время для буфета.
Светка попросила ситро с пирожными. Я купил. Причем в карман лез с опаской — выгреб же все деньги в Остре, Файде.
Но хватило. Без добавки. Вторую порцию Светке не получить.
Сам я отговорился, что ничего не хочу — дома поел.
Светка хмыкнула:
— Дома? Чего не переоделся? Пиджак мятый, в гадости какой-то, сапоги пыльнющие. И мешок тяжелый не бросил. Сильно спешил?
Все-таки баба давно при милиции, нахваталась — вопросы застали меня врасплох. Опять ненужный прокол.
