владеют тоже уже хорошими садами и разводят в нйх и цветы.
Что касается нравов этих людей, то в сношениях своих наблюдают они между собою довольно странный обычай. Пришедши куда-нибудь и вступивши в комнату, они не говорят прежде ни слова, но ищут глазами изображения какого ни есть святого, которое всегда имеется в каждом покое. Отыскав оное, они кладут перед ним три поклона, осеняя себя в то же время крестным знамением и произнося: «Господи, помилуй!» — или же: «Мир дому и живущим в нем!», и опять совершают крестное знамение, затем они уже здороваются с хозяевами и ведут с ними беседу. То же самое делают они, посещая и чужестранцев, сотворя поклон перед первой попавшейся им на глаза картиной, из опасения не отдать прежде богу подобающего ему почтения.
Самое распространенное препровождение времени у них считается соколиная охота на птиц и с гончими собаками на зайцев. В этом отношении у них есть точные постановления: каждый может держать известное только число собак, сообразно своему положению. Кроме этих, у них мало обыкновенных развлечений. Самые употребительнейшие инструменты их суть: арфа о четырех струнах, цимбалы, волынка и охотничий рожок. Они находят большое удовольствие глазеть во время работы также на калек и пьяных, уже через меру выпивших.
Когда они отправляются к кому-либо в гости, то садятся обедать в 10 часов утра и расходятся в час пополудни, чтобы уснуть дома, — зимою ли то, или летом.
Приемы писать у них следующего рода: они берут в левую руку бумагу, кладут ее на колени и пишут таким образом, что им нужно. Впрочем, некоторые начинают писать так же, как и мы, особенно в разных канцеляриях; шьют они совсем отлично от нас: они надевают наперсток на первый палец, который, вместе с большим, употребляют для того, чтобы тянуть иглу с ниткой к себе, а не от себя, как это делается у нас. Они помогают себе в шитье и ногами, которые у них обыкновенно босые, и мастерски придерживают двумя первыми пальцами ноги материю, которую шьют точно так, как у нас, придерживают ее коленами или прикалывают ее к чему-нибудь. Впрочем, я видел в разных местах не раз и таких, которые шьют иначе.
В начале июля я ходил с одним моим приятелем в Преображенское посмотреть на трех пустынников, сидевших там в заключении уже дня четыре или пять. Проживали они близ Азова, у небольшой речки, впадающей в Дон. Я был поражен их видом, одеждой и прибором. Самый старший был мужчина за семьдесят лет, двое других — за пятьдесят. Первый жил в сказанном месте лет сорок, в пещере, где и был однажды захвачен татарами, продан туркам, от которых скоро бежал и возвратился опять в свое пустынное жительство, в котором и оставался с тех пор до последнего времени. Как полагают, их обвиняли в том, что они уклонились от русской веры, но они не сознавались в этом, просили, чтоб их испытали, заявляя, что они готовы подвергнуться тягчайшим наказаниям во славу Иисуса Христа в случае, если они окажутся отступниками, хотя они не умеют ни читать, ни писать. На них были только одни кафтаны из грубой шерстяной ткани; волосы спускались у них до поясницы, точно у дикарей, нечесаные и закрывающие лицо до того, что нельзя было и видеть его, если не отстранить волос рукою. На груди у них был большой железный крест, весом добрых фунта четыре, прикрепленный к железной же полосе, перекинутой через плечи и ниспадавшей на спину, где она прикреплялась к другой, железной же, полосе, служившей вместо пояса и соединявшейся напереди с нижним концом того же креста на груди. Двое младших оказывали большое уважение к старейшему, которого они поддерживали под руки всякий раз, когда он вставал на ноги, что он сделал и в то время, когда мы подошли к нему. Они должны были оставаться в заключении до возвращения его величества. Однако ж их посадили вместе, не заковывая уже в железа, в помещение без кровли, где они и сидели на рогожах в одном углу, в некотором расстоянии друг от друга. Заключенные, бывшие тут кроме этих отшельников, большею частию закованы были по ногам в железа и оковы: эти были так коротки, что они с трудом могли двигаться. Сверх того, при каждом было по сторожу, а также и вне темницы находились сторожа, для того чтоб заключенные отнюдь не могли уйти. Эта темница высока и сделана из брусьев, с отверстием вверху (но внутри с разными прикрытиями) и спереди образует небольшой четвероугольник. Любопытство заставило меня посетить сих отшельников и в другой раз, но я узнал, что их перевели уже в другую, соседнюю темницу, в которой они и должны были оставаться впредь до нового о них распоряжения. Эта милость последовала им благодаря чьему-то ходатайству.
В конце этого месяца получено было известие о новой победе, одержанной над шведами[36] войсками его величества. Немного спустя царица поручила мне написать в другой раз портреты ее княжен, тоже во весь рост и в той же одежде, как и первые портреты. Мне очень хотелось было отказаться от этой работы, и я всепокорнейше просил ее уволить меня, так как мне пора была уже продолжать мое путешествие, но, увидав, что это было неприятно для нее, я решился и по другим также основаниям исполнить ее просьбу и принялся за работу, не теряя времени.
5 июня большинство купцов, остававшихся еще в Москве, отправились в Архангельск. По обыкновению, мы провожали их, как и других прежде, за десять верст от города до деревни, лежащей на реке Яузе, где раскинули несколько палаток, в которых и провели некоторое время в обществе с несколькими госпожами. Затем, выпивши за здоровье отъезжающих друзей наших, мы возвратились в город, кто в карете, коляске, а кто и верхом.
Спустя несколько дней, прогуливаясь однажды в саду позади нашего дома с ружьем, как делал я часто и прежде этого, с целию застрелить куличка или утку на пруду или на Яузе, я увидал у себя над головою высоко в воздухе журавля. Я тотчас же зарядил ружье пулей, так как птицу эту, по ее величине, трудно убить дробью, и был так счастлив, что попал в журавля, который и упал в пруд. Это вообще случай необыкновенный, потому что птица эта редко попадается в этой местности. У некоторых господ есть, впрочем, по деревням прирученные журавли, которых привозят, обыкновенно, из других мест. Убитого мною
