В глазах у всех четверых светилась радость: встретились-таки!
Затем Григорьев коротко передал друзьям указание Фаренкрога, обратил их внимание на главное.
— Самое трудное — это поддерживать связь между Фаренкрогом, камерой, где содержится Хельгерт, и машиной эсэсовцев. Ну, поживём — увидим… Какое у вас оружие? — спросил Юрий.
— Четыре немецких автомата.
— Понятно. Группа, которая первой увидит Хельгерта, должна сразу же освободить его… — Григорьев сначала снял фуражку с головы, а затем тихо добавил: — Товарища Шнелингера фашисты расстреляли.
Друзья молча переглянулись. Юрий ногой подвинул чемоданчик к Хейдеману, и тот сразу же положил его к себе в коляску.
Бендер завёл мотор и, дав газ, поехал по направлению к населённому пункту.
Григорьев и Шехтинг пошли через поле, сунув автоматы в узел Юрия. Перед ними, на небольшом холме, виднелись госпитальные бараки с красными крестами.
В дверь постучали. На пороге стоял доктор Цибарт. Несмотря на раннее утро, он был уже слегка пьян. В руке доктор держал бутылку, завёрнутую в газету. Остановившись в дверях, он оглянулся в коридор, словно желая удостовериться, не следят ли за ним.
— Господин капитан в лучшей форме, моё почтение! — Фаренкрог заглянул доктору в глаза.
— Выпейте со мной, а? — Проговорив это, доктор поставил на стол два стакана и наполнил их ямайским ромом из бутылки с яркой этикеткой.
— Прошу вас, господин капитан.
Они чокнулись.
— Можно вас спросить, доктор, какова причина этого торжества?
— Нельзя, камарад. Мы не имеем права задавать никаких вопросов. Наше дело только отвечать: «Слушаюсь!» — и выполнять приказы. Или же петь: «Я потерял сердце. И потерял не в Гейдельберге, не в летнюю ночь, а здесь!»
— Как вас зовут, счастливчик?
Цибарт посмотрел на собеседника как на сумасшедшего.
— Чудак человек, я потерял самого себя… — И он залпом выпил ром.
— Дорогой партайгеноссе капитан, всё это вы должны объяснить мне понятнее.
— Никакой я не партайгеноссе! Я только скромный слуга науки. Слуга медицины и гуманизма, если хотите знать!
— Со вчерашнего дня в этом отношении вроде бы ничего не изменилось.
— Ничего не изменилось? Да вы простак! Разверзлась пропасть! — Цибарт снова стал наполнять оба стакана, не заметив даже, что Фаренкрог лишь немного отпил из своего.
— Однако в данный момент ничего особенного не случилось: война продолжается.
— Война продолжается вот уже несколько лет.
— А вы откровенны, доктор. Ценою откровенности можно потерять не только собственное сердце.
— Последнее, что тут можно потерять, — это уважение к самому себе. — Доктор покачал головой. — Я вам коротко рассказывал о бывшем офицере, который перешёл на сторону Советской Армии и выполнял здесь разведывательное задание?
Фаренкрог кивнул. Он едва сдерживался, чтобы не вскочить с кровати, на которой лежал.
— Вчера его приказали освидетельствовать. Без всяких анализов и осмотра специалистами. А вечером я его даже не узнал. — Цибарт отпил большой глоток. — Они его зверски избили, издевались над ним. С той самой минуты я и пытаюсь утопить свою совесть в вине.
— Вы только выполняли свой нелёгкий долг, — пытался приободрить доктора Фаренкрог.
— А сегодня я должен присутствовать при осмотре несчастного с тем, чтобы определить высшую степень его избиения…. А день такой ещё длинный. Правда, завтра его мучения кончатся…
— Каким образом? Вы полагаете, что он не выживет?
— Вечером его надлежит живым передать эсэсовцам. Сегодня он ещё будет жив. А что произойдёт позже… — Доктор сделал рукой безнадёжный жест.
Фаренкрог взял себя в руки и сказал:
— Доктор, не распускайте свои нервы! А когда его снова начнут допрашивать?
— В десять у Зальца. — Капитан бросил беглый взгляд на часы. — Ещё полтора часа, успею протрезветь немного. — Доктор встал. — А вы смело можете ненадолго выйти на свежий воздух. — И, не попрощавшись, капитан вышел из палаты.
Фаренкрог быстро оделся.
«Значит, ровно в десять Хельгерта снова приведут к Зальцу. Следовательно, за пятнадцать минут до этого он будет на пути к полковнику. Пешком его поведут или повезут на машине? После допроса его должны увести обратно. Но когда? Быть может, к тому времени уже стемнеет? Однако возможно и такое, что Хельгерта прямо в кабинете фон Зальца передадут в руки эсэсовцев. Правда, это маловероятно, так как после «обработки» его сначала нужно привести в божеский вид. Возможно, что представитель СС сам будет сопровождать Хельгерта. Но когда? Целый день мы не сможем крутиться возле штаба. Разумеется, действовать в темноте удобнее… А если охрана окажется сильной, тогда шансы на успех равны нулю. Следовательно, решение может быть только одно: освободить Хельгерта тогда, когда его будут вести на допрос».
Григорьев, как ни в чём не бывало, чистил перед домом сапоги.
Фаренкрог свистнул ему, стоя у окна, и громко крикнул:
— Чёрт возьми, долго я ещё должен ждать?!
Через несколько секунд Юрий уже был у него в палате.
— Где Шехтинг?
— Заправляет мотоцикл.
— А остальные?
— Возле машины эсэсовцев. Всё готово.
— Нам нужно немедленно попасть к Бендеру. Пошли. Объясню тебе всё по дороге.
На морозном воздухе Хельгерт пришёл в себя. Идти пешком он сегодня был не в состоянии, хотя до домика, в котором располагался полковник фон Зальц, было всего несколько сот метров. Хельгерта повезли в открытой машине. Он не был уверен в том, что и сегодня перенесёт все пытки, каким его подвергли вчера. На теле у него не осталось живого места, так сильно его избили.
Один жандарм сидел перед Хельгертом, другой — рядом с ним.
Когда через два ряда голых тополей уже показалась красная черепичная крыша дома, в котором находился полковник Зальц, впереди, метрах в ста, неожиданно появилась машина с номерным знаком войск СС, которая на большой скорости мчалась им навстречу по самой середине проезжей части дороги.
Прошло несколько секунд. Водитель открытой машины едва успел нажать на педаль тормоза, как тяжёлый «хорьх» бронированным крылом врезался в его радиатор.
Обе машины мгновенно остановились.
И в тот же миг из-за заднего борта «хорьха» выросли два человека с автоматами в руках. Две короткие очереди — и оба жандарма растянулись на полу кузова. Шофёр уткнулся носом в баранку.
Хельгерт сразу же узнал своих товарищей. За рулём «хорьха» сидел Юрий. Хельгерт попытался встать, но не смог.
В этот момент часовые, стоявшие у штаба, начали стрелять в воздух.
С другой стороны дороги к машинам подкатил мотоцикл с коляской, затормозил. В нём был Фаренкрог и Шехтинг.
Хельгерт закрыл глаза и сказал:
— У меня нет сил…
Хейдеман и Бендер подхватили теряющего сознание Хельгерта под руки и потащили к эсэсовскому «хорьху».
Григорьев рванул машину с места. В этот момент раздался выстрел — и Юрий сразу же обмяк.
Руди Бендер с трудом протиснулся за руль и повёл «хорьх» дальше.
Шехтинг бросил в машину, в которой жандармы везли Хельгерта, заряд взрывчатки и, отбежав от неё на несколько шагов, камнем упал на землю.
Раздался взрыв, облачко дыма окутало дорогу, на которой появилась большая воронка. Над головой, словно шмели, зажужжали пули: это охрана открыла огонь по смельчакам.
Шехтинг вскочил, сделал несколько больших прыжков и снова упал на землю. Он открыл огонь из автомата, прикрывая отход товарищей…
Со стороны госпиталя к ним мчалась машина с красными крестами на бортах.
Мотоцикл же, как Фаренкрог ни старался, как назло, не хотел заводиться. Шехтингу пришлось снова броситься на землю. В конце концов мотоцикл, выбросив из выхлопной трубы облачко сизого дыма, всё-таки завёлся и двинулся вперёд.
Санитарная машина приближалась к месту взрыва. На подножке её стоял доктор Цибарт, застывшим взглядом уставившись вперёд.
В этот момент на повороте дороги показались первые преследователи. Один из них дал автоматную очередь по санитарной машине, и ветровое стекло её разлетелось вдребезги. Машину резко кинуло в сторону, а затем она перевернулась, погребя под собой Цибарта и шофёра.
Оглянувшись, Фаренкрог увидел на повороте у госпиталя мчавшийся «хорьх». Только сейчас он впервые почувствовал, как сильно бьёт ему в лицо встречный ветер и как тяжело дышит за спиной Шехтинг.
Стрелка спидометра быстро ползла вверх.
Глава девятая
Путём тщательного прочёсывания всех военных учреждений и ведомств, а также с помощью увеличения призывного возраста на шестнадцать лет гитлеровцам удалось в течение сентября и октября набрать двести тысяч человек, с тем чтобы бросить их на фронт, в безжалостную мясорубку войны.
