И бесполезно противиться себе в делах и мыслях пристойных, но не всегда правильных. Рак останется раком. Будет расчётливо пятиться, хитро уходить в тень, разумно избегать схватки, равнодушно поглядывая на дерущихся. Мудрый Рак спрячется под камень, в спокойную тишину застойного омута. «Моя хата с краю, ничего не вижу, не знаю! Никого не трогаю, отвяжитесь от меня». Хорошо быть Раком! А Лев безрассудно бросится в драку. Влезет в авантюру. Потеряет голову от любви. Не давая себе отчёта, отправится в сомнительное предприятие. Позже будет сожалеть, что ввязался, но при случае опять, не задумываясь, даст в морду хаму, кинется в горячую точку. Любит Лев порисоваться, покрасоваться, эффектно выглядеть, шикануть, промотать последнюю копейку, но не ударить в грязь лицом. Все Львы, в меру воспитанности и образования, если не галантны, то обходительны с женщинами, снисходительны к слабым. Они надёжные друзья и верные союзники. Честны, откровенны и добры: они Львы, кого им бояться?
По восточному календарю 1942 год является годом Лошади. Не потому ли я обожаю лошадей?
Бог даровал мне рождение, место под солнцем, хранит и бережёт меня. Ему обязан я наклонностью к литературному творчеству. Каждого человека при рождении Бог наделяет искрою таланта, и не Его вина, если кто–то не сумел или не захотел разжечь из той искры яркий огонь.
В сорок втором земной шар окутался дымом войны. А в новосибирском роддоме тишину августовской ночи нарушил крик новорождённого. Усталая акушерка, принявшая роды, подошла к окну, задумчиво посмотрела в тёмный проём. Последние сводки Совинформбюро неутешительны. Фашисты рвутся к Волге. Что–то будет с Россией, с этим младенцем, появившимся на свет Божий вопреки смертоубийственной войне? Не знала та акушерка гороскопов. Не предвидела исхода войны. Не могло ей открыться потустороннее видение и понимание того, что всю жизнь меня будет оберегать надёжный страж, мой верный Ангел–хранитель. А стало быть, ни со мной, ни с моей Россией ничего не случится. Как была она, Россия, так и останется всегда. И я при ней. И она при мне. И пока я жив — есть для меня и Россия. Мир существует в сознании одного человека. Потухло сознание — пропал мир этого человека. Миллиарды людей населяют Землю, но жизнь на ней измеряется лишь жизнью индивидуума. Умер человек, упало дерево, сгинуло насекомое, пропало животное — для них мира нет! Теперь он остался существовать лишь для каждого в отдельности живого существа. Но останется душа человека. И она будет жить вечно.
Когда про всё это было размышлять старой акушерке, умершей скоро от недоедания и переутомления, от страшного известия — похоронки на сына? Она, та терпеливая, чуткая, внимательная женщина осторожно отнесла новорождённого в кроватку. Подвязала к ножке номерок и, зажав в кармане халата убийственную бумажку из военкомата, вышла в коридор. Подошла к окну, закурила папиросу.
Где–то, падая, прочертила ночное небо яркая звезда её сына, рассыпалась искрами и потухла. Старая акушерка курила у окна, изредка смахивая слезы, смотрела в августовское тёмное небо. На нём зажглась маленькая, еле приметная звездочка. Моя звезда. Моим небесным светилом стало Солнце. Мой цветок — Подсолнух. Мой камень — Рубин, а из явлений природы я — Огонь.
Теперь продолжу неторопливое повествование о своей жизни — простой, заурядной, ничем не примечательной, в которой отразились боль, страдания, лишения, тяготы, искания, надежды, радости и горести простых тружеников послевоенного и более позднего периода.
Разумеется, не равняю себя с партсоветскими, профсоюзными «деятелями» и другими паразитами эпохи «развитого» социализма. Развитого до того, что приходилось упрашивать приятелей, едущих по делам в Москву, привезти оттуда колготки ребёнку. Баночку кофе брать «по блату» у знакомой продавщицы, а подпорченное яблоко для посещения больного вымаливать в профкоме. Не буду повторяться о диких очередях–бойнях в гастрономах за продуктами. В мебельных — за срамотными деревяшками, громко именуемыми спальными, кухонными гарнитурами. В книжных — за книгами. В аптеках — за лекарствами. На всё был пресловутый дефицит. Ни в чём не нуждались лишь партсоветские и профсоюзные бонзы, имевшие беспрепятственный доступ на торговые базы, в магазины, на склады. На эту тему напомню анекдот тех времён про красного и чёрного человека. «Красный человек — это тот, кто в магазин входит с «красного» входа, ездит на красном трамвае, ест красную баклажанную икру, пьёт красный портвейн и на демонстрации идёт с красным флагом. Чёрный человек — это тот, кто в магазин входит с «чёрного» входа, ездит в чёрном лимузине, ест чёрную осетровую икру, пьёт чёрный кофе и коньяк, а во время праздничной демонстрации стоит на трибуне в чёрном смокинге».
Я плыву, увлекаемый течением навстречу неизвестности, раскинув руки и жмурясь на палящее солнце, обдуваемый прохладным ветерком, слегка покачиваясь на волнах. И как далек я от пересудов! От критиков и оппонентов! А потому, не зависимый ни от кого, расскажу лишь то, что было в действительности, без недомолвок и прикрас, без вымышленных историй и образов. Ибо сказано в книге притчей Соломоновых: «Отвергни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя». Библия, гл.4 (24).
Фамилии, имена, если помню какие, назову истинные, не выдуманные. Кому не понравится — пусть подают на меня в суд. Но что проку в том? Жалобщикам не сыскать меня на этой полноводной, безбрежной реке, в окружении дикой, безлюдной тайги, где один Бог мне судья.
В литухе.
С вечера долго не мог заснуть, Болели руки, ныли ноги, дергали трещины на кончиках пальцев. Неоднократно ночью зажигал свет фонаря, намазывал ранки левомеколем. Боли утихли к полуночи, и глубокий сон одолел меня.
Ночь была прохладная. Под утро немного продрог и проснулся. И ладно. А то в тепле еще нежился бы, растрачивая часы спокойной погоды.
Отчалил от берега в 08.35.
В 14.40 прошел Ташару, столб с отметкой «790». Слева протока вдоль острова. Свернул в нее, с удовольствием проплыл с десяток километров.
Но вот опять вышел на реку и началось: задул бешеный ветрище, волны с барашками разгулялись, швыряют «Дика» по всем правилам шторма. Река словно вспять повернула. Волны большими валами катятся назад. Катамаран почти на месте. Забило в тальник, на мелководье, в водоросли. Ни веслом не пошевелить, ни оттолкнуться шестом от илистого дна. Цепляясь за кусты, медленно выбираюсь из травяного залива, этакого «саргассова моря». Кое–как, борясь с ветром и ветвями, торчащими из воды, подплываю к берегу. Прохожу вдоль него на веслах, замечаю удобную бухточку в виде канала. Здесь и решил переждать бурю.
