наиболее континентальный мир из всех географических миров, того же пространственного масштаба, которые можно было бы выкроить на материках земного шара. Основным топографическим элементом России, как географического целого, являются три равнины: основная российская (ее можно именовать Беломорско-Кавказской), Сибирская и Туркестанская… образующие, благодаря незначительности пределов, их отделяющих друг от друга… единое, во многих отношениях, равнинное пространство.
Этот мир характеризуется и тем, что в нем господствует «один и тот же климат на всем протяжении, существенно отличный от климата прилегающих стран, типы осадков, амплитуда температур…». Савицкий признавал, что климат некоторых регионов, прилегающих к иным странам, более близок климату этих стран (например, климат Мурманска ближе климату Скандинавии), но считал это исключением, лишь подтверждающим правило. Более того, структура территории Евразии на всем ее протяжении такова, что характеризуется одной «скрепой» – полосой черноземов, идущей от Подолии до минусинских степей. В этой ссылке на характер почв и их расположение очевидно влияние работ Докучаева, которые впоследствии сыграют огромную роль в формировании взглядов Савицкого. Идея Савицкого о широтных зонах Евразии подтолкнула Трубецкого к мысли связать широтную зону – степь – с историческими данными о роли кочевых народов в истории России. По Трубецкому, степная полоса представляла собой единое «шоссе», связавшее евразийское пространство, и господствовавшее над этим «шоссе» государство, соответственно, господствовало над всей Евразией. Таким образом возникла историческая концепция, наделяющая особой ролью кочевые народы Евразии.
Савицкий утверждал, что
Россия, как по своим пространственным масштабам, так и по своей географической природе, единой во многом на всем ее пространстве и в то же время отличной от природы прилегающих стран, является «континентом в себе». Этому континенту, предельному «Европе» и «Азии», но в то же время не похожему ни на ту, ни на другую, подобает, как нам кажется, имя «Евразия»… Вместо обычных двух – на материке «старого света» мы различаем три континента: Европу, Евразию и Азию…
Однако в характерной для евразийцев манере Савицкий отмечал, что «пределы „Евразии“ не могут быть установлены по какому-либо несомненному признаку, так же как не может быть установлена такая граница в отношении к обычному подразделению Европы и Азии». Поиск таких признаков, их постоянное выявление и наложение одних разделительных линий на другие составляют смысл евразийского исследования.
Как уже было отмечено историками географии, концепция Савицкого не была оригинальной в той ее части, в которой он говорит о материковой природе Евразии, о составляющих ее трех равнинах и об условности деления России на европейскую и азиатскую (сам Савицкий предпочитал термины «Доуральская» и «Зауральская» Россия). Эти тезисы были заимствованы Савицким у панслависта-географа Владимира Ивановича Ламанского (и, отчасти, у Н.Я. Данилевского). Как писал М. Бэссин, Ламанский и Данилевский были первыми в современной российской истории, кто подверг сомнению справедливость проведения континентальной границы Европы по Уральским горам.
Основное новшество географической концепции Савицкого состояло в ее системности. Прежде всего, он не соглашался с произошедшим в начале XIX века разделением географии на собственно географию и статистику (последняя означала в основном описательную науку о государстве; от ит. statista — «государственный деятель»), Савицкий следовал скорее традициям немецкой географической науки, в которой территория рассматривалась не сама по себе, но в сочетании с природными физическими данными и антропогенным кругом. Наиболее ярким представителем немецкой географической школы был Фридрих Ратцель, автор фундаментальной работы «Антропогеография». Однако если Ратцеля, прежде всего, интересовало взаимоотношение территории как таковой и живущих на этой территории человеческих обществ с их специфическими формами политического и экономического устройства, то Савицкий предлагал системное исследование территории, данных физической географии, климатологии, биологии (биогеографии), почвоведения и истории человеческих обществ. Как заявлял Савицкий, «социально-историческая среда и ее территория должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт»20. Для исследования этого единого целого Савицкий предложил известную категорию «месторазвития», которое он определял как «широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде и ее к себе приспособивших… Необходим синтез. Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ей территорию»21. Такой синтез, по Савицкому, возможен потому, что поверхность земного шара обладает закономерной организацией: «Геологическое устройство, гидрологические особенности, качества почвы и характер растительности находятся во взаимной связи, а также в связи с климатом и с морфологическими особенностями данного лика земли»22.
Савицкий точно очерчивал уровни возможных месторазвитий: согласно его теории, любая деревня есть «месторазвитие», так же как и евразийская степь в целом. Более высоким уровнем месторазвития является Евразия. Однако, что любопытно, «старый мир» как ограниченная водой поверхность, включающая в себя «Евразию», не признавалась Савицким за «месторазвитие». В шкале месторазвитий сразу за Евразией следует… земной шар! Как сообщал Савицкий, «между понятием земного шара как месторазвития человеческого рода и определением как „месторазвития“ России-Евразии – большая принципиальная разница. Мы знаем другие месторазвития, соразмерные России-Евразии (например, „месторазвитие“ Европы); но мы не знаем иных месторазвитий, кроме земного шара…». Очевидная проблематичность этого тезиса совершенно не смущала Савицкого, несмотря на то что он сам подробно аргументировал, почему старый мир в целом следует называть не Евразией, как это сделал А. фон Гумбольдт, а «Икуменой» – «вселенной, материковым массивом, на котором развертывалась и развертывается русская история, основным континентальным массивом Старого Света…»23.
Задачу выделения из территориальных массивов континентов и установления границ Савицкий считал одной из самых фундаментальных проблем знания. Районирование было для него важнейшим методом и в то же время целью географической науки (и, в принципе, науки вообще). Такое внимание к процессу конструирования пространственных единиц можно связать со всеобщим интересом к концепции границы в межвоенной Европе; с другой стороны, как и в фонологии Трубецкого, понятие отграничения служит смыслообразованию, а следовательно, является необходимым условием существования множества культур. Савицкий признавал, что при районировании по нескольким признакам «сетка подразделений по каждому признаку имеет тенденцию лечь на карте по-своему… суть дела заключается вовсе не в установлении точных границ… так как в действительности таких границ нет и быть не может…». Савицкий полагал, что идеальным методом районирования является районирование по отдельно взятому признаку. Однако при наложении друг на друга границ «однопризнаковых» районов возможно совпадение границ и, таким образом, выделение «многопризнаковых районов». «Географические миры» – Европа, Азия и Евразия – как раз и являются такими многопризнаковыми районами, выделенными в процессе наложения исследователем границ, установленных по одному признаку, на границы, установленные по другому.
Из указанного принципа районирования вытекает необходимость как можно более разностороннего и в то же время сфокусированного описания географического мира. Именно в этом принципе локального описания по множеству отдельных признаков и последующего сведения данных в единую систему и заключался «метод увязки», о котором говорил Якобсон в работе о фонологическом евразийском союзе, считая теорию месторазвития частным случаем этого метода. Очевидно, что при таком теоретическом подходе возникает вопрос о взаимоотношении между различными частями этой системы. Более того, именно эти отношения, конструирующие специфический облик объекта, становятся центральной проблемой исследования.
Этот созданный Савицким любопытный вариант раннего структурализма, где отношения элементов предпочитаются самим элементам, является уникальным по целому ряду причин. Во-первых, он в значительной степени лежал в основе того структуралистского подхода, который сформировался у Якобсона, был транслирован им в европейский контекст и вдохновил Леви-Стросca и его последователей. Этот метод уделял большое внимание параллелизму структур, связывая системы в различных, казалось бы, независимых друг от друга рядах феноменов. Аналогом такому подходу во французском структурализме можно считать работы Жоржа Дюмезиля, который, сравнивая структуры и функции пантеонов и деления обществ на группы, выяснил, что зависимость между религиозными воззрениями и социальной иерархией древних обществ не случайна. Во-вторых, метод Савицкого, в отличие от его европейских аналогов, уходит корнями не в соссюрианскую лингвистику (что еще можно предположить в случае Якобсона и Трубецкого), но в российскую традицию естественных наук. Принято считать, что структурализм – это продукт независимого развития гуманитарных наук, что он способствовал абстрагированию гуманитарных и социальных наук от комплекса наук о природе. Структуральный метод Савицкого демонстрирует, что, по крайней мере, в той линии развития, которая идет от Савицкого, Якобсона и Трубецкого к Леви-Строссу, одним из важных, но практически полностью забытых источников структурализма является попытка сконструировать целостное и синтетическое знание о природе и человеке, которая была близка многим российским ученым в начале XX века. Сама эта попытка, по-видимому, связана с известной популярностью в России немецкой натурфилософии и с той ролью, которую играет в российской истории идеологий поиск целостности (от славянофилов через Владимира Соловьева к неославянофилам кружка Трубецкого-старшего и, наконец, к Владимиру Вернадскому). Разумеется, рассуждение на тему того, что подобный интерес к целостности был результатом запаздывающего развития и сопротивления атомизирующему воздействию модерного общества, будет спекулятивным и бездоказательным, но тот факт, что натурфилософская традиция приобрела особое значение в России и Германии, придает ему больше веса. Однако возможно и такое объяснение, которое принимает во внимание позднее и нелинейное развитие модерного русского национализма, что стимулировало философскую мысль в направлении поиска гомогенизирующих и объединяющих концепций.
