Пересказал все, поведанное ему арабом.
- Насчет железных исключений ты оказался прав, - не без удивления резюмировал Егоров. - Передай, что меня устроит! банковский перевод... Да, теперь насчет твоего должника... Он - интересный, оказывается, парень. Во-первых, не один ты жаждешь с него получить. Во-вторых, семейство его - в Штатах, а сам он-в бегах.
- А... тюрьма?
- В том вся и закавыка! Смылся твой коммерсант из-под запора!
- Значит, дело мое тухлое?
- Отвечу, Вовик, уклончиво: хрен его знает...
- Ладно, может, все образуется, - оптимистически заметил Крохин, благо новые финансовые перспективы затмевали своим сиянием мрак прошлых потерь. - Мне нужны твои отечественные координаты. Уже завтра я буду в Москве. Прощай, интершабашка! Кстати... Где устроиться - не представляю. Квартиру-то я сдал...
- Кому?
- Один жучок из Морфлота. Развелся с женой, вот и блаженствует себе...
- Тебя встретят, - отозвался Игорь. - Не проблема. Поживешь у меня в загородном доме. Бабки тебе здесь отдать? Сколько ты довесил? Двадцать?
- Да я ему сам объявил, - соврал Крохин, не желая обсуждать загадочное всеведение своего шефа.
- Кому? Ах да, военная тайна... - Игорь хохотнул. Затем, вздохнув тяжко, добавил: - Завтра уже в столице... счастливый! Чего молчишь, о чем призадумался?
- Об оценочных критериях, - ответил Крохин, отчетливо и безрадостно представляя себе завтрашнее холодное осеннее Шереметьево, колкую морось, замызганные стоп-сигналы московских машин...
Истекали последние часы его путаного аравийского бытия, весьма далекого от радужных миражей приторных восточных сказочек.
"Впрочем, - подумалось ему, - кувшин со всемогущим джинном я нашел и откупорил... Только вот на роль повелителя не сподобился. А джинн этот... похоже, не рядовой демон, а настоящий шайтан!"
ЗАБОТЫ ГЕОРГИЯ СЕНЧУКА
С работы он вернулся под утро. Жена еще спала, и, стараясь не шуметь, он переоделся, повесив свой адмиральский наряд гардеробщика в шкаф, по соседству с парадной офицерской формой, крякнув досадливо от осознания непоправимых жизненных перемен. Этой офицерской форме, как подумалось ему, вероятно, если когда-либо и быть востребованной, то исключительно для похоронных процедур.
Пройдя в ванную, он умылся, с удовольствием глядя в зеркало на свое широкоплечее, мускулистое тело, позавидовать которому мог бы и молодой атлет, после прошел на кухню, приготовил яичницу с луком и шкварками и, плотно позавтракав, выпил вместо чая большую кружку кисловатого настоя шиповника.
После прошел в свою комнату, где в книжных полках красовались дивные раковины, поблекшие коралловые кусты и чучела тропических рыб, оглядел этот мертвый аквариум - и лег на кушетку, вмиг погрузившись в сон.
Спал он всегда глубоко и без сновидений, хотя, войди кто-либо в комнату, проснулся бы моментально, с абсолютно ясной головой, готовый к любой неожиданности и, соответственно, действию.
И когда к полудню прозвенел телефон, стоявший в изголовье, он, с первым же звонком сняв трубку, уже уверенно сознавал, что голос его будет ровен и тверд, будто он бодрствовал, а в голове тут же выстроились все возможные версии, касающиеся его необходимости кому-либо.
В первую очередь подумалось, что приболел сменщик и сегодня снова придется идти на службу, однако - не угадал: звонил один из приятелей, гэбэшный пенсионер, ранее плававший на "Скрябине" под его началом, а ныне работающий в одной из коммерческих структур в службе безопасности.
Бывший подчиненный, по мнению Сенчука, человечишка пустой и малоперспективный при сегодняшних возможностях и связях, звонил, как и предполагалось, с целью поразмять язык, но, вполуха слушая его, обрывать разговор Сенчук не стремился - вдруг да проскочит что-то толковое...
И - проскочило!
- Шеф-то наш бывший, Иван Алексеевич, слышал, куда устроился? - спросил приятель. - Нет? В Министерство морфлота, одним из замов первого... Ты бы, Жора, к нему бы сходил, кстати. Вдруг и подыщет тебе стол со стулом, он тебя всегда привечал и увольнению твоему противился...
- Благородной души человек! - поддакнул Сенчук, окаменев от внезапно пришедшей в голову мысли, на смену которой поспешила иная, выстраивая начало давно зревшего в сознании плана...
- Ну вот, сходи... Потом позвонишь расскажешь...
- Не скрою, ты дал мне неплохую идею, - сказал Сенчук. - А о "Скрябине" нашем ничего не слышал, под резак еще не ставят старика-морехода?
- Да говорил тут со штурманом бывшим... Весь народ разбежался, сейчас по новой экипаж набирают после капиталки...
- И чего штурман? - настороженно спросил Сенчук.
- Да штурман, как и мы, уже на пенсии...
Положив трубку, Сенчук механически застелил кровать и уселся за письменный стол.
Долго сидел, невидящим взором уткнувшись в квадрат окна, заслоненного паутиной голых осенних ветвей. Затем, достав справочник, нашел телефон министерства.
С бывшим начальником Иваном Алексеевичем удалось соединиться на диво легко - в справочной сразу же дали номер его секретаря, а на вопрос, кто именно изволит начальство тревожить, Сенчук представился, прибавив перед своей фамилией прошлое воинское звание, что обычно действовало на абонентов-шпаков внушительным образом.
Вскоре в трубке послышался голос, исполненный уверенности и достоинства.
Ходить вокруг да около Сенчук не стал: сказал, что полон сил, энергии, но прозябает на обочине, сухопутной жизнью пресыщен до тошноты и, по-прежнему не нуждаясь в теплом кресле, жаждет выхода в море, тем более, помимо специальности контрразведчика, освоил он множество смежных и уж в качестве второго помощника на солидном судне будет незаменим. В общем, прибавил: согласен хоть боцманом, лишь бы в океан...
- Приходи, подумаем, - сказал Иван Алексеевич. - Но только в середине следующей недели, запар, извини...
- Люди, которые нам нужны, всегда заняты больше нас, - сказал Сенчук. Это закон и суши, и моря. Пометь мою личность в приемном блокноте на среду, Иван Алексеевич... Специально отпрошусь с работы.
- А работаешь-то где?
- О, должность у меня адмиральская! - сказал Сенчук. - Каждый передо мной шляпу снимает, питание - исключительно ресторанное... Расскажу - лопнешь от зависти! Этим же вечером он отбыл в Санкт-Петербург. Остановившись на постой у дальнего родственника жены, сразу же отправился в порт, где, как выяснил, еще работали на таможне и в администрации несколько старых знакомых.
Однако встречаться с ними осторожный Сенчук не спешил, окольными путями выведывая необходимую информацию и приходя к чисто профессиональному заключению, что разведка, по сути своей, тот же сыск, отчего и принадлежит данная служба строго к полицейским государственным ведомствам, несмотря на сугубо гражданские одежды и невзрачно-безобидную внешность своих представителей.
"Скрябин" действительно прошел капиталку, готовился к дальнему плаванию, зафрахтованный какой-то иноземной компанией, работающей под эгидой зеленого сообщества, чьи представители находились в Москве, и, узнав телефоны заказчиков судна, Сенчук, в очередной раз возвращаясь в питерскую квартиру, уже твердо знал, что именно ему предстоит делать.
Все замыкалось на Министерстве Морфлота: именно там утверждался командный состав экипажа судна, а не в порте приписки. С одной стороны, это было неплохо: значит, Иван Алексеевич являлся ключевой фигурой в распределении кадров, но, с другой стороны, прежнее препятствие тем не менее оставалось по-прежнему незыблемым, и являлся им капитан "Скрябина", мешавший Сенчуку в продвижении к цели, как гвоздь в стельке башмака.
Судя по полученным сведениям, капитан, несмотря на почтенный возраст и едва ли не двойную выслугу лет, на пенсию категорически не собирался и каждодневно навещал стоящий в ремонтных доках "Скрябин".
"Этот сукин сын наделен просто адовой энергией!" - растерянно думал Сенчук, чувствуя, что обстоятельства толкают его на крайние меры в отношении неугомонного старого врага. Впрочем, к ним он изначально был готов.
Вечером, запершись в предоставленной ему комнате, он раскрыл свой походный кожаный саквояж, вытащив из него увесистый брезентовый сверток.
Развязав тесемки, вытряхнул на верблюжье одеяло, застилавшее постель, свой офицерский морской кортик в кожаных ножнах с латунной окантовкой, на которой были отчеканены парусный корабль и якорь - и эсэсовский кинжал наследство, доставшееся от чекиста-отчима, трофей, привезенный им из послевоенного Берлина.
Нажав стопорную кнопку, вытащил морской кортик из ножен. Тронул пальцем кончик клинка, острый, как шило.
Сжал рукоять из покоричневевшей от времени слоновой кости.
Нет... Это не оружие, так, на всякий случай... Миниатюрная, тоненькая рукоять, полностью утопающая в ладони, идиотские "усы", неудобно загнутые в разные стороны, - не клинок, а карандаш... Бижутерия.
Оружие истинных арийцев представилось куда более практичным: широкое кинжальное лезвие с готической надписью "Моя честь - залог моей верности", кованное из отборной стали, обладало остротой бритвы и тяжестью секача; рукоять из той же слоновой кости, украшенная серебряной медалькой с эсэсовскими молниями-лигами" и распластанным орлом со свастикой, буквально сливалась с рукой, а выгнутые дугами нижние и верхние упоры исключали соскальзывание пальцев при любом ударе.
