Быстрей гребной галеры и даже ветра мы помчались, удаляясь от берегов Тибра. Многие славные игроки в кости побились бы об заклад на все свое достояние, что невозможно так легко избегнуть казни. Уже и след наш простыл, когда маркиза вернулась с празднества. Войдя к себе в дом, она увидела, что там недостает и вещей и людей, поставцы и буфеты открыты для проветривания, а меня и моего стража нет и в помине.
О! Тут она впала в бешенство, будто исступленная вакханка! Она топала ногами, вращала глазами, билась головой об стену, царапала себе лицо, рвала на себе волосы, клочьями ее волос был усеян весь пол. Когда ей попадались на глаза служанки, она колотила их и расшвыривала во все стороны; посылала их в погоню за нами, приказывала разыскать нас, хотя они не знали, куда мы направили стопы, кричала, что они будут навеки прокляты и она прогонит их с глаз долой, ежели они не разыщут нас.
Когда ярость ее естественно стала остывать, у нее начала раздуваться грудь после припадка истерического бешенства, и ей стало очень худо. Тогда она позвала одну из служанок и приказала поскорей достать в ее поставце на верхней полке флакон со спиртом и принести ей. Девушка впопыхах по ошибке схватила стоявший рядом флакон с ядом, который Диаманта сберегла для меня. Когда она опрометью примчалась в спальню, то ее хозяйка в глубоком обмороке лежала на полу, без признаков жизни. Девушка вскрикнула от ужаса и принялась из всех сил ее растирать и тормошить. Однако это нимало не помогло; тут, вспомнив о спирте, за коим она была послана, будучи наслышана, что это могучее средство, способное оживить умершего, она раздвинула Джулиане зубы ключом, схватила флакон, не подозревая, что там яд, влила ей в глотку изрядную порцию и стала похлопывать ее по спине, дабы жидкость поскорей на нее воздействовала. На мгновение яд ее оживил, но тут же она была сражена насмерть, получив возмездие. Она открыла глаза, подняла кверху руки и, не произнеся ни слова, умерла.
У девушки от страха душа ушла в пятки, и она ожидала самого худшего. Я слыхал, что папа сжалился над нею и, ввиду того что она совершила преступление не предумышленно, но по неведению, велел подвергнуть ее лишь такому наказанию: заставить ее выпить все, что осталось в флаконе, и отпустить на все четыре стороны.
Тем временем мы продолжали свой путь, даже не подозревая о том, что наш побег имел столь ужасные последствия; но когда кто-нибудь шел позади нас, нам казалось, что он вот-вот нас схватит. Пуганая ворона, как говорят, и куста боится, и когда ветерок шелестел в придорожных кустах, я уже хватался за рапиру.
Веселый ветер быстро домчал нас до Болоньи; мы там поселились на глухой улочке, вдали от городского шума, и долгое время скрывались от людских взоров. Но когда мы удостоверились, что достигли тихой пристани, что буря улеглась и нас не разыскивают, мы стали смело ходить по улицам.
Однажды мы услыхали, что состоится казнь убийцы, преступлениями превзошедшего Каина, и присоединились к толпе любопытных, не опасаясь осквернить свой взор картиной казни. — И что же! Оказалось, что сей преступник не кто иной, как Катуольфо, истасканный, крохотного роста сапожник с морщинистым лицом, родной брат итальянца Бартоло, сообщника Ездры из Гранады, совершившего насилие над Гераклидой, того самого Бартоло, что похитил мою возлюбленную.
Признаюсь, что меня не так уж интересовало, сколько он совершил преступлений, но мне хотелось кое о чем услыхать из его уст перед тем, как он будет подвергнут колесованию.
Не сомневаюсь, что у вас брызнут слезы из глаз, ибо до сих пор я еще не повествовал вам о столь трагических происшествиях. Дивны и непостижимы суды божьи, и здесь они будут явлены во всей своей славе. Целомудренная Гераклида, твоя кровь сберегается в небесной сокровищнице, она принесла плоды, ни одна ее капля не пропала даром. Если пролить воду, она вся целиком уходит в землю, но пролитая кровь воспаряет к небесам. Она громко вопиет к богу и не умолкает, доколе не совершит отмщения. И не только кровь безвинно убиенного человека, но и душа его, поднявшись к престолу всевышнего, неустанно взывает к нему, моля о возмездии.
О люди с чистой душой, коим ежечасно грозит насилие! Не впадайте в отчаяние и не досаждайте всевышнему своими мольбами, — внимательно вглядитесь в картину, какая сейчас развернется перед вами, и вера ваша окрепнет. Все причиненные вам несправедливости, беды и оскорбления откройте взору нелицеприятного всемогущего Судии, и поверьте, когда терпение ваше истощится, он окажет вам сугубую милость.
Но все это лишь пояснения к тексту.
Вот как начал Катуольфо свою дерзостную речь:
— Вы, господа и простой народ, что пришли, точно на праздник, глазеть, как будут терзать на колесе мою злосчастную плоть, не думайте, будто перед вами какой-то жалкий негодяй, который станет каяться, скулить плаксивым голосом, читать молитвы и все-таки угодит на колесо, где его разорвут на клочки. Я ростом мал, но духом велик. В моем теле живет душа Юлия Цезаря, перевоплотившегося в меня. Имя мое — Катуольфо, и по своему занятию я не более не менее, как сапожник из Вероны. Сапожник — человек, но ведь и король не более, чем человек.
Сейчас меня привели сюда, дабы переломать мне кости (что ж, все мы смертны!) за то, что я умертвил короля убийц Ездру из Гранады. Года два назад в Риме он убил на улице моего старшего и единственного брата по имени Бартоло, поссорившись с ним из-за куртизанки. Когда мне сообщили об этом, я сидел в своей мастерской под навесом, заколачивая гвозди в подметку. От гнева у меня прямо-таки дыбом встали волосы. Я продал сапожную мазь, щетки, бочонок с ваксой и шило, купил рапиру и пистолет и пустился в путь. Целых двадцать месяцев преследовал я его, таскаясь вслед за ним из Рима в Неаполь, из Неаполя в Гаэту (что по ту сторону реки), из Гаэты в Сиену, из Сиены во Флоренцию, из Флоренции в Парму, из Пармы в Павию, из Павии в Сион, из Сиона в Женеву, из Женевы обратно в Рим. По дороге туда мне посчастливилось встретиться с ним здесь, в Болонье, и я расскажу вам, как было дело.
Проходя по улице, я увидел, что невдалеке отчаянно дерутся несколько человек; так и мелькали шпаги. Подойдя поближе, я спросил, кто это такие, и мне ответили, что это знаменитый бандетто Ездра из Гранады. О! При этих словах у меня екнуло сердце и стало бешено прыгать в груди, руки зачесались, судорожно сжались пальцы, ноги так и заплясали, и я не помнил себя от радости. Между тем драка закончилась. Я подумал, что лучше мне не бросать ему вызов на улице (разве я справлюсь с этаким быком?), но предостеречь его и застигнуть врасплох.
Я крался за ним по пятам до его жилья, всю ночь пролежал у порога, через который он переступил, опасаясь, как бы он не ускользнул от меня. Поутру я позвонил и, когда мне отворили, сказал, что мне нужно поговорить с Ездрой. Меня проводили до его комнаты. Я постучал в дверь. Он вскочил в одной рубашке и впустил меня, а потом велел мне запереть дверь.
"Чего ты притащился?" — спросил он и скользнул под одеяло.
"А вот чего я притащился, — отвечал я. — Тебя зовут Ездра из Гранады, не так ли? Два года назад в Риме, на улице, ты вероломно убил моего брата Бартоло, и я явился отомстить за него! Разыскивая тебя, с тех пор я прошагал три тысячи миль. Почти все время я просил милостыню на пути, ибо не хотел возвращаться домой за деньгами, боясь потерять время. Теперь ты лежишь раздетый, и ты в моей власти. Ты должен умереть, хотя моя мать и бабушка на смертном одре заступились за тебя. Я поклялся сатане, что не пройдет и часа, как передам ему в лапы твою душу, — и ни за что не изменю своей клятве. Я пущу пулю тебе в сердце. Не моргни, не пикни, не шелохнись, а не то тебе будет еще хуже".
"Не знаю, как тебя звать, — сказал Ездра, — но раз уж я попал тебе в лапы, я дам тебе, сколько ты потребуешь, золота, только пощади меня. Подвергни меня каким угодно пыткам, — я готов все вытерпеть, — только не убивай меня! Отруби мне руки и ноги и забрось меня, жалкого калеку, в какой-нибудь омерзительный лазарет, чтобы мне прожить еще год, принести покаяние и отмолить грехи. Меня преследует день и ночь образ твоего брата, угрызения совести, как ядовитый червь, точат мне душу, и эти муки служат для меня достаточной карой. Если ты пошлешь меня в ад, он не будет ужасней того ада, что в моем сердце.
Какая это будет месть, ежели ты сразу покончишь со мной, убийство будет скоро забыто. Дай мне умереть медленной смертью, и это надолго останется в памяти людской. Медленная смерть окажется на пользу моей душе, но будет сопровождаться самыми ужасными телесными страданиями. Для спасения души я молю о телесных муках! Не уподобляйся дьяволу. Зачем тебе мучить мою душу и обрекать меня на вечную погибель? Твоя шпага, занесенная надо мной, заслонила небо от моих глаз. Я не смею поднять взор, каждый миг ожидая смертельного удара. Я не могу одновременно молиться богу и молить тебя о пощаде. Увы мне! Я уже читаю свой смертный приговор в твоих сдвинутых грозно бровях! Ты хочешь меня убить, но я молю тебя, подари мне жизнь! Нет ничего губительней ужаса, который внезапно нападает на человека, он выводит из строя все его чувства. Яд, преподнесенный в сахарных пилюлях, лишь наполовину яд; страх смерти ужаснее смертельного удара. Когда я смотрю в глаза смерти, вера моя умирает: ежели человек чего-либо страшится, он целиком этим поглощен. Надежда никогда не родится из страха. Разве я могу надеяться, что небесный отец избавит меня от вечного огня, ежели он обрек меня огню твоей ярости?
