Дождавшись, пока все поднимутся из-за стола, Лючия Санта спросила мужа, пойдет ли он в молитвенный дом. Он ответил, что больше не нуждается в мистере Колуччи. Мать изумилась: разве возможно, чтобы ее муж, которому вечно не хватало изворотливости, отчего страдала вся семья, просто использовал Колуччи ради получения работы? Тогда при чем тут болезнь? Здесь гнездилось противоречие, не дававшее ей покоя.
Позже, когда пришло время ложиться спать, Лючия Санта устроилась на кухне и приготовилась шить до полуночи.
Теперь ей хотелось оставаться одетой и в боеготовности на случай очередного приступа у супруга.
Если до полуночи ничего не произойдет, она спокойно уляжется спать: опасность миновала.
Фрэнк Корбо взглянул на нее и с неуклюжим участием, заменявшим у него нежность, сказал:
– Иди. Отдохни хоть немного. Я еще чуть-чуть пободрствую, а потом тоже лягу.
Она догадалась, что он тоже боится ложиться до полуночи. Было около одиннадцати вечера. Все остальные уснули; Ларри отправился на работу. Лючия Санта испытала громадное облегчение и гордость из-за того, что ее ожидания оправдались. Ему становится лучше. У мужчин случаются такие приступы, но со временем они проходят.
– Сейчас, только закончу, – согласилась она.
Наблюдая, как она шьет, он выкурил сигару, а потом налил ей рюмочку вина и даже сам выпил, хотя это запрещалось религией Колуччи. После полуночи оба улеглись. Крошка Лена спала между ними. В кромешной тьме, в самое глухое ночное время, Лючия Санта проснулась от того, что муж размеренно, звонко повторяет:
– Что это за кукла между нами? Скорее, не то я выброшу ее в окно.
Лючия Санта обхватила рукой спящую крошку и спросила тихо, но настойчиво:
– Фрэнк, что с тобой? Что случилось? – Она все еще не опомнилась после сна и ничего не могла сообразить.
Отец спросил ее с угрозой в голосе:
– Зачем ты положила между нами эту куклу?
Лючия Санта перешла на шепот, чтобы не переполошить семью:
– Фрэнк, Фрэнк, это же твоя дочка! Очнись, Фрэнк!
Последовала продолжительная тишина, но Лючия Санта уже не смела закрыть глаза. Неожиданно кровать заходила ходуном.
Он взвился, как ангел-мститель. Спальню и гостиную, где ночевали дети, залил свет. Отец успел одеться. Его лицо почернело от ярости, голос прогрохотал, как громовой раскат:
– ВОН ИЗ ДОМА! УБЛЮДКИ, СУКИНЫ ДЕТИ! ВОН ИЗ ЭТОГО ДОМА, ПОКА Я ВАС НЕ ПЕРЕДУШИЛ!
Мать соскочила с кровати в одной ночной рубашке, прижимая к груди дочь, бросилась в гостиную и велела перепуганным Джино и Винсенту:
– Скорее одевайтесь, берите Сальваторе и марш к тетушке Лоуке! Быстрее!
Отец бушевал и изрыгал проклятия; однако, увидев, что Винсент собрался уходить, он сказал:
– Нет, Винченцо может остаться. Винченцо – ангел.
Мать выпихнула Винсента в коридор.
Отец и мать стояли лицом к лицу. В глазах отца не было пощады. Спокойным, но полным ненависти голосом он произнес:
– Забирай свою куклу и уходи.
Лючия Санта посмотрела на единственную в квартире внутреннюю дверь, ведшую в спальню Октавии. Перехватив ее взгляд, отец сказал:
– Не заставляй меня стучать в дверь твоей дочери. Веди ее на улицу, там ей самое место.
Дверь распахнулась. Октавия успела одеться; в правой руке она сжимала свои портновские ножницы.
– Октавия, пойдем со мной, – быстро произнесла мать.
Октавия не ведала страха; она выскочила из комнаты, готовая сражаться и защитить мать и детей. Но сейчас, когда она увидела исказившую физиономию отца гримасу жестокого удовлетворения, у нее впервые ушла в пятки душа. Она выхватила Лену у матери из рук и, не выпуская ножниц, бросилась в кухню. Там сгрудились Винни, Сал и Джино в наброшенных поверх теплого зимнего белья пальто.
Она повела их вниз по лестнице, прочь из дому.
Лючия Санта осталась с мужем с глазу на глаз.
Одевая поверх ночной рубашки пальто, она спросила его дрожащим голосом:
– Что случилось, Фрэнк? Ты был весь день таким добрым, что же на тебя сейчас накатило?
Его голубые глаза были мутны, но заостренное лицо разгладилось.
– Все прочь из дому, – повторил он и, шагнув к ней, подтолкнул к двери.
Тут в квартиру ворвались Ларри и Panettiere и встали между ними. Отец вцепился Ларри в горло и, прижав его к стене, заорал:
– Ты сунул мне сегодня доллар и поэтому считаешь, что можешь встревать?
В лицо пасынка полетела горсть мелочи. Но тот был начеку. Подбирая слова, он выговорил:
– Отец, я пришел помочь. Сейчас явятся полицейские. Лучше тебе утихомириться.
Внезапно на улице завыла сирена. Отец подбежал к окну и высунулся наружу. На улице стояли закутанные в пальто младшие дети, окружившие Октавию; Октавия показывала на него пальцем выскочившим из машины полицейским. Двое в форме бросились в подъезд. Тогда отец присмирел, прошел через комнаты на кухню и обратился к собравшимся там с разумной речью:
– У полицейских дубинки. С ними никому не сладить.
Сказав это, он присел на табурет.
Двое высоких здоровяков-ирландцев осторожно вошли в распахнутую дверь квартиры. Ларри подозвал их и что-то сказал вполголоса. Отец не сводил с них глаз. Ларри вернулся к нему и сел рядом. Он так переволновался, что не мог сдержать слез.
– Слушай, отец, – заговорил он. – Сейчас приедет «Скорая». Ты болен, понятно? Так что прекрати буянить. Не мучай мать и детей.
Фрэнк Корбо отпихнул его. Оба полицейских бросились к нему, но мать опередила их.
– Нет, нет, подождите! – выкрикнула она.
Наклонившись к мужу, она спокойно заговорила с ним, не обращая внимания на Panettiere и полицейских. Октавия и дети успели замерзнуть на улице и поднялись назад; теперь они стояли у противоположной стены, ожидая продолжения. Мать говорила:
– Фрэнк, поезжай в больницу. Там тебе будет хорошо. Что будет твориться с детьми, если полицейские у них на глазах примутся тебя лупить и тащить вниз по лестнице? Фрэнк, Фрэнк, одумайся! Я буду ежедневно навещать тебя. Через неделю, ну, две, ты поправишься. Пойдем.
Отец послушно встал. В эту самую минуту в квартиру ввалились двое санитаров в белых халатах. Отец замер у стола, повесив голову, словно что-то прикидывал. Потом он поднял голову и объявил:
– Все должны попить кофе. Я сам его сварю.
Белые халаты шагнули было к нему, но мать загородила им дорогу. Ларри встал с ней рядом. Мать сказала санитарам и полицейским:
– Ему надо потакать. Тогда он подчинится. Но если вы примените силу, он превратится в дикого зверя.
Пока поспевал кофе, отец затеял бритье у кухонной раковины. Санитары не теряли бдительности.
Полицейские поигрывали дубинками. Отец, быстро справившись с бритьем, расставил на столе чашки.
Дети, охраняемые Октавией, держались с противоположной стороны огромного стола. Пока все пили кофе, не желая ему перечить, он велел жене принести ему чистую рубаху. Потом обвел собравшихся злобным взглядом.
– Figlio de putana, – начал он. – Воплощение зла! Я знаю вас обоих, господа полисмены. Поздним вечером вы приходите в пекарню и пьете там виски.
Такая, значит, у вас работа? А ты, Panettiere! Ты, нарушая закон, гонишь у себя в задней комнате виски.
О, я вижу вас всех поздно ночью, когда люди спят.
Я все вижу. Ночью я вездесущ. Я вижу грехи мира.
Чудовища, изверги, убийцы, сыновья и дочери отъявленных шлюх – я знаю вас наперечет! Вы воображаете, что можете сладить со мной? – Он перешел на крик, слова его стали трудноразличимы; неожиданно он толкнул стол, опрокинув все чашки.
Казалось, он приподнимается на цыпочки, делается выше, страшнее. Ларри и мать отодвинулись от него. Оба санитара встали в ряд с полицейскими и пошли на него стеной. Но отец внезапно повернулся и увидел по другую сторону стола побелевшую от ужаса мордашку своего сына Джино с обезумевшими, бессмысленными глазами. Стоя спиной к своим врагам, он подмигнул сыну одним глазом. Лицо Джино мгновенно обрело цвет, ибо удивление прогнало страх.
Представлению тем не менее настал конец. Четверо окружили отца, все еще не дотрагиваясь до него. Отец поднял ладони, словно призывая их остановиться и выслушать от него нечто важное, но так ничего и не сказал. Вместо этого он достал из кармана и передал жене ключ от квартиры и бумажник.
Лючия Санта схватила его за руку и потащила прочь из квартиры и вниз по лестнице. Ларри подхватил отца под другой локоть. Полицейские и санитары спустились следом. Десятая авеню была пустынна.
Ветер грозил перевернуть карету «Скорой помощи» и полицейский автомобиль, стоявшие перед домом.
Очутившись на темной улице, Фрэнк Корбо повернулся к жене и тихо молвил:
– Лючия Санта, отведи меня обратно домой! Не позволяй им забирать меня. Они меня убьют.
С сортировочной станции донесся пронзительный паровозный гудок. Мать опустила голову и отступила назад. Санитары в белом без предупреждения накинулись на отца, скрутили чем-то его руки и, приподняв над мостовой, водворили в свою карету.
