Какого дружинника не заинтересует добрый конь? И несколько минут Златига наблюдал за вороным, смотрел, как Радко его любовно оглаживал, как к ним подбежал Тихон, что-то говорил. А сам конь стоял, устало опустив голову, обмахиваясь хвостом и роняя клочья пены с удил.
– На первый взгляд, вороной просто дивный, – отметил Златига, – однако для себя я бы такого в дальние походы не взял.
– Отчего же это?
– Да ты сам погляди, ведун. У коня сильно завышен перед, а зад заниженный, слабый. Такой скакун резво толкается с места, берет быстрый разбег, однако при долгой скачке его задние ноги скоро устанут, скакун начнет терять скорость. Его придется то и дело подгонять, конь будет рваться и только силы потеряет. В итоге он утомится и будет выдыхаться. И уж не ведаю, где на нем носился Радко, но ты же видишь, как он загнан. Так что пусть мастью этот вороной и красив, пусть статью смотрится и грива его густа, но для себя я бы такого не выбрал.
Озар вздохнул. Отошел от окна.
– Надо же, а мне этот вороной таким отменным показался. Думал, вот же побаловал себя такой замечательной лошадью соляной Дольма! А выходит, что больше для хвастовства, чем для дела.
– Ну, похвалиться таким конем не грех. Вороные особо в цене, на таких князья да бояре любят покрасоваться, а еще их послам иноземным дарят. А этот к тому же белоногий, ну чисто краса лошадиная. И если бы, как в старину, надо было коня выбирать для подношения Перуну, то такой бы вполне подошел. Ведь Перун любит добрых коней. Вернее, кровь их.
– Коней Перуну отдавали в жертвоприношение только перед великими походами, – со значением заметил Озар. – Я служил на капище Громовержца и помню, как по приказу Владимира, когда он еще был предан исконной нашей вере, именно такого вороного жеребца отдали в жертву Перуну. Было это, когда Красно Солнышко собирался воевать вятичей диких, точно так же он поступил, когда на булгар заносчивых собрался. И не оставил его своей милостью Перун, удачными были походы те. Да ты сам, небось, все помнишь.
– Я это помню, – кивнул Златига, не сводя глаз с коня, которого Тихон водил по двору, чтобы тот остыл после пробежки. – Да только когда Владимир на Корсунь шел, то коня уже не убивали. А поход все едино удачным вышел. Значит, дело не в жертвенной крови скакуна, а в удачливости нашего Красна Солнышка.
Дружинник повернулся. После света на дворе он не сразу и рассмотрел как следует расставлявшего на столешнице свои резные чубышки волхва и притихшего перед ним Жуягу. Тот уже не всхлипывал, следил с интересом, чем это ведун занят, да теребил свою бороденку. Но как увидел, что дружинник на него смотрит, сразу подался вперед:
– Ты бы нашего Бурана не хаял, служивый. Знатный это конь. Я его сам пестовал с момента прибытия. Отборным зерном кормил, обмывал по утрам в росе, гриву его чесал. Даже ночевал с ним на конюшне. Вот и сегодня с ним там буду в ночь. Там у нас есть три добрых коня, и каждый…
– Хватит болтать, Жуяга! – рыкнул на него волхв. И указал на стол, где его фигурки резные были расставлены: – Лучше расскажи, где, как тебе показалось, каждый из домочадцев Дольмы находился в тот день в Почайне. Скажешь – я фигурку поставлю, и так все случившееся себе представлю. Понял, что от тебя надо?
Жуягу все это немало позабавило, но объяснял старательно, увлекся даже, шутить начал. Однако Озар его резко оборвал, заявил, что путает его Жуяга, ибо слова его с тем, что иные сказывали, не сходятся. Или совсем позабыл, как и что происходило? И холоп опять сжался, набычился, хотя больше не дрожал, смотрел угрюмо исподлобья. «Да разве ж я следил за всеми?» – повторял то и дело. Да и кто мог подумать тогда, что лихое случится? Радовались люди, веселились. И хотя он сам поначалу не хотел идти на обряд, там, однако, было на что поглядеть да посмеяться. И день-то выдался такой особый, ласковый, светлый…
– Вон поди, плешивый, – рассердился Озар. – Толку-то от тебя.
Когда Жуягу словно ветром смело, а волхв задумчиво уставился на свои фигурки, Златига спросил, подсев:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ну и как он тебе, Озар? Вроде ничего особенного и не сказал, однако все равно не нравится мне этот холоп. То трусится весь, то бычится, то вдруг даже осмелился мне выговаривать за то, что Бурана их не оценил. Откуда и дерзость взялась у плешивого? Ты это заметил?
– Заметил ли я? Я понял лишь, что мне чернавки дворовые более толково поясняли, чем этот хвост заячий трясущийся.
И вновь задумался, не сводя глаз со своих чубышек. Однако долго поразмыслить ему не дали – шум во дворе поднялся, гневные крики послышались. Сверху из терема почти бегом пронеслась Яра, за ней поспешали Будька и Загорка. Когда волхв и Златига следом вышли на гульбище, оказалось, что уже все домашние во дворе, только увечного Вышебора не было, но вскоре от него Моисей явился. Смотрел от дверей, как Мирина распекает Радко.
– Вот не зря муж мой покойный тебе не доверял, считая, что ты вражина в семье. Коня у меня увести! Ты что о себе возомнил, шельмец?
Она наступала на парня, уперев руки в бока. А он хоть бы что – скалит зубы, улыбается.
– И чего это ты разошлась, Мирина? Лещ ведь тебе доложил, что я взял вороного, а мне можно. Не чужой же увел Бурана.
– А вина заморские ты тоже из лавки забрал, потому что можно? – ярилась купчиха.
Глаза ее сверкали, щеки вспыхнули румянцем гневным.
– Учти, у меня все под учетом теперь будет! Я и тиуну, и приказчикам так сказала: гнать непутевого Радко, если явится и что-то требовать начнет. И скажи еще спасибо, если от стола тебе не откажу. А то как сидел у нас на шее, будто ярмо, так и сидеть дальше надумал. Да еще и приворовывает, словно тать лихой.
– А ты попробуй рискнуть меня со двора прогнать, Мирина, – уже не улыбаясь, а глядя из-под растрепанных прядей светлыми, по-волчьи поблескивающими глазами, предложил Радко. – Но учти, я тогда самому князю челом бить буду, просить разобрать наше дело. Хозяйкой, думаешь, тут стала? А уж это, милая, как мне будет угодно.
Мирина какое-то время смотрела на Радко, а потом приблизилась и плюнула ему в лицо.
Рядом с Озаром ахнула Яра, кинулась к Радко и успела повиснуть на нем, прежде чем тот на Мирину бросился. Моисей смотрел на них и посмеивался, явно ожидая, что прежняя обязанность домашнего ката скоро и самой хозяйке понадобится. Однако с места не двинулся, наблюдал, как старый, но еще крепкий Лещ удерживает парня, а там и Бивой подоспел. Жуяга и тот заскочил между госпожой и младшим Колояровичем, расставив руки, словно ограждая купчиху, пока она сама, гневная, раскрасневшаяся, но уже овладевшая собой, повернулась и пошла к крыльцу. Моисей с ее пути посторонился, Озар тоже отступил.
Во дворе слышался голос Яры:
– Угомонись, Радомил! Или забыл, что она дитя от брата твоего под сердцем носит? Она хозяйка тут, ты должен с ней считаться не менее, чем с самим Дольмой.
– Дитя носит? А это я еще посмотрю, кого она выродит. Но клянусь самой Макошью, плетущей людские судьбы, мне было бы слаще, если бы Мирина померла в муках, рожая его.
Тут даже повариха Голица подскочила, отвесила парню подзатыльник и запричитала тоненько, дескать, что такое Радко говорит! Или плетки Моисея хочет получить? А Мирина даже споткнулась, услышав подобное. Но не оглянулась, прошла в дом, прямая, как свеча.
Озар наблюдал за всем, посмеиваясь про себя. А еще Златига услышал, как волхв негромко произнес:
– Вот вам и добросердечные христиане. Веселись, Перун, в поднебесье!
Перун и впрямь веселился – еще солнце не село за дали днепровские, как откуда-то с севера стала надвигаться темная мгла. А там и раскат грома прозвучал, далекий еще, еле слышимый, но тут не ошибешься – Громовержец идет!
Озар прислушивался к его зову, стоя на ограде над обрывами Хоревицы. Эта часть примыкавшей ко двору Колояровичей ограды была оборонной стеной самой Хоревицы. Поднялся на нее Озар, чтобы переговорить с Лещом. Старый слуга ходил по заборолу[70] стены с мастеровым Стояном, указывал ему на что-то. Обсуждали, что завтра надо все осмотреть как следует, узнать, где есть подпорченные бревна, да посоветоваться с городским вымышленником[71]. Если надо чинить стену, то пусть тот выберет хорошие крепкие лесины на починку, а уж поправлять ограду людям Мирины придется, ее это забота, раз часть ограждения примыкает к подворью Колояровичей.
