— Куда же он денется?
Тут пришел анестезиолог — делать премедикацию. Губы у девочки задрожали. Черт, где носит эту мамашу?
— Ну-ка, не реви. Это всего лишь укол в попку. Зато потом ты будешь дремать и проспишь все самое неприятное. Давай-ка, как там в стихах — «я уколов не боюсь, если надо уколюсь»…
Она молча легла на кушетку, уткнувшись головой ему в колени. Марк обнял ее за плечи. Плечи дрожали. Укол, честно сказать, довольно долгий — и к концу она ревела уже в голос. Молодой человек крепко держал ее плечи, другой рукой придавив спину — дернется, будет еще больнее. Тут в открытую дверь он увидел Лану. Вернее, увидел, как по коридору, стуча высоченными каблуками, быстро идет шикарная блондинка — гладко зачесанные волосы, черные очки, яркая помада. Бордовая кожаная курточка, черные брючки в обтяжку. У порога оперблока путь ей преградила сестра:
— Куда в сапогах?
Блондинка молча скинула сапожки и поспешила дальше, на ходу снимая очки. Только тут Марк сообразил, что это Лана. Бесцеремонно отпихнула его, переложила Настину голову к себе на колени и принялась ворковать и утешать. Девочка постепенно успокоилась и минут через десять начала дремать.
Лана чуть покачивалась, баюкая дочку. Со своего стула у двери Марк иногда разбирал часть того, что она бормотала-напевала: «Моя девочка, мое солнышко… придет серенький волчок… все заиньки спят, и лисоньки спят…» Женщина, укачивающая ребенка, почему-то всегда похожа на Мадонну. Он и не заметил, когда она стерла помаду, но теперь губы ее, обретя свой естественный цвет, казались мягче, лицо светилось нежностью.
Потом пришел анестезиолог с медсестрой, и они под руки повели полусонную Настю в операционную.
Марк проводил их до порога, но дальше не пошел. Не стоит входить в одну реку дважды. Ему сегодня еще работать, нельзя, чтобы руки дрожали.
Когда он вернулся, бокс был пуст. Иван и Лана курили на лестнице. Проходя мимо, доктор уловил обрывок разговора:
— Я тебя прошу, ну опять эта чертова машина сломалась; я же не могу везти Настю на городском транспорте после операции, да и тачку ловить долго…
— Да у меня тренировка.
— Иван, ну же. Я заплачу. Сколько тебя устроит?
— Ну полтинник, я ведь с полвторого тут торчу.
— Хорошо.
— Отвезу только до дома, и все.
— Да, конечно…
Ни фига себе, полтинник. Дорогая у Насти, однако, няня — пятьдесят долларов три часа.
Он вернулся минут через тридцать — сорок. Лана сидела в боксе, Ивана видно не было. Настя еще была в операционной.
— Марк, здравствуйте. — Женщина вымученно улыбнулась доктору. — Что-то так долго… Как вы думаете, там все нормально?
— Думаю, все хорошо. Эмма Львовна — отличный специалист.
Они помолчали. Марку было ее жаль: сидела как на иголках, вздрагивая от каждого крика, доносившегося из операционных. Она удивительно напомнила Настю, которая сидела сжавшись на этом же диванчике всего какой-то час назад. Вспомнив жалкое личико девочки, он не удержался:
— И где же вы были? Наверное, важные переговоры?
Она даже не расслышала сарказма в его тоне и ответила вполне спокойно:
— Нет. По средам с двенадцати совещание у генерального. Иногда оно быстро заканчивается, а иногда может затянуться. Сегодня еще повезло.
— Да? Вы меня простите, но я вас просто не понимаю. Что, неужели нельзя отпроситься? Ведь вашему ребенку не каждый день делают пусть небольшую, но все же операцию…
Хоп. Она выпрямилась. Мадонна пропала. На мужчину смотрела решительная женщина, опасная блондинка, которую все порядком достали.
— Конечно, вы меня не понимаете. И почему-то при этом судите… Если бы мне не нужны были деньги, я бы с удовольствием сидела дома, и встречала бы Настю из школы, и все такое. Но ее папа считает алименты пережитком — да и черт с ним, зато ничем не обязана… Я работаю полный день, иногда больше, и помочь мне некому. Раньше с Настей возилась бабушка, но она умерла в начале года.
Она прижала пальцы к дрогнувшим губам, и он испугался, что женщина расплачется. Но нет, она только глубоко вздохнула и продолжала говорить; Марк даже не понял — то ли с ним, то ли просто потому, что душа переполнилась печалью.
— Знаете, мы не очень ладили. Она считала, что нельзя было уходить от мужа, что надо терпеть, лишь бы мужчина был рядом. Но я не смогла. Ну и вообще мы часто ссорились: я не так готовила, не так одевала ребенка — обычный в общем-то конфликт поколений. И так все это раздражало… А потом она умерла, и я вдруг поняла: все, я больше не дочка. Понимаете? Сначала ты чья-то дочь и даже внучка. Если повезло, то даже во взрослом возрасте можно сохранить этот кусочек детства… пока живы бабушка, или дедушка… или мама. Только они будут ворчать, и варить кашу, как ты любишь, и помнить, какой ты была в детстве. И беречь школьные дневники.
Слезы все-таки потекли из ее широко распахнутых глаз. Марк сидел молча.
— А потом ты остаешься одна и только тогда понимаешь, что это навсегда. И так страшно… — Лана вытерла ладошкой щеки, шмыгнула носом и вспомнила о присутствии мужчины. — Я не о том хотела сказать. Я юрисконсульт в солидной охранной фирме и получаю очень приличные деньги. Но до смерти боюсь потерять эту работу, потому что мне надо содержать ребенка… — Она помолчала. — Это только сказать легко «отпроситься». Вы просто не сталкивались с этими людьми. В основном они бывшие военные. Женщину как делового человека они воспринимают с большим трудом. Мне приходится работать очень много и быть очень осторожной. Для шефа женщина-юрист — это причуда… вроде говорящего попугая и аквариума с пираньями в холле. Ну, еще у меня, честно сказать, есть связи — многие мои однокурсники сейчас хорошо устроены и при чинах. И все же… Если я буду вести себя как обычная женщина на предприятии — отпрашиваться пораньше, бегать по магазинам в перерыве, — он тут же меня уволит.
Она умолкла. Марк не знал, что сказать. Лана смотрела на него серыми глазами, в которых стояли слезы, и он чувствовал себя негодяем.
Открыл было рот, но тут на пороге операционной показалась Настя, и Лана забыла о стоматологе и о своем генеральном, наверное, тоже. Марк потихоньку ушел.
Да, а интересная, должно быть, жизнь. Значит, пираньи и женщина-юрисконсульт как представители экзотики. Хотел бы он посмотреть на этого генерального.
Глава 8
В следующий раз он увидел Лану через несколько недель. Стояла не то что теплая, а просто неприлично жаркая погода. Народ, очумевший от скоростного таяния снега, а затем стремительного появления зеленых листочков и полураздетых девушек, лечиться шел вяло. К тому же, хотя на улице было плюс двадцать два, топили вовсю. На днях Марк даже позвонил в ДЭЗ. «Слушайте, — сказал он, — ну ведь если вы выключите отопление, то вам же лучше будет. Сэкономите топливо, или мощности, или чего у вас там…» — «Ага, — злорадно сказали ему, — а вот как заморозки ударят, вы все побежите жаловаться, что холодно. Тогда что?» — «Тогда включите», — как ему казалось, вполне резонно заметил доктор. «Еще чего, — окончательно рассердилась тетенька из ДЭЗа, — тогда уже включить ничего нельзя будет. Все, тю-тю, до осени. Так что грейтесь пока».
