Не успел флорентиец и глазом моргнуть, как Умар опустошил поле роскошной трапезы и опорожнил полный кувшин родосского вина.
"После такого успешного сражения нужна передышка,- сказал негоциант, усмехаясь.- Иначе, опасаюсь, мне придется нести славного воина вместе со всеми этими блюдами до самого Аль-Баррака на своих собственных плечах. Отдохни до третьей стражи и приготовься к, увы, не слишком приятному пробуждению".
Флорентиец вышел, а Умар устроился на тюфяках и задремал.
Потом он рассказывал, что ему снился райский сад, Гюйгуль в одеждах прекрасной пери и множество неописуемой красоты гурий, окружавших свою госпожу и его возлюбленную.
Когда властная рука растолкала Умара за плечо и он с трудом открыл глаза, перед ним на ковре уже были разложены кольчуга и плащ франкского рыцаря-тамплиера. Флорентиец собственноручно помог ему переодеться и показал, как должен крепиться на плечах белый плащ с красным тавром, которое к тем годам сменило принятый ранее восьмиконечный крест.
Приняв чужую личину, Умар заметил свое искаженное отражение на круглом боку одного из больших золотых сосудов.
"Не слишком-то я напоминаю франка",- вздохнул он, еще надеясь, что, увидев явную химеру, флорентиец все-таки откажется от своего замысла.
"Значит, юноша не видел настоящих палестинских тамплиеров,- отрезал тот.- Приглядись ко мне".
С трудом отгоняя винные пары, которые придавали всему в глазах смутные очертания миража, твой отец вгляделся в расплывчатые черты флорентийца. Он запомнил только спокойную и вовсе не коварную улыбку, обрамленную аккуратной подковой бороды, и проницательный взгляд светлых глаз.
"Меня тоже нелегко принять за аравийца,- сказал негоциант,- а между тем, половина крови, текущей в моих жилах, хашимитского разлива".
Твой отец был изумлен этим признанием до глубины души и потому, оставив всякое душевное сопротивление, кротко последовал за своим загадочным благодетелем в темный сад.
В двух шагах от внешней дверцы, за которой таились для твоего отца все опасности негостеприимного города, торговец остановился и, приблизившись к Умару вплотную, прошептал ему прямо в ухо:
"Запомни свое новое имя, то имя, что ты обязан носить до самого освобождения. Запомни. С этого мгновения ты - Гуго".
Умар вздрогнул, заметив некое сходство с именем своей возлюбленной.
"Повтори",- строго повелел флорентиец.
Твой отец повторил.
"Сносно,- удовлетворенно кивнул флорентиец.- Этого вполне достаточно, поскольку мы уже знаем, что ты немой рыцарь, не владеющий грамотой".
Услышав гневный вздох твоего отца, он добавил:
"Ничего постыдного. Большинство рыцарей из северных франкских областей безграмотны, вшивы и дурного воспитания. Так что не требуется никаких излишних церемоний".
Они вышли на улицу, и вновь флорентиец уверенно двинулся вперед без всякой охраны и света, как по покоям собственного дома.
Затем они проникли в пределы третьего двора, так же благоухавшего ночным ароматом роз, спустились по лестнице, преодолели три сотни шагов по узкому подземному ходу, с потолка которого падали капли испарений, и наконец, в ответ на звонкий стук перстня, загремела тяжелая связка ключей и гулко заскрежетала мощная решетчатая дверь.
"Это он",- кому-то властно сказал флорентиец, и из неведомых пустот донеслось эхо.
"Да, господин,- подобострастно ответил флорентийцу некто, принятый твоим отцом за тюремщика.- Все будет исполнено, как велел господин. Никто не увидит его".
Заскрежетала еще одна мрачная дверь, и Умар сделал еще два шага, которые могли стоить ему очень дорого.
"Теперь тебе, славный потомок Адама, остается только доверять моей клятве,- доброжелательно сказал негоциант, прикоснувшись к плечу Умара.- Вот залог доверия".
С этими словами он взял Умара за руку и вложил в нее перстень, который тот сразу узнал на ощупь: тем самым перстнем он расплатился неделю назад с владельцем подвала.
"Я доверяю тебе, добрый человек",- сказал твой отец.
Несколько мгновений флорентиец простоял перед ним молча, а потом ответил:
"В моей жизни никто не доверял мне так, как доверяешь ты. Такое доверие заслуживает с моей стороны большей мзды, чем будет стоить тебе твое спасение. Жди. Прояви терпение. Прощай".
Флорентиец канул во тьму, из которой появился, а перед твоим отцом вернулась на свое исконное место железная дверь, а затем, лязгнув железной челюстью, повисло кольцо замка.
Тот пронзающий душу лязг замка стал последним значимым событием, предварившим безмолвную неделю, которая выросла в целый месяц нестерпимой тишины и тоски. Ничто не отличало бы застенок от могильного склепа, если бы единожды за день в крупную ячею решетки не просовывалась живая рука, подавая узнику плошку бобов и кувшин с водой.
Наконец Умар потерял счет времени, и в его голове ослепительным огнем, пронзившим тьму, вспыхнула мысль, что он жестоко обманут.
Тогда он решился на отчаянный шаг.
Он надел на себя кольчугу, отбросил в дальний угол франкский плащ и, как только рука кормильца вновь появилась в окошке, дернул за нее так, что тюремщик звонко стукнулся лбом об несокрушимую дверь и безвольно повис снаружи. Изловчившись, Умар просунул на свободу свою руку и сумел снять с его пояса связку ключей. На оставшееся дело потребовалось чуть больше ловкости, и вскоре тяжелый дух подземелья показался Умару прекрасным ароматом роз.
Он, привыкнув к темноте, легко обнаружил лестницу, бросился по ней наверх и... угодил прямо в толпу стражников, которые едва не подняли его на острые пики.
Твоего отца жестоко избили и бросили обратно в подземелье. Он слышал злобные речи стражников, желавших его смерти. "Чего эмир возится с этим негодяем! - кричали они.- Прирезать его, как барана, и делу конец. Обещанного выкупа нет уже целый год!"
"Неужели прошел год?!- ужаснулся Умар.- Тогда мне и вправду конец!"
Он хотел было развеять все чары и признаться стражникам во всем на своем родном языке, который уже едва не стал забывать, но вспомнил о страшной клятве, нарушить которую означало потерять и честь и душу, пусть даже эта клятва была опрометчиво дана бесчестному и бездушному человеку.
Тогда твой отец сам стал молить Всемилостивого Аллаха скорее послать ему смерть и решил не принимать более никакой пищи.
В ту ночь, которая ничем не отличалась от дня, ему снились яства, расставленные на ковре, то ли в райском саду то ли, в доме коварного флорентийца.
Стук собственного сердца разбудил его. Прислушавшись, он различил шаги, которые показались ему знакомыми. Разумеется, он принял их за слуховой обман, вызванный голодом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
