«Когда же это будет» – нетерпеливо спросил Дан.
«Не раньше, чем она потеряет терпение от бездействия британцев. Пока же она верят в то, что если будут соблюдать закон и порядок, получит в будущем вознаграждение за хорошее поведение. Хотят быть «послушными детьми», которых мать хвалит за послушание, дает им конфетку, только бы они не водились с «нехорошими детьми». Но они забывают, что в международной политике нет «добрых детей», есть лишь наемники. А политические конфеты дают не за прилежание и верность, а, наоборот, за демонстрацию самостоятельной силы, способной восстать и постоять за себя».
«И вы полагаете, что британцы не считают еврейский анклав самостоятельной силой?» – спросил я.
«С чего бы они так считали? Почему они должны считать такими людей, которые просят днем и ночью помощи, покровительства, обороны, клянутся в верности им, тем, кто этого недостоин? Поставь себя на место британцев хотя бы на миг. С кем бы из двух ты бы склонялся к примирению: с тем, кто стоит с тобой лицом к лицу и проливает твою кровь, доказывая изо дня в день, что он властвует и бесчинствует в стране, или с тем, кто примирен с тобой изначально, и только умоляет тебя спасти его из рук первого, постоянно напоминая об обязательствах в отношении него? Несомненно, ты бы сделал все, чтобы прийти к пониманию с первым, даже если это во вред второму, более тебе верному. Ибо политика это не банк для оплаты за покорность, а банк, оплачивающий спокойствие, которое хотят купить у того, в чьих руках ключ к этому спокойствию».
И опять я хочу добраться с помощью Габриэля до корня проблемы, немного из-за буквоедства, присущему моему характеру, немного из желания поколебать абсолютную уверенность Габриэля в своей правоте:
«Вы действительно полагаете, что британцы могут забыть декларацию Бальфура и все ее обязательства в отношении евреев?»
«При словах «декларация Бальфура» передо мной возникает привидение», – губы Габриэля сузились. – Надеюсь, что никто из вас не считает всерьез, что эта декларация дана была из любви к иудаизму и к Израилю. Ни персидский Кир и ни английский Кир не давали декларации от щедрости сердца. Цель обоих была – создать здесь анклав, на который можно было опираться в этой части мира. В тот момент, когда британцам стало ясно, что здесь есть сила, превышающая силу сионистского анклава, вариант ТАНАХа в их устах изменился, и декларация Бальфура стала призраком. Каждый день, проходящий здесь под знаком сдерживания – еще одна горсть земли на могилу этой декларации. Или вы вправду думаете, что британцы готовы прокладывать путь декларации Бальфура штыками своих солдат?»
Все время, пока длилась беседа, Дан не переставал нервничать. На мучающий его вопрос, заданный им еще тогда, когда начались бесчинства, он никак не мог получить ответа. Я знал, что это не дает ему покоя, поэтому не удивился, когда он обратился к Габриэлю грубо, в форме, явно граничащей с дерзостью:
«Смотри, – сказал он, – мы тут все болтаем и болтаем, но когда будут действия? Когда начнутся акции?»
Габриэль вовсе не удивился.
«А если я сообщу тебе, к примеру, что завтра ты выйдешь на акцию, – сказал он спокойным голосом, – что ты будешь делать?»
И не ожидая ответа, усилил голос:
«Ты бы устроил засаду бедному арабскому извозчику, который имел несчастье проехать через еврейский квартал, и выстрелил бы в него. Вот, он свалился в лужу крови. Тебе от этого стало легче?»
Дан не ответил.
«Итак, – голос Габриэля достиг высот, до которых редко поднимался, – не это было целью моих занятий с вами всю эту зиму. Не для этого я выковывал из вас боевое подразделение. Я не собираюсь заниматься грязным мясницким делом мщения, а намереваюсь готовить вас к длительным военным действиям. Для этого необходимо время. Кто не может ждать, пусть присоединяется к мстителям на обочинах предместий, бросает камни, поднимает топор, колет ножом, стреляет в прохожего араба, и таким образом успокаивается. Не лежит моя душа к таким бесчинствам. Я собираюсь выкорчевать корень зла, – лидеров и подстрекателей в арабских селах, дающих укрытие бандитам, а не прохожих арабов. И если в один из дней я нарушу приказ о сдерживании, то это будет лишь во имя настоящей атаки на врага, и тогда, быть может, я смогу вывести в бой гораздо больше сил, чем наше маленькое отделение».
Он замолчал на миг и глубоко вздохнул.
«Поверьте мне, что и мое терпение проходит тяжкое испытание».
Глава шестнадцатая
1
Так началось наше участие в деятельности «Хаганы». Но это было совсем не то, на что мы надеялись после слов Габриэля о создании ударных отрядов. Вместо этого пришли серые, как нам казалось, бесперспективные, будни.
Мы занимались военной подготовкой, успевшей надоесть еще в пору молодежных движений. Нас направили в разные отряды. Айя перешла в группу девушек.
Наш командир изо всех сил старался внушить нам необходимость соблюдения тайны. На первом занятии нас обучали правилам передачи команд, которые должны проходить под шифром «п.с.» – обозначающим первые буквы слов «приказ связи». Он долго объяснял, каким образом следует быстро передавать приказ по цепочке, даже если он поступит ночью. Мы ждали, что вот-вот начнется более новое и важное.
Тогда мы приступили к изучению карты Иерусалима и его окрестностей. На большом листе мы должны были начертить две центральные улицы города, – Яффо и Кинг Джордж, а затем изобразить четыре квартала, которые окружали перекресток этих улиц. Причем не карандашом, а только тушью. Затем все наши инженерные экзерсисы были переданы командиру. Его довольное выражение лица, было точь-в-точь, как, у нашего преподавателя арифметики в четвертом классе начальной школы. Все это черчение злило меня до такой степени, что я пытался отыграться, задавая, на первый взгляд невинные, но с плохо скрываемой иронией, вопросы. Я интересовался, следует ли отмечать на карте такие учреждения, как «Тнува» или Универмаг по продаже тканей – «Амашбир Текстиль», выделять красной линией дорогу от дома к школе. Командир, парень серьезный, не замечающий моих подколок, отвечал, что в этом нет необходимости.
Горькое разочарование Дана, который был вместе со мной в группе, выражалось в более интересной форме. Если мы рисуем Иерусалим и его предместья, считал он, то следует также наносить на карту и близлежащие арабские деревни, как, например, Силуан, Бейт-Ихса и другие. Это предложение несколько вывело из равновесия командира, который тут же задал встречный вопрос: как же ты войдешь в Бейт-Ихсу, чтобы начертить его строения? «Не знаю, – был ответ, – я и пришел в «Хагану», чтобы меня научили этому». Сама идея войти в арабскую деревню в дни непрекращающихся бесчинств, привела в замешательство командира и всех остальных, кроме меня и Дана.
После того, как нас научили владеть треугольником и линейкой, и рассчитывать масштаб, мы поднялись еще на одну ступень: нас привели в большое здание, в залах и подвалах которого сосредоточены были защитники города. Сестры милосердия, добровольно помогающие «Хагане», раздавали хлеб, консервы, колбасу и чай группам посыльных, и мы помогали им переносить эти продукты с места на место, грузить ящики в машины, которые развозили их на позиции «Хаганы» в городе и за его пределами.
Командир объяснял нам важность этих работ. Хотя они и не чисто военные, их надо прилежно выполнять, ибо от этого зависит нормальное питание наших мужественных бойцов, там, на окраинах города. Эту речь он завершил предупреждением, не прикасаться к продуктам, особенно лакомствам, предназначенным нашим защитникам.
Еще на одну ступень мы поднялись, когда начали нас посылать парами – патрулировать по границам еврейских кварталов и сообщать о том, что происходит в соседних арабских селах. Это уже было более интересное занятие. Для маскировки наших целей к нам присоединили девушек, и, таким образом, патрулирование превратилось в удовольствие. Пары подбирались с учетом дружеских связей, существовавших ранее, и сообщения типа «собралась толпа» или «подозрительная возня» были достаточной платой за романтические прогулки в разгар весны и напряженных занятий в школе, от которых мы были освобождены приказом свыше.
Еще одним романтическим знаком первых дней в «Хагане» было то, что мы могли уходить из дому на всю ночь. Командование почему-то решило, что нам следует ночевать не дома, а в одном из городских зданий, чтобы быть готовыми к ночным вызовам. Правда, насколько я помню, ни одного такого вызова не было. Никто не прерывал наш сон в комнатах, где мы спали на матрацах, положенных на пол. Эти правила совместной ночевки, в конце концов, приводили к тому, что многие бесились от безделья. Помню, как-то мы ночевали в офисах иерусалимской общины, и шатались из комнаты в комнату, пока не добрались до места, где хранился свадебный балдахин, хуппа, под которым раввины справляли свадьбы молодых пар.
