Добравшись до дома, я – несмотря на последние слова Коула по телефону – нисколько не удивился, когда увидел на своей улице его машину. Он оказался, конечно, на кухне, был как всегда босиком и нарезал овощи. Во время разлуки я думал о нем, не переставая, и все же радость от встречи была подпорчена перспективой в ближайшем будущем уехать из Финикса.
– Вижу, ты оказался не так уж и занят, – сказал я, обнимая его со спины. Он напрягся, но уворачиваться не стал.
– Решил, что смогу тебя втиснуть.
Моя ладонь спустилась от его живота к паху, а губы коснулись бабочки у него на шее.
– Во всех смыслах этого слова, надеюсь? – спросил я, и он рассмеялся.
– Возможно. – Тут он, действуя по привычке, наконец оттолкнул меня. – После ужина.
Я оставил его готовить, а сам ушел разбирать вещи и принимать душ. Увидев в ванной клубничный шампунь, я улыбнулся. Открыл его и понюхал, потому что этот запах дарил мне ощущение счастья. Но потом я вспомнил разговор с Маркусом, и мое сердце упало.
Когда я вышел из ванной, меня встретил восхитительный аромат. Кажется, это было étouffée, одно из любимых блюд Коула, а значит пить нам предстояло риоху. Последовав за ароматом на кухню, я обнаружил там открытую бутылку вина и понял, что угадал. Устояв перед соблазном еще раз поцеловать его, я налил себе выпить и вместе с бокалом вернулся в спальню, чтобы закончить разбирать вещи.
Уже допивая вино, я вдруг заметил, что пью испанское красное – любимое вино Зака – и машинально приготовился к боли. К сожалениям. К неизбежному приступу меланхолии.
…Но на сей раз ничего не почувствовал.
К полной своей неожиданности я обнаружил, что чувство утраты, которое на протяжении десяти лет охватывало меня при мысли о Заке, наконец-то ушло, оставив после себя только легкий, щемящий шлейф. Столько лет я с тоской оглядывался назад, а сейчас мне стало все равно. Я точно прозрел.
Ощущение свободы было настолько ошеломляющим, что меня слегка повело.
Я почувствовал, что мне по-настоящему хорошо. Хорошо от того, что в моей жизни есть Коул. Я ощутил, что так правильно.
А потом, точно удар исподтишка, пришло понимание того, что скоро все кончится. Что в самом ближайшем будущем я перееду в другой штат. Что тогда будет?
– Господи боже, – донесся из-за соседней комнаты голос Коула, – ты идешь, или мне ужинать в одиночестве?
Я невольно улыбнулся. Никогда он не мог просто взять и сказать, что ужин готов. Нет, ему непременно надо было выразиться так, словно я был обязан сам о том догадаться.
– Я немного занят, – решил я его подразнить.
– Ну и ладно, солнце. Мне больше достанется.
Конечно же я ничем не был занят и сразу присоединился к нему за столом. Ужин получился, как всегда, потрясающе вкусным, и я вспомнил о том, как он впервые кормил меня étouffée в Вегасе. Воспоминание согрело меня. Но заодно принесло на хвосте мысль о том, куда я скоро уеду.
Один. Без него.
– Ты собираешься сказать, что случилось, – заговорил он, выдергивая меня из размышлений, – или весь вечер так и будешь сидеть и кипеть под крышкой?
И пусть он отчитал меня, будто ребенка, его слова заставили меня улыбнуться.
– Я настолько прозрачен? – спросил я.
– Как стекло.
Я ненадолго задумался над тем, как подать ему свою новость, но вариантов было немного. Точнее, он был один: сказать прямо.
– В нашей компании началась реструктуризация, и начальство попросило меня переехать.
Коул ничего не сказал. По сути, он вообще никак не отреагировал, только стал совсем неподвижен.
– Давно ты об этом знаешь? – в конце концов спросил он.
– О том, что существует такая вероятность – несколько месяцев. Но точно все выяснилось только сегодня.
Минуту Коул молчал, словно размышляя над моими словами, а потом его странная неподвижность внезапно исчезла, и он снова превратился в самого себя.
– Куда переезжаешь?
– Мне нужно выбрать между Колорадо, Ютой и Вегасом.
– Полагаю, ты выберешь Колорадо.
– Нет.
– Почему? – удивился он. – Ты жил там. По-моему, это очевидный выбор.
– Да, но… – Я не знал, что ответить. Говорить о Заке мне не хотелось. – Колорадо осталось в прошлом, и возвращаться туда я не хочу.
И по его глазам я увидел, что он меня понял. Более того – ему стало приятно, что он сразу же попытался скрыть, быстро опустив взгляд в тарелку.
Но я успел это увидеть.
– Значит, остаются Вегас и Юта, – проговорил он. – И что в итоге: Сион или Город греха? (в Библии Сион называется «городом Божьим» и в переносном смысле обозначает Иерусалим, то же название носит национальный парк в штате Юта /читается как Зайон/ – прим. пер.)
– Наверное, Вегас.
– Хороший выбор, солнце. – Он так и сидел, опустив голову и скрывая за волосами выражение своего лица. Я вдруг понял, что, если раньше он делал так постоянно, то в последнее время – почти нет. – Все удовольствия сразу куда предпочтительней вечной жизни, ведь так?
До конца вечера эта тема больше не обсуждалась. Коул, не замолкая, непринужденно болтал, и у меня возникло ощущение, что он делает это намеренно – чтобы не дать мне вернуться к предыдущему разговору. Ближе к ночи он, как это часто бывало, заснул рядом со мной на диване. Когда я осторожно разбудил его, он последовал за мной в спальню и занял свою половину кровати – что было бы нормально, успей мы позаниматься сексом, но не проявить ко мне интереса в первую ночь после возвращения было на него не похоже. Проявлять инициативу я не стал. Лег на свою половину и выключил свет.
Какое-то время мы лежали в темноте и молчали. По его дыханию было ясно, что он не спит.
– Ты хочешь уезжать? – наконец спросил он.
– Нет.
– Но уедешь. – Это был не вопрос.
– А что еще мне остается?
Он молчал. Мне хотелось увидеть его лицо, чтобы получить какое-то представление, о чем он думает, но я знал: он специально выждал время и завел этот разговор в темноте. Чтобы скрыть от меня… что бы там ни было.
– Не знаю, солнце, – в конце концов проговорил он. – Ты мне скажи: что еще тебе остается?
– Ничего.
– Если ты откажешься, то потеряешь работу?
– Нет.
– Нет? Тебя не уволят? Тогда в чем проблема? Зачем уезжать, если не хочется?
– Иначе меня понизят.
Последовала пауза. А потом он резко выпрямился, сел мне на бедра и навис надо мной, хотя в темноте ни он, ни я не могли разглядеть лиц друг друга.
– Ты станешь меньше получать? В этом все дело? Придется потуже затянуть пояс?
– Нет! – Я терпеть не мог, когда Коул заводил речь о деньгах. Он был до смешного богат, и его представление о том, сколько денег зарабатывают нормальные люди, было несколько искаженным. Иногда казалось, что в его воображении все, кто не был миллионером, находились в шаге от живущих на улице нищих. – Деньги у меня есть, – раздраженно ответил я. – И дело совсем не в них.
– Ну, а в чем, солнце? Объясни так, чтобы я понял. Зачем делать что-то против своей воли только потому, что тебя попросили? Почему не выбрать вариант, при котором ты будешь счастлив?
– Я не для того девять лет надрывал свою задницу, чтобы согласиться на понижение!
Глядя мне в лицо, он замер. А потом внезапно скатился с меня. Переместился обратно на свою половину кровати, накрылся одеялом и, насколько можно было судить в темноте, повернулся ко мне спиной.
– То есть, все? – раздраженно спросил я. – Тебе больше нечего мне сказать?
Он вздохнул.
– Солнце, ты принимаешь тени на стене за реальность. Я понятия не имею, как сделать так, чтобы ты повернулся и увидел свет.
– И что, черт возьми, это значит?
– Ничего. Спокойной ночи.
В ту ночь я почти не спал. Мне хотелось разбудить его, заставить поговорить со мной. Заняться с ним любовью. Обнять. Но, как обычно уважая возведенные им стены, тревожить его сон я не стал. Утро прошло в напряженно-неловкой, формальной обстановке. Остро чувствовуя всю неправильность происходящего, я загрустил. Мы словно стали чужими. Словно и не было тех восьми месяцев, что мы встречались.
