В одном я не сомневаюсь – настоящий Петр III Федорович был убит в 1762 году…
А кстати, потом появились и Лжепугачевы!
Вместо эпилога к «бабьему царству»
Екатерина умерла. Что повлекло за собой очередную дурацкую сплетню – будто бы ее ткнули копьем снизу, из нужника. Что делать, за времена Гвардейского Столетия народец как-то попривык, что самодержцы всероссийские естественной смертью не оканчивают дни свои, и приличному монарху как бы и положено помирать смертью насильственной…
Что можно сказать об этой умнейшей, энергичнейшей, весьма небесталанной особе?
Что Россию она вернула на путь кнута, топора и произвола, взяв из планов Петра только то, что служило укреплению ничем и никем не ограниченной самодержавной власти. Что она раздала фаворитам восемьсот тысяч крестьян и в 1783 году закрепостила прежде свободных землепашцев Малороссии. И это правда.
Что при ней были построены великолепные здания, завоеваны новые земли, что при ней в Европе без ее позволения ни одна пушка выпалить не смела. И это тоже правда.
И все же, по сравнению с тем, что замыслил и начал претворять в жизнь Петр, правление Екатерины – блистательный, порой романтичный, но – застой. Могут, конечно, ссылаться на то, что «народ был не готов». Могут напомнить о том, что собранные ею для выработки законоуложений депутаты погрязли в мелкой грызне по пустякам, и пришлось их рассаживать «на три сажени врозь, дабы плевок одного не достигал личности другого».
Но это все будут отговорки. Потому что есть с чем сравнивать. Трудно сказать, к чему могли бы привести реформы Петра, но, по крайней мере, мы знаем их направление – и было оно взято совсем не в ту сторону, куда привела страну Екатерина.
А, в общем, слово Александру Сергеевичу Пушкину: «Со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетаемый наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия – и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России».
«Коротко сказать, сия мудрая и великая государыня, ежели в суждении строгого потомства не удержит на вечность имя великой, то потому только, что не всегда держалась священной справедливости, но угождала своим окружающим, а паче своим любимцам, как бы боясь раздражить их; и потому добродетель не могла, так сказать, сквозь сей чесночняк пробиться и вознестись до надлежащего величия» – это уже Гавриила Державин.
Итак, она умерла…
Государю Петру Федоровичу не хватало никогда решимости, энергии, воли, умения строго спрашивать и сурово карать.
Но после смерти Екатерины на престол взошел человек, наделенный этими качествами с лихвой.
Его звали Павел Петрович, он был сыном Петра и Екатерины и горел желанием провести реформы ради всеобщего блага.
Через несколько лет его убили.
Последний рыцарь
Павлу тоже досталось умышленной и неумышленной клеветы сверх всякой меры. «Двойной стандарт» и в его случае был использован на всю катушку, как и в отношении Петра III.
Вновь однотипные события получали совершенно разное истолкование. Когда со своими сановниками сажал кого-нибудь голой задницей в лукошко с яйцами Петр I, это именовалось «великий государь изволит отдыхать от трудов праведных». Когда подвыпивший Петр III играл в чехарду со своими гвардейцами, это, легко догадаться, рассматривалось как доказательство его совершеннейшей дебильности. Когда чудесил Суворов, иногда безобидно (прыгал через стулья, кукарекал, запрягал в свою коляску сотню лошадей цугом, чтобы подкормить их на конюшне пригласившего его в гости магната), иногда гнусно (венчал одним махом пар двадцать своих крепостных, распределив их так, чтобы подходили жених с невестой по росту) – сие почтительно звалось «чудачествами великого полководца». Когда гораздо менее безобидно давал выход эмоциям Павел (и в самом деле эксцентричный), пресловутое «общественное мнение» распускало сплетни о «коронованном безумце».
И совершенно как-то упускается из виду, что ославленный «деспотом и безумцем» Павел своей деятельностью (пусть порой хаотичной, не всегда продуманной) если и не вносил коренных изменений, то понемногу уводил страну из припахивавшего сладкой гнильцой екатерининского застоя.
Не зря М.Н. Покровский писал: «Все, что делал „сумасшедший“ Павел, делал бы и нормальный человек его умственного развития и склонностей, поставленный в подобное положение». А что он делал? Обстоятельный рассказ потребовал бы отдельной книги, но в последние годы все же появилось несколько дельных книг, напрочь разрушающих устоявшуюся версию о «коронованном безумце». Поэтому рассмотрим лишь кратко его толковые преобразования.
Прусский военный агент, отнюдь не бывший горячим поклонником Павла, тем не менее был профессиональным дипломатом, обязанным давать точные оценки тому, что наблюдал в стране пребывания. Он писал королю: «Император Павел создал в некотором роде дисциплину, регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала Екатерина». Русский мемуарист дополняет эти сведения, называя реформы Павла в области артиллерии «первым шагом к преобразованию и усовершенствованию».
Прежде всего, он составил новые уставы – Устав по строевой части и воинской службе, Морской устав. Установил точные правила рекрутских наборов, чинопроизводства и увольнений – до него в этих вопросах хватало анархии. Запретил использование воинских чинов по личным надобностям командиров – употребляя современные аналогии, отныне генерал, посылавший солдат строить ему дачу, рисковал многим…
По единодушным отзывам современников, рядовые солдаты Павла любили – в их отношении он не позволял несправедливостей. В екатерининские времена сложившейся практикой было разворовывание рекрутов по имениям высокопоставленных крепостников. Рекрутов, проделывая махинации с отчетностью, попросту делали вечными крепостными. По признанию графа Безбородко, видного екатерининского деятеля, «растасканных разными способами из полков людей в 1795 г. было до 50 тысяч, или восьмая часть армии». Конец этому положил Павел. «23 декабря 1800 г. солдатам, находившимся на службе до воцарения Павла, было объявлено, что по окончании срока службы они становятся однодворцами, получая по 15 десятин в Саратовской губернии и по 100 рублей на обзаведение» (Эйдельман). Для сравнения: прежде отслужившим четверть века солдатам великодушно позволялось идти на все четыре стороны без копейки пособия…
Каждый унтер-офицер, капрал и солдат, прослуживший двадцать лет беспорочно, получал отличительный знак и освобождался от телесных наказаний – практически дворянская привилегия.
Нижние чины впервые в российской военной истории получили право жаловаться по инстанции на офицеров. «Всем солдатам сие было крайне приятно, а офицеры перестали нежиться, а стали лучше помнить свой сан и уважать свое достоинство» (Болотов).
«Я находился на службе в течение всего царствования этого государя, не пропустил ни одного учения или вахтпарада и могу засвидетельствовать, что хотя он часто сердился, но я никогда не слыхал, чтобы из уст его исходила обидная брань» – это полковник Саблуков, лишь однажды отметивший «расправу тростью с тремя офицерами».
Другой видный и осведомленный чиновник, служивший четырем императорам, писал о военных реформах царя: «Об этом ратном строе впоследствии времени один старый и разумный генерал говорил мне, что идея дать войскам свежую силу все же не без пользы прошла по русской земле: обратилась-де в постоянную недремлющую бдительность с грозною взыскательностью и тем заранее приготовляла войска к великой отечественной брани…» (Оболенский).
О том, какую печальную картину представлял собой Кронштадт при Екатерине, оставил воспоминания барон Штейнгель, будущий декабрист и морской офицер: «Число кораблей хотя значительно было, ибо, помнится, считалось до 40 линейных кораблей в Кронштадте и Ревеле, но они большею частию были ветхие, дурной конструкции, с таким же вооружением, и не обшивались медью, отчего большею частию ходили дурно. Капитаны любили бражничать. Офицеры и матросы были мало практикованы; работы на кораблях производились медленно и с великим шумом. Далеко, бывало, слышно, когда корабль снимается с якоря: „Шуми, шуми, ребята!“ – была любимая команда вахтенного лейтенанта, когда вертели шпиль. С рифами (сворачивание парусов – А.Б.) возились по получасу. Офицеры любили тоже куликать (попивать – А.Б.), и вообще образованных было мало… Форма не строго соблюдалась. Часто случалось встретить офицеров в мундире, в пестром нижнем платье, с розовым галстуком и в круглой шляпе (для лучшего понимания: представьте современного полковника в полосатой футболке под кителем, джинсах, начищенных сапогах, в беретике – примерно такая картина – А.Б.). Едучи куда-либо, особенно капитаны любили иметь за собой вестового, который обыкновенно нес шпагу и плащ… В порту был во всем недостаток; и воровство было непомерное, как в Адмиралтействе, так и на кораблях. Кронштадт утопал в непроходимой грязи; крепостные валы представляли развалину; станки пушечные оказывались рассыпавшимися, пушки в раковинах (дефекты литья – А.Б.), гарнизон – карикатура на войска; одним словом, эта часть вообще находилась в самом запущенном состоянии».
