— Нам не нравится, когда беспризорные женщины шатаются среди ночи по городу. И у нас есть закон против голосования на дорогах, если она именно это делала на шоссе. Ну-ка, отпусти рубашку.
— Отведите меня к ней. Вы об этом еще пожалеете. Если последнее, что я сделал…
— Пусти рубашку. А теперь лучше послушай меня, парень. Ты нам не очень-то нравишься, и на этот раз мы тебя взяли по полному праву. Она задержана за бродяжничество, за публичный скандал, а ты, могу поспорить, прямиком подпадаешь под закон Манна[2]. Брачная лицензия среди твоего барахла не обнаружена, а на твоей машине флоридские номера. Так что просто научись себя прилично вести здесь, парень, не то пожалеешь. Теперь насчет женщины. — Коп прокашлялся. — Не знаю, в чем дело, почему она так тебя добивается, только вопит как резаная. Мне тут в тюрьме не надо шуму, так что, если ты соблюдаешь свои интересы, заставь ее заткнуться. И еще одно, парень. Залог потянешь?
— Твои расценки не потяну.
— Подумай. Даю два дня. После этого тебя ждет судья.
Коп привел его по коридору в пустую комнату, где стоял стул, два стола и конторский шкаф, и хотел было выйти, но Бенни схватил его за рукав:
— Стойте. Дайте сначала побриться. И еще. — Коп остановился. — Хочешь, чтоб я ее утихомирил? Тогда достань виски. Это ей помогает. Больше я ничего не смогу сделать.
— Знаешь, это против правил.
— Ну, выбирай.
Бенни получил свою бритву и, оказавшись в темной маленькой туалетной, вытащил из-за подкладки футляра бумажный пакетик и сунул его в карман. Потом побрился. Вернувшись в комнату, обнаружил в конторском шкафу бутылку и стеклянный стакан. На этикетке было написано «Педдлбрук» и добавлено: «Срок годности — не больше четырех месяцев. Ароматизировано и окрашено деревянными стружками». На вкус напиток напоминал скипидар, куда набросали осколки стекла.
Пэт ворвалась в комнату, как дикое животное, загнанное в клетку. Волосы взлохмачены, на лбу зловещая складка, взгляд твердый. Но когда увидела Бенни, все переменилось. Сначала она вообще не могла говорить, только плакала у него на плече. Он обнял ее, убаюкивал, чувствуя ребра под легким платьем. Она очень похудела.
— Пэт, послушай меня. Успокойся, Пэтти, все хорошо, правда.
— Бенни, я не знаю, что со мной случилось. Мне все кажется неправильным и безумным. Я больна, Бенни? Знаешь, я опять отключилась, а когда очнулась в машине рядом с лысым человечком, мне стало плохо. По-настоящему плохо, и с тех пор кажется, будто я живу в чужой шкуре. Бенни, я так мучилась и так нервничала, скажи мне, в чем дело, что происходит?..
— С тобой все в порядке, Пэт, поверь мне. Жара, ты не ела… Все время в таком напряжении… Видишь, я собираюсь привести тебя в полный порядок. Сядь, милая. Я тебе все объясню.
Они уселись за стол, и его тихий голос вроде бы успокоил ее. Она нервно дергала себя за ухо, но глаза ее были широко открыты, внимательны, смотрели на него не отрываясь, как смотрит тонущий на предмет, который может его спасти. Он говорил, как через пару дней все уладится, он ее отвезет в хорошее место, и все пойдет по-другому. Говорил, сам стараясь поверить. Потом пошел к шкафу, налил виски, повернувшись спиной к столу, где сидела Пэт:
— Выпей быстренько, милая.
— По-твоему, надо? На пустой желудок? Утром мне дали такую дрянь…
— Знаю, Пэтти. Пей. Вот увидишь, все будет в порядке.
Он следил, как она пьет, и вдруг понял, что ему хочется, чтобы все было иначе. Через какое-то время заметил в ней перемену. Она заговорила быстро, резко и развеселилась.
— Еще день, Пэтти, может быть, два.
Смеясь, она пошла обратно, туда, где ее держали.
Когда Бенни вернулся в свою камеру, коп облокотился о решетку и спросил:
— Подумал уже о залоге?
— Сколько?
— Ну, я скажу тебе, приятель. Если хочешь, чтобы все дело осталось между нами, сойдемся на пяти сотнях за вас обоих, за освобождение под залог.
— Под залог?
— Именно. Ну а за мое доброе отношение можешь внести небольшое пожертвование на церковь. Я ее прихожанин. Они делают добрые дела в городе, знаешь, особенно тут, в тюрьме. Красят решетки, пекут пироги для гостей…
— Что-то я тут не видел никаких пирогов.
— Так ведь сейчас не Рождество, приятель. Пекут к Рождеству.
— И сколько им, по-твоему, надо?
— Я бы сказал, тысячу.
Бенни подскочил и вцепился в решетку:
— Ах ты, гад вонючий! Где мне взять тысячу?
— Там же, где взял те пятьсот, что мы нашли у тебя в кармане при обыске.
— В кармане? Это все, что у меня есть!
— Было. В протоколе про них ничего не сказано, парень.
— Почему, ты, поганый слизняк…
— Тише, тише. Теперь насчет тысячи. Просто положи ее в конверт с надписью: «Пожертвование Четвертой Христовой Евангелистской конгрегации», запечатай и отдай мне. А я передам. Пятьсот за освобождение под залог, конечно, отдельно.
— А я обратно их получу?
— Разумеется. Я их тебе перешлю, когда вычеркну все обвинения из протокола.
— Тысяча за пару дней — неплохо, приятель. Неприятности не боишься накликать, когда вокруг столько соблазнов? И когда я выйду из тюрьмы?
— Я тебе вот что скажу. Только попробуй вернуться когда-нибудь в город, увидишь, что станет с обвинениями, которые я вычеркну из протокола.
Но Бенни больше не слушал. Как только люди показывают ему свою слабость, он опять встает на ноги. Слабостью этого копа была простая и грубая жадность.
— Пойди в «Вестерн Юнион», — сказал он через какое-то время, — и спроси, есть ли мне денежный перевод.
— На какую сумму?
— Просто спроси. Если есть, все твое.
Нелегко было ждать, а коп не появлялся до вечера.
— Ничего у них нет, — объявил он. — Может, думаешь, ты слишком умный?
Бенни даже не встал с топчана.
— Чего тут умного — заставлять тебя бегать по городу, а самому торчать в твоей вшивой тюрьме? Должны прийти бабки, я жду их. Денек обождем: я — потому что не могу выйти, ты — потому что у тебя вид голодный. — И отвернулся к стене.
Но коп не уходил.
— Еще кое-что, приятель, — хрипло зашептал он. — Из туристского лагеря звонила леди. Говорит, слышала страшную бузу, а потом, говорит, видела, как из твоего коттеджа вышел мужчина с забинтованной головой, таща с собой кого-то, вроде бы пьяного. Ну, думаю, может, все это тебя касается.
Бенни лежал, отвернувшись, не желая показывать лицо.
— Не знаю, так это или не так, приятель. Может, касается, может, и нет. Хотя стоит позаботиться, чтобы никто не расспрашивал. Что скажешь, приятель?
Жадному копу понравилось это дело. Бенни даже оглянуться не потрудился:
— Справляйся насчет перевода. Тогда все получишь.
Коп ходил три дня. Если бы речь шла только о нем и о Бенни, последнего это бы даже порадовало. Но дело было гораздо сложнее. Каждый день являлась Пэт, а зелье подходило к концу. Никакого чека, что означало одни неприятности. И Альверато где-то в голубом Атлантическом океане.
— С такими важными гостями, как ты, приятель, мы обращаемся любезно и мило, — гнусным тоном объявил коп. — Всецело идем навстречу. Например, сегодня мы разрешаем тебе дать телеграмму. Отправь ее своему другу, который пришлет деньги на залог и на благотворительный взнос. Да как следует постарайся.
Он как следует постарался. Послал телеграмму в клуб Альверато в Нью-Йорк, попросив переслать ее на Бермуды, в любое другое распроклятое место, где находится босс. Сообщил, что так и не получил наличные, а они срочно требуются, иначе все дело лопнет и всех накроет; что жене его с каждым днем хуже, нужна помощь специалиста. Телеграмма стоила пятьдесят с лишним баксов, а за счет получателя посылать ее отказались. Заплатил коп. Это было единственное, что нисколько не беспокоило Бенни.
Он ждал двадцать четыре часа, расхаживая по камере. Когда коп подошел к решетчатой двери, он молчал, потому что не мог отдышаться. Коп вытащил из кармана конверт и просунул через решетку.
— Читай, — сказал он.
Сообщение было очень коротким: «Извещаем ваш офис, никакой Тейпкоу нам не известен. Сообщите своему клиенту». Телеграмма была адресована в офис «Вестерн Юнион» в От-Платт.
Взглянув на копа, Бенни сначала его не узнал. Глаза выпучены, обвисшая кожа на подбородке пошла красными пятнами. На лбу выступила крупная вена, похожая на узловатую веревку.
— Ах ты, мошенник свихнувшийся, — яростно взревел он. — Думаешь, я тупой деревенский коп? Слушаю твой треп, плачу за никчемную телеграмму… Ну так вот, дружище. Помнишь нашего судью, про которого я тебе рассказывал? Знаешь, этот судья — мой брат, а семейные чувства у нас очень сильные!
И коп зашагал прочь, не удосужившись посмотреть на выражение физиономии Бенни.
Его заперли в сыром подвале, приковав наручниками к водопроводной трубе. В какой-то момент он, должно быть, заснул, потому что, очнувшись, припомнил кошмарный сон. Явь была еще хуже.
