Поглощенная горькими мыслями, она потеряла счет времени и очнулась, только когда в дверь постучала Татьяна:
— Катерина Сергеевна, ужин ставить?
— Ужин? — Сквозь слезы, по-прежнему застилавшие глаза, она пыталась разглядеть циферблат часов. — Да, поставьте, пожалуйста...
Наконец Катерина сморгнула слезы: уже шесть часов. И вдруг ее окатило холодной волной страха — через полчаса придет муж. «Как же я его встречу? Как я смогу с ним разговаривать?» — с ужасом думала она. Невозможно просто сделать вид, что она ничего не знает о его предательстве.
Но вот раздался звонок в дверь, а она так ничего и не решила. Когда встревоженный Александр (Татьяна в прихожей сказала: «Катерина Сергеевна чем-то расстроена», а Настя радостно сообщила: «А мама плачет») вошел в спальню и, обняв; жену, попытался заглянуть в лицо, она опять разрыдалась и убежала в ванную. Когда она, умывшись холодной водой и собрав остатки мужества, вошла в кухню, Тани уже не было, ужин стоял на столе и муж ковырял вилкой в тарелке, невпопад отвечая Насте. Вечер прошел тоскливо. На все его расспросы жена отвечала, что ничего не случилось, а когда он попытался обнять ее, вновь разразилась слезами. Так ничего и не добившись, он уложил дочку и, надеясь, что утро вечера мудренее, лег спать.
Катерина провела бессонную ночь — все те же вопросы возвращались вновь и вновь и мучили ее. Наконец она все же задремала, свернувшись на самом краешке широкой кровати так, чтобы ненароком не коснуться горячего тела мужа.
Утром Александр, взглянув на бледное и измученное лицо жены, не стал ее будить. Он тихо возился в кухне, а она сквозь дрему прислушивалась к знакомым звукам: вот он ставит чайник, теперь скрипнула дверца шкафа — он достает кофе. Первый раз в жизни ей хотелось, чтобы муж поскорее ушел на работу. Как это странно, думала она, смотреть в лицо близкого человека и не знать, о чем он думает, что он чувствует, куда он идет. А может, у него и сейчас кто-нибудь есть? И из-под сомкнутых ресниц вновь потекли слезы.
Нет, так нельзя, надо взять себя в руки. И как только за мужем закрылась дверь, она встала, приготовила завтрак, погладила белье, прибрала квартиру, покормила дочку. В одиннадцать часов пришла Татьяна, с тревогой воззрилась от двери на хозяйку. Катерина постаралась улыбнуться, но глаза вдруг снова наполнились слезами, и, махнув рукой, она торопливо ушла в кухню.
Прошло несколько дней. Катерина жила как в дурном сне. Она каждый день ходила к Анне Петровне и Сашурику, хотя даже самой себе не могла бы объяснить, зачем вновь и вновь длит эту пытку. Более того, она не встречалась с подругами, не ходила в тренажерный зал, и даже Таня теперь приходила реже — Катерина сказала, что ей следует больше времени уделять учебе.
Анна Петровна привыкла к Катерине. Теперь она ждала ее и как должное воспринимала сумку с продуктами и то, что молодая женщина с серьезным лицом и печальными глазами подолгу просиживает у нее, слушая неспешные рассказы.
— Жизнь-то быстро проходит — это в молодости кажется все, что от зимы до лета чуть не год. А потом — глядь, а уж опять зима. И пошло отсчитывать. Хоть и странно это. В молодости ведь веселее живется — кажется, время-то лететь должно. Ан нет. А я веселая была! — Анна Петровна вздохнула. — И одеться любила. Вообще-то я из простых — нас у мамы в деревне пять человек было, а отец конюхом служил. Ну, как я подросла, мать меня к тетке в Москву и отправила. У той ребеночек родился — я и была у них вроде как прислугой: за продуктами там, постирать, погулять... А потом она меня пристроила в ателье, где военным форму шили. Там меня Николай Антонович и заприметил. А что — я девка была видная — коса в пояс, брови дугой, ноги — во! И языкастая! Как-то хрен один с погонами дает мне десять копеек от сдачи — вроде на чай. А я ему возьми и скажи: «Давайте я вам добавлю — сушек жене к чаю купите». Мужик-то побагровел весь, чуть удар его не хватил... А не надо барина из себя корчить. Ох, на меня начальница потом ругалась... а мне все как с гуся вода — смешно только...
Ко мне многие подъезжали, да не тут-то было. Один — не поверишь! — маленький, лысый — а туда же. Даже замуж звал. Я говорю: «Так целоваться-то как будем? Или табуретку с собой носить станешь?» — Анна Петровна засмеялась. — А Николай Антонович он такой серьезный был, положительный. И ухаживал как положено. Торт приносил, в кино водил, в парк. Потом предложение сделал. И я не долго думала. Не то чтобы любила его очень. Но — пора было. И так по деревенским-то меркам засиделась в девках. А тут такой солидный мужчина. Сестра его, правда, меня не приняла. Мол, не на ровне женился. Ну и бог с ней. Сестра в семейной жизни не самый важный предмет. Когда я замуж-то выходила, он уж подполковником был. И все же пришлось по гарнизонам-то помыкаться. Ох, несладко это — без своего угла. Хотя я везде дом умела сделать. Вот, бывало — угол в избе снимала, чтоб рядом с местом быть, где его часть стоит. У бабки какой-нибудь. Так я всю избу отдраю, занавесочки новые пошью, скатерку чистую на стол, и вид совсем другой. Друзья завидовали ему — жена молодая, да за ним ездит, да ждет каждый день. А что не сильно образована — так не обязательно в политику-то лезть — и о жизни можно поговорить. А жизнь-то, она у всех тогда была похожая.
А потом все-таки перевели его в Москву и дали квартиру эту. Я пошла в дом моделей работать. Понятное дело, не моделью — хотя, если куда в область ехали и кто из девочек не мог — бывало, и я выходила на «язык»: не хитрое дело, задом-то вилять. И тут Господь послал нам Лидушку. Поздняя она у нас — мне уж почти сорок было, я и не ждала уже, думала — бесплодна. И вроде все так хорошо пошло — и ребеночек у нас, и Николаю Антоновичу генерала дали... А потом случился у него инфаркт и почти сразу второй... Вот мы и остались без мужика. А потом-то и вовсе... — Она всхлипнула.
Катерина молча подлила бабке чаю. Чужая жизнь проходила перед ней, словно она листала книгу или смотрела старый документальный фильм. Ей было тяжко, в душе шевелились темные мысли. Так ли уж хороша была Лида, как ее вспоминает Анна Петровна? Ведь польстилась на женатого... А с другой стороны — не увела, ничего не требовала. Да и грех — плохо о мертвых. «Как все это странно... Не зайди я, не разгляди снимки — и не узнала бы ничего. Так и жила бы как раньше — счастливо».
Анна Петровна между тем поправилась. Болезнь убедила пожилую женщину, что она переоценила свои силы, надеясь поднять ребенка в одиночку. Однажды она вновь стала вспоминать своих родственников из Орла.
— Так-то они люди неплохие. Слава заведует автобазой, а Тамарка работает кассиршей в универмаге. Девочке их лет девять—десять. Светленькая такая. У них трехкомнатная квартира. Раньше Слава поддавал здорово, но сейчас вроде бы остепенился.
