А однажды в лавку забежал мой подкидыш. Он как раз меня увидел, за что ему спасибо, но когда купил сигареты и Регина сказала: „Заходите еще“, он вылетел как из пушки и вернулся только через пять минут: я заметила время. Вернулся за мной, очень испуганно спросив, не поплохело ли мне, снял со стула и вывел. Я же полно прожила те его пять минут, на которые он меня забыл.
Я представила их вместе: ее легкую откинутую назад голову. Его ладони на ее изящной груди, выпорхнувшие соски, его грубые тяжелые чресла, которыми он не давил ее, а держал их на весу, давая простор ее движениям. Когда он вспомнил о ложке своего супа? Когда она боком выскользнула из-под него или он сам осторожно перекинул через нее ногу?
Я поняла, что не забуду никогда этих пяти минут, на которые он меня забыл навсегда.
— У вас такой заботливый сын, — сказала она мне на следующий день, провожая за порог.
— Племянник, — ответила я. И в ту же секунду кусок асфальта оторвал мне подошву, как бы вдругорядь. Холод пошел знакомым путем — к сердцу. И я поняла, что непобедимых в жизни не бывает, непобедимые могут умереть. Просто от укуса осы. Но где взять осу? Чтоб стало больно и страшно.
И чтоб померк вокруг нее свет, на который они слетаются.
Я стала следить. О! Какое замечательное было у меня время. Я просиживала у нее часами, узнавая подробности жизни ее семьи, семей подруг.
Я познакомилась с мальчиками-близнецами. Однажды они перевели меня через улицу к дому. Увидела я и военкома-взяточника. Нет, она была полная идиотка, если не понимала: никаких денег ей, в сущности, не требовалось. За одну ее улыбку козловатый майор мог предать свой долг со всеми военными тайнами. Странно, но именно его я не судила. Он мне нравился такой, готовый на все. Как я. Я даже придумала тогда мысль: мужчинам надо уходить к женщинам в плен, как в спасение. Хорошо бы косоваркам дружно лечь под натовцев, а нашим — под чечен. Соединение истеченных соков склеило бы мир и мip накрепко. Перепутанное потомство забыло бы напрочь корни вражды, ибо зло в них, живущих и в темноте, и в смраде. Где было бы тогда мое место в разноцветье других лиц? Может, нашелся бы некий с семенем, пробившим мою застуженную, забитую, не вылеченную женскую снасть. А может, пришел бы лекарь из евреев и сказал: „Мадам! Я вам сделаю такую ножку, что вы сможете поставить ее себе на комод. Я прочищу ходы вашего чрева, это вообще на раз. И я вас сам трахну, чтоб вы поняли, как цветет жизнь. Фригидных женщин нет. Есть мужики-идиоты“.
В один из таких мечтательных дней я и пошла в лавку. Я подслушала, что деньги готовы и должен был прийти майор.
Они, видимо, хотели закрыться, но задвижка была некудышная, и я вошла тихо. Гобелен был опущен. Я не раз была за этой занавесочкой. Она меня угощала бутербродом с тунцом и портером. Там было тесно, и мы никогда не опускали гобелен. Я подняла палку и отодвинула ткань. Я замерла, потому что никогда не видела более красивых солнечных бедер. Кажется, я выдохнула из себя весь воздух, и они увидели меня. Я исчезла с той скоростью, с какой может исчезнуть колченогая женщина. На улице я вздохнула. Когда я уже переходила улицу, я увидела, что она идет за мной. Она меня не окликала, она шла за мной тайком. В руке у нее была сумка.
Странно, что за мной идет она, а не красавец майор. У него сильные руки, которые в один обхват возьмут мое горло. Но что я пишу! Какую дурь! Он — мужчина, он смылся. Он сделал свое дело. А эта с божественным телом, спрятанным в длинное пальто, идет спасать свое имя. Я разопью с ней бутылку, если не ошибаюсь, что в сумке она, за все самые что ни на есть подробности того, что бывает у красивых и никогда не было у меня. Пусть она мне прозой расскажет Анненского. Я подарю ей за это подкидыша. Даром. Чем он хуже майора? Но есть вариант гаечного ключа, молотка, бутылки, той самой, что могла быть и не для распития. Тогда не будет романа, подкидыш. Тогда тебе меня хоронить. Сделай это по-людски. Поплачь над теткой с непропеченными оладьями. Тебе это зачтется. И хорошо выпей за упокой. И попроси Бога простить Еву. Уже пора».
Так она закруглила нашу историю, в которой, слава Богу, мы все еще живы. «Уткоместь»! Какое точное слово-урод. Но почему я плáчу? Почему не выкидываю книжку в урну? Я разглядываю портрет автора на задней обложке. Фотограф ей не польстил, если не сказать больше. Она смотрит мне прямо в глаза, и я говорю ей, что выпью за ее роман, за нее, живую, и за ее талант.
Я обязательно выпью за то, чтоб ей попался тот самый еврей, о котором она мечтает. Пусть сделает ей ногу как на комод. И все остальное по желанию.
Господи! Научи нас. И правда, прости Еву! Мы еще только-только расщеперили глазки. И без тебя, Боже, нам не справиться. Все у нас туманится, все не в фокусе.
Я плачу над твоей книгой, Нащокина. Дай тебе Бог здоровья! Мои слезы падают на твои пронзительные маленькие глазницы и тихонько сползают по твоей щеке. Получается: мы плачем вместе — значит, квиты. Адам сказал мне по телефону: «Ich liebe dich, баба».
Я позвонила Ольге. Она хлюпала носом. Он ей сказал то же. Целых два liebe — это уже Дар.
Щербакова Галина Николаевна родилась в Дзержинске Донецкой области, окончила Челябинский пединститут, работала в школе. Автор книг «Справа оставался городок» (1979), «Вам и не снилось» (1983), «Анатомия развода» (1990), «Love-стория» (1996), «Год Алены» (1996), «У ног лежачих женщин» (1999). Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
Виктор Чубаров
Грехопадение звезд
* * *
Извлекая из мрака свет,я ослеп и опять прозрел.В этом времени нас как нет.Брат, вне времени наш удел.Наливается колос зла.Распускается цвет добра.С чем пожаловала, пчела?Мед твой больно горчил вчера.
* * *
Прихожу к искомому итогу:Прочен мир, в котором мы живем!Выхожу один я на дорогу.Возвращаюсь тоже не вдвоем.
* * *
Заблокирован мозг, осаждаемый слева и справа.А единственный мост взорвала, отступая, держава.Там, где свет кое-как пробивался и бил из-под камня,как последний дурак, я стою и не знаю — куда мне.
* * *
Грехопадение звезд.Мертвого марта привет.И крестовиной — внахлестчуть подмороженный свет,небом дарованный сверхстранноприимного снав ночь с четверга на четверг,в день с понедельника на…Чуть подмороженный свет,перестилаемый вновь.Незаживающий бред.Остолбеневшая кровь.
* * *
Ничего не получаетсяв мире мнимых величин.Я — угрюм. И ты — печальница.Но об этом помолчим.Всюду мгла — как ни расписывай.Но, светясь, снимает больтеплый крестик кипарисовый,крест, подаренный тобой.И прилюдно сердце кружится,разметав грудную клеть.Боже мой, даруй мне мужестводолюбить и дотерпеть.
* * *
Пепел в груди. В легких — светлое марево.Две головы у орла государева.Лет временных раскулачены повести.Рыщешь и алчешь чего позабористей.Точку поставь. Повезет — успокоишься.В банные дни все равно не отмоешься.Молодо-зелено. Велено: «Весело!»Дутое золото закуролесило.Расдухарилось. А мне-то что, мне-то что…Грех многоклеточен. Жизнь одноклеточна.
* * *
Если долго я проживу,много разума наживу.Столько разума наживу,что умру — и вновь оживу.Буду жить себе поживать.Разум нажитый проживать.
Чубаров Виктор Васильевич родился в 1951 году в Риге в семье военнослужащего. С 1974 года, после окончания Рижского института гражданской авиации, 17 лет проработал инженером смены в аэропорту Вильнюса. Автор трех поэтических книг. В 1993 году окончил Высшие Литературные курсы. Живет в Москве. В «Новом мире» печатается впервые.
Борис Екимов
Житейские истории
Мишка
Зимним неранним утром зашел я навестить старинную хуторскую жительницу Чигариху. Сидели беседовали. Тут и объявился Мишка, а вернее, Михаил Васильевич, хуторской фельдшер, возраста немолоденького, давно ему за пятьдесят перевалило. Но мужик еще крепкий, бегучий. Жил он в соседнем хуторе Арчадим, наведываясь к своим пациентам дважды в неделю. Придет, обойдет стариков по домам. С тем и до свидания. Вот и ныне свершал он свой обычный маршрут от дома к дому.
Поздоровались. Теплой, довольно заношенной одежки лекарь снимать не стал, лишь шапку на крючок повесил. Разложив на столе нехитрую снасть, он измерил хозяйке давление, посетовал, что оно немного повышенное, сказал, какую таблетку проглотить.
