Она еще пишет (как будто по поводу ненапечатанного дневника Ивана Алексеевича, но без всякой связи с ним): «О многом не могу писать… И мерзавцы же есть на свете». Мне было бы неприятно ее спрашивать, что и кого она имеет в виду. Вероятно, она говорила то же и Вам? Пожалуйста, сообщите, в чем дело[299].
У нас нового ничего. Все так же невесело, — очень невесело.
Мы оба шлем Вам самый сердечный привет и наши лучшие пожелания.
Узнали ли в Париже еще какие-либо литерат<урные> новости? Напишите.
68. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 24 января 1954 г. Манчестер
104, Ladybarn Road Manchester 14 24/I-54
Дорогой Марк Александрович
Спасибо за письмо — и за то, что в письме Чех<овскому> изд<ательст>ву спросили и обо мне. Судя по всему, что я знаю (от Вас), надежды у меня мало, но пока нет отказа, есть все-таки «огоньки впереди»[300]. Едва ли Бахрах уже писал им и предлагал издать сборник памяти И<вана> А<лексеевича>. Думаю, что он надеялся в этом смысле на Вас (хотя ничего определенного не знаю). Мне кажется, что ввиду всяких разногласий и неурядиц идею эту вообще лучше отложить. Такой сборник может выйти и через год-два. А вот вечера памяти И<вана> А<лексеевича> устраиваются даже в Венесуэле. А в Париже — ничего. Насчет того, кто «мерзавцы», о которых писала Вам Вера Ник<олаев>на, ничего сказать не могу. Кроме обычных разговоров о Зайцеве, ничего такого от нее не слышал. Кантор мне пишет, что она считает, что у нее осталось 4 друга: Вы, Любовь Ал<ександров>на <Полонская>, он (Кантор) и я. Мне ее очень жаль, она сбита с толку, ни в чем отчета себе не отдает и, действительно, друзей у нее мало (как было их в последние годы мало и у самого И<вана> А<лексеевича>). Но ее беспокойство о Чех<овском> изд<ательст>ве — для меня новость. При мне она ждала желанного письма со дня на день и считала дело верным.
«Ульмской ночи» я еще не получил. На днях пришел от них пакет, и я был уверен, что это Ваша книга, но оказалось — поэтическая антология Иваска, со множеством таинственных для меня незнакомцев, вероятно, из ди-пи[301]. Спасибо большое за книгу. Буду ее читать со всем вниманием, на которое способен — а главное, медленно, п<отому> что чем больше живу и читаю, тем яснее вижу, что от быстрого чтения и проку нет, да и понимаешь 1/10 из того, что сказано автором. Бердяев читал толстую философск<ую> книгу в два часа. У меня еще убавилось к нему доверия и почтения, когда я узнал это.
До свидания, дорогой Марк Александрович. Как все у Вас? Как глаза Анны Григорьевны? Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.
Ваш Г. Адамович
69. М.А. АЛДАНОВ — Г.В. АДАМОВИЧУ 31 января 1954 г. Ницца 31 января 1954
Дорогой Георгий Викторович.
Получил Ваше письмо, а вчера и письмо от Александровой. Я ее о Вашей книге запросил, и она отвечает: «Думаю, что не превышу своих полномочий, если скажу Вам, что мы очень хотели бы издать Адамовича, — и ждем от него продолжения его рукописи». — От себя добавляю: это не обязательство, но похоже на что-то вроде морального обязательства. Действительно, ведь Вы им послали очень немного страниц (от Маклакова они потребовали трети рукописи, и он им прислал 80 печ<атных> страниц ДО заключения договора). Убедительно Вам советую исполнить их желание. В самом худшем случае, если они все-таки книги не возьмут, — Вы, верно, будете иметь возможность почти все написанное напечатать в «Опытах», в «Н<овом> р<усском> слове» или еще где-либо.
О Вере Николаевне и обо мне она пишет тоже довольно неопределенно, — дело, мол, в принципе решенное, — но договора мы пока не имеем. Между тем и «Петлистые уши», и моя «Повесть о смерти» сданы им были полностью еще летом. Тем не менее, я почти уверен, что они книги издадут.
Разумеется, Вы можете сослаться на вышеприведенные слова Александровой в письме к ней. Но лучше с той же ссылкой пришлите ей и продолжение. Помимо всего прочего и само собой разумеющегося, ведь это немалые деньги. Если Вы долго будете ждать, то они могут, боюсь, предложить Вашу тему другим. Тем более что Александрова понимает, что я ее слова Вам немедленно сообщу, — «а он не откликнулся». Всего легче, — напишите ей тотчас, что к такому-то сроку сдадите им столько-то страниц, а все — тогда-то.
Анна Григорьевна[302] чувствует себя лучше, вчера Т<атьяна> М<арковна> водила ее опять к окулисту, и он очень обнадеживает.
Вы мне писали, что редактором «Возрождения» будет Померанцев. Совершенно ли это достоверно? Я как раз на днях получил письмо от Бор. Зайцева, и он мне сообщает к слову, что в «Возрождении» длительный кризис и что Гукасов его, Зайцева, вызывал к себе, — не то для совещания, не то для предложения ему редакторского поста (для чего именно, из письма Б<ориса> К<онстантинови>ча не ясно).
Маклаков и Кускова уже получили «Ульмскую ночь». Надеюсь, получили и Вы? Вы ведь говорили, что Кантор все Вам пересылает, — все приходящее по Вашему парижскому адресу.
Совершенно с Вами согласен о Бердяеве.
При нынешнем нашем положении в Ницце я едва ли скоро смогу приехать в Париж. Между тем с вечером памяти Ивана Алексеевича в Пен-Клубе как будто Рогнедов спешит. Помните Ваше обещание приехать и прочесть о нем доклад для французов.
Мне тоже очень жаль В<еру> Н<иколаевну> <Бунину>, — ее материальное положение также отнюдь не улучшается[303]. И это через три месяца после кончины Ивана Алексеевича! Что же будет потом?! Пишу письмо за письмом, и толку мало.
Оба шлем самый сердечный привет и самые лучшие наши пожелания. У Т<атьяны> М<арковны> нормальное давление крови держится.
70. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 3 февраля 1954 г. Манчестер
104, Ladybarn Road Manchester 14 3/II-54
Дорогой Марк Александрович
Спасибо за письмо, за цитату из письма Александровой — и еще за то, что сообщаете о здоровье Татьяны Марковны и Анны Григорьевны. Я рад не только хорошим вестям, но и тому, что Вы, значит, верите, что справлялся я об этом не потому, что «так принято».
Александровой я отвечаю сегодня же[304], но отвечаю не совсем то и не совсем так, как Вы советуете. Я ей пишу, что произошло недоразумение (разумеется, в самом что ни на есть вежливом и сговорчивом тоне). Больше года тому назад Терентьева, ее заместительница, сообщила мне, что они обе чуть ли не «в восторге» от тех двух глав, которые я по ее требованию спешно послал, и постарается выслать контракт, как только это будет возможно.
Из этого я вправе был заключить, что для решения: да или нет? — присланных глав достаточно, и работу прекратил. Все время я ждал, что письмо и обещание Терентьевой получит продолжение. Но их молчание длилось больше года — а теперь, оказывается, они «ждут продолжения рукописи»! В ближайшие 2–3 месяца я занят: мне надо написать к апрелю маленькую книжку о советск<ой> литературе для «Amis de la liberte»[305] и, кроме того, надо кончить большую книжку, которую я забросил и оставил на половине[306]. Я пишу Александровой откровенно, что был бы ей очень благодарен, если бы она обещание Терентьевой оставила в силе — и при решении брать книгу или не брать считала бы, что с этой стороны все в порядке, т. е. что присланных двух глав достаточно. В таком случае я всю рукопись ей доставил бы к концу сентября. Ну, а если нельзя — то нельзя, и пусть делает как знает. Никаких дополнительных глав «на пробу» я сейчас, да и вообще до конца весны, в лучшем случае, послать ей не могу. Помимо того — но об этом я пишу Вам, а не ей — до осени все может опять измениться, и моя «проба» пропадет напрасно. С договором — дело верное.
