— Что начнется? — прошептал Николай.
— Не знаю. — Марина встрепенулась. — Пойдем, Коля.
Она потянула его за собой. Николай, сам того не замечая, засопротивлялся.
— Да ты сам-то не бойся, — усмехнулась Марина. — Тебя-то они не тронут.
— Ты охрану вызвала? — начав озираться, спросил Николай.
— Нет, Коль… Не злись. Погляди сам.
Они поднялись на второй этаж.
Под дверью в комнате лежала неяркая полоска света.
— На стук не реагируют? — шепотом спросил Николай.
Марина покачала головой:
— Постучи. Может, тебе откликнутся…
Николай боязливо потянулся к двери, вежливо постучал костяшками пальцев. Внимания его стук удостоен не был.
— Кто там есть? Откройте! — вдруг расхрабрился Николай. — Сейчас придется вызвать милицию.
Ответа не последовало.
— Ты заметила, как туда вошли? — спросил Николай уже в полный голос.
— Нет, конечно… А ключ там, внутри оказался…
— Хм… Как «внутри», когда он вот висит, — удивился Николай, он вынул ключ из двери и рассмотрел бирку. — Все верно. Он — от этой комнаты.
— Это пока я за тобой бегала… — растерянно проговорила Марина.
— Ну, была ни была, — Николай повернул ключ в замке и, чуть помедлив, решительно толкнул дверь.
Она распахнулась… Николай остолбенел. Марина выглянула из-за плеча и ахнула.
Открылось перед ними вовсе не лабораторное помещение второго этажа: они стояли на краю пустоши, заросшей высокой, выше человеческого роста, крапивой. Ночи не было — был пасмурный день. Вокруг пустоши виднелись луга, дальше — лес, по левую руку, невдалеке, — дома какой-то тихой деревеньки.
Место показалось Николаю знакомым. Борясь с робостью, он сделал шаг вперед и оглянулся: Марина испуганно выглядывала из двери покосившегося сарая.
Ее растерянный вид вдруг рассмешил Николая, и он поманил девушку рукой.
— Иди сюда… Видала, фокус какой…
Марина только покачала головой, отказываясь.
Николай еще раз взглянул на деревеньку и, никого не увидев около домов, повернулся в сторону пустоши. У края крапивных зарослей что-то поблескивало. Николай пригляделся и различил в траве топор. Любопытствуя, он протянул было за ним руку, но тут же дернулся назад, напуганный внезапным, негромким окликом:
— Не трожь!
Справа, шагах в десяти, на дороге, стоял, опершись на посох, высокий старик. Казалось, он проходил мимо и остановился лишь за тем, чтобы окликнуть Николая. Несмотря на суровый голос, глаза его светились доброй улыбкой. Одет он был, по словам Николая, «как крестьянин в старину», и нес за плечами котомку.
— Не трожь, — уже приветливо повторил старик. — Топор с Гнилого Хутора… Значит, в разбойном деле бывал. Гляди, и тебя затянет…
— С Гнилого Хутора? — переспросил Николай. — Что это?
— Да вот он перед тобой и будет, — указал старик на заросли крапивы. — А вы, я погляжу, нездешние, нет ли?
— Нездешние, — кивнул Николай. — Не поймем вот, куда попали.
Старик сошел с дороги, приблизился. Николай вновь поманил к себе Марину, и она, помявшись, робко вышла из… сарая.
Вот что рассказал старик-странник.
— Вон Старино, — со вздохом кивнул он в сторону домов.
«Старино… Да это же деревня; что рядом с институтом!» — вспомнил Николай.
Рядом с деревней еще в пору татарских набегов появился Гнилой Хутор. Пришли тогда к деревне чужие люди. Приняли их сердобольно, как беглецов от татарской неволи, как погорельцев. Они и затеяли поселиться здесь хутором. Построились кое-как и зажили на скорое удивление и смущение жителей: скотину держать не стали, сеяться на собрались. Начали пробавляться милостыней, мелкой охотой да рыбалкой, а то и поворовывали. Поначалу на деревне головы ломали: то ли вправду ленятся чужаки на земле работать, то ли совсем ненадолго здесь хутором задержались и собираются подать куда-нибудь дальше, куда не доскакал еще татарский конь. Подходили к хуторянам с вопросами: как, мол, так, — почему по-людски не селитесь, не работаете? Те посмеивались, отмахивались:
— А почто, — отвечали, — строиться, возиться? Один конец будет: татарин придет — все спалит. А что не спалит, так вытопчет али к рукам приберет.
Ордынец и вправду приходил — с поджогом, грабежом и горем, но мир все равно не по-доброму дивился на хуторян: не мог понять их жизни. Снова строились, снова сеяли, а хуторянам и забот было мало — только что посмеивались.
Меньше десятка лет продержался хутор. Недолюбливали пришлых, но терпели. Однако кой-кому из подросших деревенских молодцов пришлась по вкусу бесшабашная жизнь. Тихою ржою пошел по деревне гомон и раздор. Поворовывать, хитро щурить глаз начал уж кто-то из своих. Нахмурились старики, запричитали бабы по вечерам. Под Пасху лихо повеселились с хуторянами молодцы — поскакал по деревне красный петух. Лопнуло в ночь пожара терпение мира. Со своих шкуры долой спустили, а на чужих и обоза не пожалели — посажали и выпроводили всех вон.
Потом четыре века с лишком стоял Гнилой Хутор в густом высоком бурьяне и древесном тлене. Вскоре после разгрома польских панов кое-кто из деревенских подбоченился, походил гусем по улице и решил отделяться дворами. Снова вытоптали бурьян — и выросло здесь несколько срубов. А там и года не миновало, как принесло новую напасть. Появился в округе лихой человек, чужак без роду и племени по прозвищу Коляй. Никто не знал, где живет он, где ночует, к кому ходит столоваться. В деревнях замечали его не часто, однако и бродягу лесного он собой не напоминал: ходил осанисто, щеголем, в белом кафтане и непременно в чистых белых сапогах, всегда был он брит, мыт и причесан. Даже всплывал порою тревожный слух, что Коляй — птица высокого полета и ни кто иной, как сам «Тушинский вор», Лжедмитрий Второй, будто бы не убитый в Калуге, а скрывшийся — и теперь вот рыскает по селам, втихомолку затевает на Руси новую смуту, новый кровавый раздор…
Показывался Коляй на глаза самой дурной приметой, боялись его, как грозовой искры. И справиться с ним миром долго трусили. Чем только не оправдывались. Шептали, что шайка с ним ходит тайная и числом несметная: чуть что, приведет — ни дитя, ни старика не помилует. Частенько вспархивали слухи, будто в одной деревне непокорного мужика порубил он топором вместе с семьею, а в другой собственноручно утопил разом двоих, и в третьей будто бы дитя пропало — верно, его работа. И хотя ни тел изувеченных, ни утопленников тех никто никогда не видал, слову страшному о Коляе верили охотно, с замиранием духа, с долгим мрачным молчанием среди мужиков. «Да уж, — вздыхали они и разводили ручищи по сторонам. — Куда уж тут денешься. Нехристь он и есть нехристь.» И разбредались по домам — дожидаться новых зловещих вестей… Уверял народ друг друга, что Коля — колдун, что глаз у него чертовской, что чары он знает и заговоры темные, а против заговора хоть топор, хоть багор — все без толку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
