– Уже... все? – каким странным показался ей звук собственного голоса! – Доктор... закончил?
А потом – как-то сразу – кабинет Торреса и пронзительный взгляд его темных глаз, и он сам, шагнувший к ней из-за письменного стола с протянутой смуглой рукой.
– Здравствуй, Эллен, – тихий голос, почти не изменившийся...
Первая и довольно странная в этой ситуации мысль промелькнула в голове Эллен – а он, оказывается, гораздо красивее, чем даже запомнилось ей. Робко взяв его руку, она на секунду сжала ее, затем, не отпуская, заглянула в глубину темных зрачков.
– Алекс, – прошептала она. – Он... что с ним?
– Он жив, – голос Торреса впервые утратил бесстрастную интонацию, теперь в нем слышались усталость и напряжение. – Он в палате, дышит без респиратора. Температура нормальная, пульс ровный.
Ноги Эллен подкосились, Марш, успев подхватить ее, усадил в кресло возле письменного стола.
– Он очнулся? – Она поняла, что слышит голос мужа. Она открыла глаза... лишь затем, чтобы увидеть, как Торрес в знак отрицания качает головой.
Эллен почувствовала, что ей не хватает воздуха.
– Но оснований для беспокойства нет, – ага, это снова Торрес. – По нашим расчетам, он должен прийти в сознание не позднее завтрашнего утра.
– То есть уверенности в том, что операция прошла успешно... – Она с трудом узнала голос Марша, словно он говорил в жестяную трубу...
...Опять Торрес – качает головой и, уже никого не стесняясь, трет красные от усталости глаза.
– Завтра утром все будет известно, доктор... когда... вернее, если... он придет в сознание. Но – динамика пока положительная. – Улыбка не получается – видно, слишком измотан. – Если хотите знать мое мнение – это все же успех. А вы знаете, насколько придирчив я к самим определениям успеха и неудачи. Могу вам сказать только одно – если вдруг неделю спустя мы неожиданно потеряем вашего сына, причиной может быть что угодно, только не последствия операции. Повторяю, что угодно, любые возможные осложнения – пневмония, вирусная инфекция, даже насморк... Хотя обещаю вам лично проследить и предпринять все возможное, чтобы этого избежать.
– А нам... нельзя увидеть его? – услышав собственный голос, Эллен вернулась в реальность происходящего.
Торрес кивнул.
– Правда, лишь на минуту и, простите, через стекло. Таковы наши правила. В течение определенного срока рядом с пациентом никто не имеет права находиться – только я и мои сотрудники.
Марш обернулся к нему, собираясь что-то сказать, но Торрес остановил его жестом.
– Взглянуть на него вы, безусловно, можете, Сьюзан вас проводит, но иные контакты на данном этапе нежелательны и даже вредны. К тому же вам самим отнюдь не мешает как следует отдохнуть. Завтра утром многое станет ясно, и мне хотелось бы, чтобы вы были здесь. Если Алекс очнется, первое, что мы попытаемся выяснить – сохранил ли он способность узнавать людей и, конечно...
– ...Ты собираешься начать с нас, – докончила Эллен.
– Именно, – кивнул Торрес. – А сейчас прошу простить, мне тоже необходим отдых.
С трудом встав, Эллен шагнула к доктору.
– Спасибо, Раймонд, – прошептала она. – Нет, это не то, конечно... но я правда не знаю, как мне благодарить тебя... Я... понимаешь, я с самого начала не верила... – она замолчала.
– Не стоит, – покачал он головой, – не стоит благодарить меня, Эллен. По крайней мере, сейчас. Твой сын ведь еще может и не очнуться. – Кивнув в знак прощания, он шагнул к двери, Эллен молча следила, как дверь захлопнулась.
– Такой вот он, – Марш пожал плечами. – А ведь хочет, в общем, как лучше – чтобы мы не питали, так сказать, иллюзии.
– Но ведь он же сказал...
– Сказал, что Алекс жив и на данный момент дышит самостоятельно. Ничего больше. – Обняв Эллен за плечи, он повел ее к выходу. – Пойдем посмотрим все-таки на него, а потом поедем.
Дежурная сестра Сьюзан Паркер провела их в западное крыло здания по длинному коридору мимо операционной и остановилась у стеклянного окошка в двери с надписью "Постоперационный блок". Подойдя к окну, марш и Эллен увидели за стеклом большую квадратную комнату, сплошь заставленную стойками с аппаратурой; в центре комнаты стояла кровать, словно паутиной, оплетенная бесчисленными проводами. За их Сеткой скорее угадывалось, чем виднелось накрытое простыней тело их сына – тело Алекса.
Но респиратора – Марш удостоверился – не было, и, вглядевшись, он увидел, как приподнимается и опадает белая простыня. Ритм был ровным, глубоким – Алекс спал. Монитор справа от кровати показывал доктору Лонсдейлу, что пульс его сына такой же стабильный и ровный, как и дыхание.
– Он выкарабкается, – кивнул Марш, повернувшись к жене, и почувствовал, как пальцы Эллен сжали его руку.
– Я знаю, – прошептала она. – Я это чувствую. Он все-таки сделал это, Марш. Раймонд снова подарил нам нашего сына. – Она помолчала. – Но каким он будет теперь, скажи? Неужели совсем... совсем не таким, как раньше?
– Да, – медленно кивнул Марш, – совсем не таким. Но он все равно останется нашим Алексом.
* * *
Сигнал, доносившийся из динамика, был тихим, совсем тихим, но в ночной тишине он прозвучал, словно трубный глас. Сестра, дежурившая у кровати пациента по имени Алекс Дж. Лонсдейл, привычным движением подняла глаза к мониторам; приобретенный за годы работы рефлекс мгновенно зафиксировал в мозгу зеленые цифры электронных часов на тумбочке.
Точное время – девять часов сорок шесть минут.
Сигнал прозвучат вновь, и сестра склонилась над больным, внимательно всматриваясь в его сомкнутые веки.
Когда сигнал раздался в третий раз, она встала, подошла к столику у дверей, сняла трубку телефона и набрала номер.
После второго гудка сонный мужской голос ответил:
– Торрес слушает. Что-то произошло?
– Быстрые движения глазного яблока, доктор. По-моему, ему что-то снится, или...
– Или он просыпается. Сейчас буду. – Трубку на том конце линии положили на рычаг; нажав кнопку на корпусе телефона, медсестра вернулась к постели Алекса.
В тишине снова прозвучал приглушенный сигнал, веки Алекса начали медленно подниматься...
Он был. Он существовал в этом мире, и мир был вокруг него, состоящий из звуков и смутных образов... слишком смутных, чтобы распознать их.
Как будто смотришь кино, но пленка движется слишком быстро, чтобы успеть проследить за действием.
И темнота. Сначала – полная темнота, небытие, бездна. Потом – неясные проблески, и постепенное осознание, что он – есть. Что-то пробивалось сквозь тьму, что-то большее, чем смутные видения и неясные звуки.
Сон.
Ему что-то снится.
Но что? Он попытался сосредоточиться. Если это сон – то о чем? И почему тогда кажется, что во сне все происходит не с ним, и...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
