Все эти годы мне почти ежедневно, как и всем, приходилось решать один и тот же вопрос: что я буду есть завтра и где достану денег «на базар»? Продовольственные продукты на Украине были в достаточном количестве, и люди со средствами могли достать почти все, но средств-то у меня как раз и не было. С наступлением холодов я поспешил уехать товарным поездом в Конотоп, где по крайней мере я мог поесть досыта хлеба и картошки, каши и прочих «деликатесов».
В Конотопе я застал брата Юрия, который благополучно вернулся с румынского фронта после октябрьского переворота. При отступлении его полка ему было поручено задержать с пулеметным взводом наступление немцев, чтобы спасти полк от окружения. Он настолько удачно выполнил эту задачу, что командование дивизии представило его к золотому Георгиевскому оружию. Конечно, он его не получил, так как после октябрьского переворота все представления к боевым наградам пошли в мусорный ящик. Но Юрий остался жив и цел. Я не виделся с ним с августа 1915, и его рассказы о распаде фронта и разложении армии дали мне много материала для воспоминаний.
Третьему брату, Володе, меньше повезло. В конце 1917 года он попал к немцам в плен и вернулся в Россию в 1919 г.
Февральская революция поставила передо мной вопрос о моем будущем. Наша семья была семьей трудовой интеллигенции. Мы с радостью встретили свержение царизма. Мы мечтали о свободе слова и печати, полном политическом, национальном и социальном равноправии народов, о парламентарной республике.
Словом, наша семья была типичной мелкобуржуазной семьей трудовой демократической интеллигенции. Я и Юрий были последними потомками старшей (Роменской) линии старинного, но оскудевшего украинского дворянского рода, и нам предстояла трудовая жизнь, так как деньги, завещанные нам бабушкой на образование, подходили к концу и вскоре совершенно обесценились. Родители владели в Конотопе домом из 4 комнат на кирпичном фундаменте с железной крышей, который стоил по официальной оценке 1912 года 2000 рублей. В будущем каждому из братьев должна была достаться 1/6 часть этого дома.
Несмотря на многолетнее чтение газет, революция застала нас недостаточно «сознательными». Из политических партий мы знали только монархистов, октябристов-кадетов, трудовиков, слышали об эсерах и эсдеках (соц. демократах), но о большевиках до 1917 года не имели никакого представления. В 1917 году октябрьская революция казалась нам, как и многим, временным наваждением, которое скоро кончится. В Киеве эти иллюзии рассеялись только после окончания советско-польской войны 1919-1920 годов, когда советский строй окончательно утвердился на Украине.
В 1917 году я стоял перед выбором: либо общественно-политическая деятельность, которая меня совершенно не интересовала; либо историческая наука, которую я считал своим призванием с 13-14 лет. Победила история, так как я ещё в августе 1914 года решил изучить вопрос о подготовке и возникновении мировой войны («кто виноват»?). Этой темой, однако, я смог заняться лишь после переезда в Петроград в 1923 году.
Другим обстоятельством, определившим мое решение уйти в историческую науку, была печальная судьба моего родного дяди – дяди Коли (я был назван Николаем в его память). Он не был членом организации «Народная воля», не был и «кающимся дворянином», а лишь приютил своего школьного друга Якова Стефановича. Льва Дейча он увидел первый раз в жизни только тогда, когда Стефанович и Дейч явились искать убежище у него в имении. Дядя был сослан в Сибирь в 1908 г. «за укрывательство государственных преступников» и умер в Сибири.
Я помнил мудрый совет матери, данный мне ещё тогда, когда я был в 7 классе гимназии: «Революция – это дело убеждения. Если ты твердо убежден, что готов истратить свою жизнь на свержение царизма, – что ж, иди туда, куда влекут тебя твои убеждения. Мне будет больно узнать, что ты в тюрьме, в ссылке, на каторге, что тебе суждена виселица, но против судьбы не пойдешь. Но если у тебя нет готовности идти до конца и пожертвовать своей жизнью ради победы революции, то не кокетничай с революцией и помни о судьбе дяди Коли. Ты будешь для революции только балластом и напрасно погубишь свою жизнь».
Совет матери, данный ещё в 1912-1913 году, также повлиял на мое решение посвятить мою жизнь науке. Всю жизнь я был беспартийным – не был членом какой-нибудь буржуазной или социалистической партии. Я не пошел ни в комсомол, ни в партию большевиков. Сохранить полное воздержание от политики в условиях советской жизни мне, конечно, не удалось. Как и все, я знал, что означает вопрос, звучавший на собраниях. «Кто против? Подымите руку!» Поднять руку «против» или даже «воздержаться» означало, как минимум, потерю работы, т.е. потерю средств к существованию, а с 1931 г. – тюрьму, ссылку, концлагерь. Приходилось цитировать в своих книгах высказывания классиков марксизма-ленинизма и, прежде всего, И.В. Сталина, ибо избежать этого после 1931 г. было невозможно.
Март-апрель 1917 года были медовыми месяцами революции. Киев – да и все города России – превратился в площадку для митингов. Митинг был сплошным. Он начинался с раннего утра и продолжался до поздней ночи. В нем принимали участие все желающие. Местом митинга были городские сады и парки, бульвары и площади. Солдаты прекратили строевые и учебные занятия и захватили сады. Киевский поэт Николай Ушаков отметил это завоевание садов солдатами в своем стихотворении:
Солдаты, солдаты, солдаты
Гуляют в саду городском…
Ораторы один за другим поднимались на трибуну – это обычно была скамейка, стол, подножие памятника: памятники Николая I и Александра II прекрасно пригодились для этой цели. Аудитория менялась, люди приходили и уходили. Каждый хотел сказать свое слово. Но свободы слова, провозглашенной Временным правительством, все же не получилось. Солдаты, толпившиеся на этом перманентном всероссийском митинге, слушали только то, что им хотелось слушать, а именно скорейший мир во что бы то ни стало и раздел помещичьих земель. Ораторов, призывавших продолжать войну для защиты свободы и демократии в России против германского империализма или говоривших о необходимости созыва Учредительного собрания и компенсации, хотя бы частичной, помещикам за конфискацию земли, встречали криками «долой» и сгоняли с трибуны.
Сравнительная близость фронта заставляла уделить войне и армии максимум внимания и заботы.
Для армии революция явилась полной неожиданностью. Войска были ошеломлены быстротой и легкостью совершившегося переворота. Но свобода подействовала на темную малограмотную и неграмотную массу одуряющим образом. Солдаты встретили переворот прежде всего как «освобождение от офицерского гнета», т.е. от дисциплины.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
