Мать! Замужняя женщина! Это означало, что даже ее желание (если бы оно и впрямь было) ничего не могло изменить. Он был посторонним, третьим лишним.
Да и с чего он взял, что она наслаждалась его объятиями? Он набросился на нее, как какой-нибудь насильник, — что же ей оставалось делать, как не подчиниться? Она не раз давала понять, что не в восторге от его общества, но он не захотел в это поверить. «Может, ты теперь что-нибудь поймешь, безмозглый болван!» — бормотал Хантер себе под нос, направляясь к лошади. В голове у него, как всегда с похмелья, шумно перекатывались пустые жестяные банки.
Он здорово усложнил себе жизнь, прикоснувшись к этой женщине, позволив себе мечтать о том, что в принципе невозможно. Если бы Фиалковые Глаза могла хоть краем глаза заглянуть в его душу, она ужаснулась бы тому, что увидела. В таком случае, какая разница, что она думает о нем? Но, всовывая руки в рукава чистой рубашки, Хантер чувствовал себя, как никогда, неуклюжим, грубым и выставленным на посмешище. Заправляя в штаны полы рубашки, он украдкой покосился через плечо: Фиалковые Глаза пила чай, изящно отламывая от краюхи хлеба крошечные кусочки. Позже она молча, с видом оскорбленного достоинства, уложила вещи и перепеленала ребенка. Со стороны ее хлопоты выглядели умилительно домашними, неприятно напоминая о прежней жизни, о том, каким он, Хантер Мак-Кракен, когда-то был, но уже не мог быть, как бы ни старался.
Натянув длинную куртку из дубленой овечьей кожи, он пошел к костру, по рассеянности наступив при этом на коробку с табаком. Раздраженный и смущенный одновременно, он не нашел ничего лучшего, как громко (слишком громко для больной головы) скомандовать:
— Даю десять минут на сборы.
Фиалковые Глаза не стала протестовать, однако прошло около часа, пока она готовилась к отъезду. За это время она ухитрилась ни разу не встретиться с ним взглядом, и Хантер сделал вывод, что ее в буквальном смысле тошнит от него. Вернувшись к обычному своему ехидству, он угрюмо думал: что ж, хорошо и то, что она больше не ноет.
Нахлобучив шляпу, он поспешно вскочил в седло — и сразу об этом пожалел. Ему показалось, что мозги накренились на одну сторону, как это случается во время качки с плохо закрепленным грузом в трюме корабля. Хантер не удержался от стона и схватился за голову. К его удивлению, Фиалковые Глаза издала звук, похожий на сочувственное эхо.
Глаза их ненадолго встретились. Она помнит, подумал Хантер. Правда, на ее лице застыло выражение глубокого сожаления и стыда, но в глазах был отблеск прежнего огня. Один этот взгляд заставил его тело откликнуться, словно кровь, отхлынув от измученной похмельем головы, бросилась в пах. Совершенно новый опыт для того состояния, в каком находился Хантер.
А ехать, кстати сказать, предстояло целый день!
Сэйбл не стала раздумывать о том, как она сумела разъярить и тут же разжечь Хантера Мак-Кракена (нелепо было размышлять над мужским поведением — самой непредсказуемой и дикой вещью на свете). Вместо этого, труся на лошади по едва заметной тропинке, она припоминала все, что когда-то знала о своем проводнике. Сэйбл не раз случалось подслушивать разговоры отца, в которых то и дело звучало имя Мак-Кракена. Для нее не было секретом, что он — разведчик северян. Она понимала, что это своего рода героическая миссия, от которой во многом зависел успешный конец войны. О Мак-Кракене говорили с уважением, хотя кое-кто из генералов и не одобрял его упорного нежелания расправляться с вражескими поставщиками медикаментов, когда такая возможность представлялась. Что до Сэйбл, ей, такая позиция казалась похвальной, несмотря на враждебность, которую она чувствовала к капитану. Она и теперь не изменила этого мнения.
Интересно, думала она, разглядывая неестественно прямую спину Мак-Кракена, знает ли отец, что его любимый офицер превратился в заросшего волосами дикаря со скверным характером? Наверное, знает, решила она, вспомнив, как однажды вечером отец получил донесение, касающееся капитана. Прочитав его, он смертельно побледнел, закрылся в кабинете и напился до потери сознания. Он никогда не упоминал, что там было написано, но как-то обмолвился, что Мак-Кракен попал в тюрьму конфедератов. С тех пор он бесследно исчез как из жизни отца, так и из ее жизни. За это последнее Сэйбл была только благодарна: в памяти был еще слишком свеж нанесенный капитаном удар.
Холодный ветер налетел резким порывом, впившись в кожу лица сотней невидимых острых зубов. Сэйбл плотнее запахнула полы накидки, под которой посапывал Маленький Ястреб, и огляделась.
К этому времени они выбрались на наезженную дорогу. Леса остались позади, вокруг тянулась унылая равнина, однообразие которой нарушали лишь группы валунов да редкие рощицы деревьев, согнутых постоянными ветрами. Кое-где торчали высокие скалы, похожие на гневно указующие персты. Постепенно дорога расширилась, вокруг стали попадаться брошенные фургоны со скарбом. От всего этого веяло такой безысходностью, что Сэйбл отказывалась верить, что можно по собственному желанию жить в таких местах.
Вдоволь насмотревшись на это кладбище человеческих надежд, она вернулась к созерцанию спины проводника. Как мог человек, карьера которого была настолько многообещающей, отказаться не только от нее, но и от родных, близких и друзей, чтобы поселиться в местах настолько безрадостных? Поскольку Фиалковые Глаза с самого утра не сказала ни слова, Хантеру приходилось время от времени оглядываться, чтобы убедиться, что она следует за ним. Каждый раз он ловил на себе ее пристальный взгляд, а когда не видел его, то все равно чувствовал, как этот безжалостный взгляд упирается ему прямо в шею. Хантер боролся с желанием втянуть голову в плечи и тем прикрыть уязвимое место. Эта чертовка, думал он мрачно, создаст ему еще немало проблем. Он ощущал это инстинктивно, нутром.
— Вас ожидают, сэр. — Часовой распахнул дверь и отступил, пропуская Ричарда Кавано в кабинет.
— Распорядитесь насчет кофе для полковника, — приказал человек за столом.
— Так точно, генерал.
Как только дверь закрылась, бесстрастное лицо генерала выразило сильнейшую тревогу. Выйдя из-за стола, он направился к вошедшему с протянутой для пожатия рукой.
— Что случилось, Рик? Ты отвратительно выглядишь!
— Сказать по правде, я и чувствую себя не лучше, — признался Кавано, хватая протянутую руку и пожимая ее своими двумя. — Я пришел к тебе просить об одолжении.
Генерал Кертис указал на кожаное кресло с высоким подголовником. Унылое выражение на лице старого приятеля очень не нравилось ему. Открывая коробку сигар и протягивая ее Ричарду Кавано, он думал о том, как несправедлива судьба, обрушивающая все новые и новые беды на голову одного человека.
