Что-то отскочило от моего окна. Я дернулась назад. Слишком маленькое для летучей мыши. Слишком поздно для птиц. Что это за…
Я открыла окно и распахнула его настежь. С улицы в меня полетел маленький фаербол. Я отскочила назад, врезавшись в книжные полки в шести футах позади меня.
Фаербол приземлился на мой ковер, все еще горя. Ааа! Я отбросила его ногой через спальню в ванную, на плитку. Затем кинулась следом, распахнула дверь в душевую кабину и, схватив лейку душа, залила пламя.
Обугленный теннисный мяч.
Ну разве это не мило? Я вытащила из ящика ножницы, наколола на них мяч и промаршировала со своим трофеем к окну. Внизу на улице стоял Адам Пирс.
Я вышвырнула теннисный мяч в окно и тот приземлился на асфальт.
— Да что с тобой, черт побери? Ты пытаешься меня убить?
— Если бы я пытался тебя убить, ты бы это поняла. Спускайся поговорить.
— Сейчас час ночи.
— Два вообще-то, но какая разница. — Он помахал мне. — Спускайся. Я кое-что тебе покажу.
Идти или не идти? Если я пойду, то он решит, что стоит ему сказать «Прыгай!», как я прыгну. Но если я не пойду, а он вдруг решит сдаться, я буду кусать себе локти, если упущу такую возможность. Нужно быстро принять решение. Если мама увидит его в ее нынешнем состоянии, то тут же его пристрелит. Боже, только этого мне сейчас и не хватало. Уфф.
— Вон там за стеной дерево. — Я указала на старый дуб за четырехфутовой каменной стеной. — Жди меня под ним.
Он выставил ногу вперед и отвесил размашистый поклон. — Да, миледи.
Я слезла вниз, схватила ключи на случай, если кто-то решит запереть меня, и направилась прямо к дереву. Я перепрыгнула через стену. Он ждал там, где я сказала ему, рядом с деревом, отгороженный от дома массивным стволом. Его мотоцикл был прислонен к стене. Я подошла и села рядом с ним на мульчу у дерева.
Он ухмыльнулся.
— Почему здесь? Боишься, что твоя мать увидит меня?
— Боюсь, что она тебя пристрелит. В настоящий момент ты у нее в немилости.
— Прямо так, да?
— Прямо так.
Он уставился на мое лицо, подобрал упавшую ветку и поднял ее вверх. Ветка загорелась ярко-оранжевым пламенем.
— Что с тобой случилось? Ты ужасно выглядишь.
— Я боролась с конкурентом, и он был не слишком любезен.
— Я популярен, что тут скажешь.
Пламя исчезло и он сдул пепел с пальцев.
— Да, давай ты все решишь.
Он удивился.
— Ты пришел, чтобы сдаться? — Спросила я.
— Нет.
Я вздохнула.
— Что заставит тебя прозреть?
— Я не знаю. — Он пожал плечами и ухмыльнулся. — Попробуй переспать со мной. Это могло бы убедить меня.
Он что, подкатывал ко мне? Похоже на то.
— Нет, спасибо.
Он откинулся на локоть, так что черные кожаные штаны обтянули ноги, и улыбнулся. Это была его знаменитая «призывная» улыбка, та, которую СМИ любят тиражировать. Улыбка, которую ни одна женщина. вышедшая из детского возраста, не смогла бы проигнорировать. Она обещала дикие, порочные и жаркие вещи. Она, вероятно, почти не давала осечек. Что ж, его ждет сюрприз.
— Если тебе действительно невтерпеж, я могу познакомить тебя со своей бабушкой. Она твоя фанатка.
Адам моргнул.
— Обычно она не спит с симпатичными молодыми парнями, но в твоем случае сделает исключение. Ты мог бы даже научиться у нее паре фокусов.
Он наконец вернул себе способность говорить.
— Твоя бабушка?
Я кивнула.
Он рассмеялся. — Что ж, по крайней мере, она бы умерла счастливой.
— Не льсти себе.
— Это не лесть. Это факт. — Он наклонился ко мне. — Я могу воспламенить твои простыни.
В этом я не сомневалась. — И меня за компанию?
— Поцелуй меня и узнаешь.
Нет, спасибо. — Твоя семья переживает за тебя.
— Ты забавная. Мне нравятся забавы. Я люблю новое и интересное. Я говорил, что у тебя страстный голос, Невада?
То как он произнес мое имя было почти неприличным. Он не мог бы сделать это более приглашающим, даже если бы разделся предо мной.
— Когда ты говоришь, это заставляет меня думать о забавных вещах, которые я могу сделать для тебя. С тобой.
Да это комплимент.
— Твоя кожа словно мед. Интересно, какая ты на вкус.
Горькая и уставшая. — Угу.
Он протянул руку и коснулся пряди моих волос. Я отпрянула назад. — Я не давала тебе права меня трогать.
— А как мне его получить?
Перестать быть испорченным, эгоистичным мальчишкой.
— Только если я влюблюсь в тебя.
Он остановился. — Влюбишься. Ты серьезно?
— Да. — Это заставит его прикусить язык.
— Сейчас что, шестнадцатый век? Может, мне тебе еще сонет написать?
— А это будет хороший сонет?
Он откинулся на траву и провел пальцем по экрану телефона. — Посмотри вот это.
Экран побелел. Бледный фон рассыпался, разбиваясь на отдельные куски и сплетаясь в сложный узор. На экране появилась женщина. Она была зрелой, вероятно за пятьдесят, но было трудно определить ее истинный возраст. Темно-синий деловой костюм облегал тонкую, как тростинка, фигуру. У нее был искусный макияж, а волосы стильно уложены в свободную, но в тоже время официальную прическу. Сердцевидное лицо, большие темные глаза и узкий нос выдавали ее. Я смотрела на Кристину Пирс.
— Я получил сообщение от матери, — сказал Адам. — Отправленное на мой личный адрес из публичного места и закодированное при помощи семейного шифрования.
Он нажал «играть». Кристина Пирс ожила.
— У меня есть самолет, готовый увезти тебя в Бразилию, — сказала он. В ее голосе был намек на джорджийский акцент, но в нем не было никакой мягкости. — В этой стране нет закона об экстрадиции. Это дом. — Изображение Кристины сменилось особняком: белые стены, тропические растения и бесконечный бассейн, темно-синие силуэты на светло-голубом фоне океана. Кристина возникла вновь. — Пока тебя не будет, кто-то другой возьмет вину на себя. Ты сможешь вернуться самое меньшее через год и начать все с чистого листа, получив море публичной поддержки и симпатии из-за ложного обвинения. Год в раю, Адам, с учетом всех твоих пожеланий. Даю тебе слово, что ты ни минуты не проведешь в тюрьме. Подумай об этом.
Я просила у Августина подтверждения. Дом Пирсов повиновался.
— Мать говорит, что любит меня. — Пирс разглядывал ее изображение. — Любовь это контроль. Люди говорят, что любят тебя, когда хотят управлять твоей жизнью. Они загоняют тебя в удобные для них рамки, а когда ты пытаешься сбежать, связывают тебя по рукам и ногам чувством вины. Моя семья осознала это еще много лет назад. Мы женимся и размножаемся ради выгоды больше столетия. Без всякой любви.
