Вероятность того, что бригада сможет выехать через десять — пятнадцать минут со следующим поездом, была ничтожна. Она почти равнялась нулю. К тому же на станции, как видно, не было другого готового состава. Значит, оставалось одно — упросить Городилова, чтобы он уступил.
Кузьма понимал, что надо именно упрашивать. Формально Городилов прав, и если начать требовать, что называется, наступать на горло, то он лишь вломится в амбицию. Но даже независимо от этого Кряжев знал, что будет именно просить, а не требовать. Он привык смотреть на Ивана Кондратьевича Городилова глазами младшего. В те времена, когда Кузьма только учился на кочегара, Иван Кондратьевич уже ездил старшим машинистом. Глубокое уважение, которое тогда внушил ему, мальчишке-ученику, машинист, не могло развеяться до сих пор.
Он вдруг подумал, что, может быть, дежурный не рассказал толком Городилову, какой он, Кряжев, задумал рейс. И как только это пришло Кузьме Кузьмичу на ум, он, испытывая облегчение, сразу же заставил себя поверить, что дело именно так и обстоит. Конечно, Городилов не разобрался что к чему.
На тормозной площадке крайнего поезда показался начальник станции. Он был молодой еще человек и, стремительно миновав тормозную площадку, легко, ловко спрыгнул с нее. За ним, не отставая, спешил поджарый Городилов.
— Ты что же, товарищ Кряжев, совсем совесть потерял, — еще издали начал Иван Кондратьевич, перегоняя начальника станции и не давая ему даже поздороваться с Кряжевым. Он кипел возмущением, и худощавое лицо его сделалось сейчас особенно вытянутым и острым.
— Тут вот какое дело-то, Иван Кондратьевич… — начал было Кряжев, но Городилов перебил его:
— Знаю, знаю. Слышал вон от этого, — он пренебрежительно кивнул на начальника станции. — А ты мне разъясни, почему из-за твоих скоростных рейсов другие страдать должны? Выходит, наплевать, что другим кисло, лишь бы тебе сладко было. На чужих горбах славу нашить хочешь.
— Нет, вы только послушайте, какую ересь человек несет! — воскликнул начальник станции и всплеснул руками.
Городилов словно ждал этого вмешательства:
— А вы полегче, молодой человек! Здесь вам не студенческое общежитие…
Они вступили в перепалку, начатую еще у дежурного.
Теперь Кряжев почти не вслушивался в то, что выкрикивал Городилов. Перед ним горячился, размахивал руками человек с белыми от седины висками, остреньким носом, остреньким подбородком, остренькой, сухонькой, затянутой в узкий китель фигурой. Все было знакомо в нем. И вместе с тем это был другой, новый, совершенно чужой человек. И слова его были чужие, и злость, и взгляды, и остренькая фигура — все чужое. И, пожалуй, это поразило Кряжева не меньше, чем сам отказ Городилова уступить очередь, чем сознание неизбежности провала поездки.
— …Этот факт, что вы Кряжеву исключительные условия создаете, — донеслись до Кузьмы слова Городилова. — Это же факт, что вы интересы других ущемляете. Я не единожды примечал. Если разобраться, вы не то что новаторство насаждаете, а компрометируете новаторство-то. Суть новаторства компрометируете…
«Складно говорит», — подумал Кряжев и вспомнил прозвище Городилова — Иван Гроза. И едва ему вспомнилось это прозвище, как он окончательно отбросил зародившуюся было у него мысль позвонить диспетчерам. Разве они сумеют урезонить Ивана Грозу? Он против них же все и обернет. Немедленно примется звонить в отделение, в управление дороги — куда угодно. Вмешается большое начальство, придется с ним объясняться. И хотя Кряжев не боялся объяснений с большим начальством, ему было крайне неприятно, что из-за него может подняться шум на все отделение или даже на всю дорогу.
«Черт с тобой, поезжай!» — отрубил он про себя и уже хотел было вернуться на паровоз, как вдруг услышал сзади грубый, сипловатый голос своего нового кочегара:
— А какой вес у поезда-то?
Сначала этот голос и этот вопрос укололи Кряжева своей несвоевременностью и ненужностью. Но затем ему почудилось, что вопрос таит в себе что-то чрезвычайно важное, может быть спасительное.
— Две шестьсот, — ответил Кряжев, еще не успев понять, чем же все-таки важен этот вопрос.
Хисун, давно спустившийся с паровоза, стоял рядом с Юркой в обычной своей развязной позе: наклонившись, вернее, свесившись вперед, засунув руки в карманы брюк и выставив ногу.
Он мелко подергивал корпусом, видимо уже не замечая за собой этой привычки.
— Дэк чо же ты хай поднял, товарищ Городилов? — сказал он с усмешкой. — Две шестьсот тебе ж не по зубам.
Иван Кондратьевич уставил вопросительный взгляд на начальника станции. Тот, мгновенно оценив сказанное Хисуном, поспешил подтвердить:
— Точно, две шестьсот.
Городилов перевел взгляд на кочегара, Хисун встретил его, и стало видно, как давно и как жестоко ненавидят друг друга эти два человека.
Дождь, который до сих пор то срывался редкими крупными каплями, то утихал, сейчас, словно собравшись наконец с духом, громко и дружно застучал по корпусу паровоза, по путям, по отдаленным вагонам. Где-то на подходе к станции, все усиливаясь и приближаясь, весело звучал гудок пассажирского поезда.
— Четыреста отцепляйте, — категорическим тоном сказал Иван Кондратьевич начальнику станции.
— И не подумаю, — ответил тот.
— Вы что, хотите поезд сорвать?
— Нет, это вы срываете.
Сдерживая готовую сойти с языка площадную брань, Городилов повторил:
— Четыреста долой!.. А не то я позвоню в отделение Тавровому.
— Ну и звоните! — с отчаянной решимостью ответил начальник станции.
Городилов повернулся и быстро пошел в сторону вокзала. Начальник станции кивком пригласил Кряжева идти туда же, и они торопливо зашлепали по мокрой, поблескивающей масляной чернотой станционной земле.
Юрка в нерешительности глянул на мутное, без просветов небо, сильнее надернул кепку на лоб и пустился догонять ушедших.
По пути к вокзалу Городилов снова схватился с начальником станции. На перроне их встретил дежурный и, подливая масла в огонь, безапелляционно заявил, что нечего больше терять время и что пусть Кряжев сейчас же становится под поезд. Иван Гроза взвинтился пуще прежнего и напустился на дежурного. В это время к ним подошел Овинский.
IV
В помещении дежурного по станции горело электричество, потому что за окнами лил дождь и потому что высокие вагоны пассажирского поезда стояли недалеко от окон.
Помощник дежурного — оператор, востроглазая девушка в синем берете, принимала за столом по телефону какие-то сведения, записывала их в журнал, повторяя вслух каждую цифру, и в то же время успевала с интересом посматривать на вошедших. С их приходом в помещении стало свежо и тесно, запахло сыростью.
Городилов кричал в настенный телефон, вызывая отделение. Начальник станции продолжал рассказывать Овинскому о случившемся. Кряжев и Шик молча стояли у дверей и косились на лужицы, натекшие с их сапог. Дежурный убежал к пассажирскому поезду.
Виктор Николаевич уже разобрался, что именно произошло. Подробности, которые сейчас с жаром выкладывал начальник станции, не имели для него значения, и он плохо их слушал. Когда ему стала ясна суть дела, он прежде всего почувствовал досаду на Кряжева за то, что тот не поделился с ним своими замыслами. Если бы он поделился, то, конечно, никакой осечки не случилось бы. Овинский с упреком посмотрел на молчаливого машиниста, и вдруг его поразила мысль, что он очень мало знает его. Он вспомнил, что ему уже говорили как-то о наращенном тендере на ФД-20-2647, но этот факт затерялся в его памяти среди множества других фактов и сведений. Почему он не задумался над ним? Почему лишь отметил мимоходом, что интересно, и только?
Виктор Николаевич снова вгляделся в Кряжева, в его крепкую, статную фигуру, в его смуглое рябое лицо, опущенные вниз черные, напряженно прищуренные глаза, и с горечью вспомнил, что машинист встретил его на перроне как постороннего человека.
Городилов дозвонился наконец до отделения.
— Девушка, мне кабинет Таврового, — прокричал он.
При упоминании фамилии тестя Виктор Николаевич слегка вздрогнул и невольно подался в сторону Городилова.
— Федор Гаврилович?.. Мне Федора Гавриловича!.. — надрывал голос Иван Гроза. — Это Федор Гаврилович?.. Здравствуйте! Докладывает старший машинист Городилов. Я сейчас в Затонье…
Он излишне громко, но связно, напористо изложил свою обиду.
— …Я от дежурного говорю, — кричал он, видимо отвечая на вопрос Таврового. — Дежурный вышел к поезду. Начальник станции здесь.
Городилов протянул трубку, и начальник станции, сильно волнуясь, взял ее.
— Слушаю, Федор Гаврилович, — прокричал он неестественно высоким голосом. Кричать совсем не требовалось, но он, видимо, невольно повторял Городилова.
