Его многочисленные дочки побежали с портретом по всем соседям, спрашивая, на кого он похож. «Конечно, на Басхана, — отвечали те, улыбаясь, — какой есть, очень веселый». Этого им показалось мало. Проказницы провели несколько линий по белому полотну холста и пририсовали к шее Басхана вместо будущего костюма огромное белое яйцо с разбитой сверху скорлупой. В итоге Басхан, как только что вылупившийся цыпленок, вытянув шею и высунув голову из яйца, с прилипшими к блестящей макушке волосками, ослепительно улыбался радости дня и миру, открывшемуся перед ним. Вдоволь насмеявшись, они легли спать.
Утром я проснулась оттого, что Аслан, старший восемнадцатилетний сын Басхана, изо всех сил тряс и жал мне руку: «Спасибо тебе, Алла! Большое тебе спасибо!» Ничего не понимая, я вышла во двор и услышала не просто смех — гомерический хохот! Казалось, что смеялась вся улица Шекспира. Выяснилось, что ночью пришел Аслан, обиженный на Басхана за то, что тот недавно наказал его, вытащил этот злополучный портрет и по повесил его на воротах. С самого раннего утра все, кто шел на работу, останавливались и начинали смеяться. Услышав смех, подходили новые прохожие и подзывали знакомых. И так продолжалось бы до бесконечности…
Борис все еще работал шофером и экспедитором, развозя на своем грузовике по магазинам дешевых кур и яйца, иногда умудрялся «налево» торговать ими. «Это реклама твоей фирмы, — хохотали его покупатели, потому что все они принимали участие в его торговле.
С мрачным лицом Борис, повернувшись спиной к соседям, снял портрет. «А ты почему раньше не сняла?» — накинулся он на жену, которая смеялась вместе со всеми. Чтобы срочно исправить нашу ошибку, в этот день Басхан снова уселся в центр двора, но уже в черном выходном костюме и черной шляпе, которую он обычно, как принято у чеченцев, надевал во время похорон. До максимума сведя к переносице брови и горестно поджав губы, он сделал очень важное и значительное лицо. На меня он теперь пытался вообще не смотреть, и как я ни старалась его рассмешить, он не поддавался. На портрете получилось скорбное лицо, которое никто не узнавал, потому что в жизни он таким никогда не был! Он весь был соткан из лукавства и веселых шуточек. Улетела его душа, куда-то пропала вместе со смехом, растаяла вместе с солнцем, раньше сиявшем на лысине, прикрытой теперь черной шляпой. Да и что такое наша форма? Нечто непостоянное и изменчивое, как вода в реке или песок в пустыне. Только душа остается вечной и неизменной.
В дом к Басхану в это лето приходило из-за нас столько гостей, что он вместить всех был просто не в состоянии. Бекмурза предложил переехать к нему. Мы так и сделали, тем более что для этого надо было всего лишь перейти улицу. Его дом был значительно просторнее. За домом находился большой зеленый сад, примыкавший к дачным участкам, густо заросший высокими фруктовыми деревьями, среди которых то там, то тут виднелись красивые дачные домики. Южное изобилие плодов не переставало меня поражать. В зеленой листве краснели гранаты, золотилась мохнатая айва, великолепные розы белоснежными шапками свисали через изгородь, не помещаясь в этом зеленом раю. «Пошли мне сад на склоне лет», — вспомнилась строчка из любимых стихов Марины Цветаевой.
19 августа 1991 года — день выступления гэкачепистов — мы встретили уже в доме Бекмурзы. Объявление о введении чрезвычайного положения на всей территории СССР было неожиданным. Коммунисты решили взять реванш. «Что с Горбачевым?» — спрашивали люди друг друга и не находили ответа, никто не знал, где он и жив ли вообще.
Ранним утром пришли представители Рамзана Гойтемирова, предводителя партии «зеленых», с предложением немедленно выступить в защиту демократии. Джохар срочно созвал исполком ОКЧН к 12 часам дня. Зелимхан предложил собрать митинг, чем и занялся лично.
Площадь Свободы была заполнена милицией и сотрудниками КГБ, слышались угрозы. Народ призывал дать отпор гэкачепистам, совершившим государственный переворот. Говорили, что Ельцин арестован. Выстроившись в длинную синюю колонну, милиция двинулась к митингу, оттеснила и арестовала Зелимхана Яндарбиева и Салавди Яхьяева. Слух об этом молниеносно разнесся по городу…
Затаив дыхание, я смотрела по российскому телевидению известное всей стране выступление Бориса Ельцина: «Демократия в опасности! Исполкомы должны взять власть в свои руки…» Я поняла, что демократию не будут защищать правительства союзных республик, все они — ставленники коммунистов. Когда Джохар приехал с площади Свободы, я встретила его на ступеньках высокого крыльца и там, взволнованно, слово в слово передала этот призыв. Он был председателем исполкома, значит он и должен был встать во главе борьбы с коммунистами и спасти нашу демократию и свободу! Джохар весело улыбался. «Но тебя ведь они могут убить…» Он резко выпрямился, карие глаза его вспыхнули и загорелись: «Это мы еще посмотрим!» А я вспомнила строчки из его мало кем прочитанной и ненапечатанной поэмы, которую он написал еще в Сибири: «Схватить всю нечисть из Кремля и бросить оземь, так, плашмя!» Поэма была несовершенна поэтически, но какой силой духа веяло от каждой ее строчки…
В этот же день, 19 августа, чеченцы срочно проводили Доку Завгаева — руководителя республики — с московского аэропорта в Грозный. Но 21 и 22 августа на заседании Верховного Совета и Кабинета министров ЧИАССР было принято решение поддержать ГКЧП. Кассету, на которой заснято это заседание, выкрали и продемонстрировали на площади Ленина по телевизору. Возмутившийся народ выгнал всех представителей власти во главе с Завгаевым (это было главной ошибкой, которую Б. Ельцин очень долго не смог ему простить). Перед зданием Совета Министров в Грозном начался бессрочный митинг. Взбудораженные толпы заполнили площади: на улицах, на предприятиях шли горячие споры. В Москву летели тревожные телеграммы, партократы умоляли ввести чрезвычайное положение. Но это было уже невозможно — времена изменились.
Политикой Горбачева «в союзном вопросе» было очень недовольно его крайне правое консервативное окружение, названное народом «ястребами» за свою агрессивность и склонность к силовым, диктаторским методам правления. Непокорных чеченцев, надеявшихся подписать предложенный в августе Горбачевым союзный договор, решили вновь наказать. Несколько месяцев в абсолютно секретной обстановке готовился план под условным кодовым названием «Миграция» — план «частичного переселения» чеченцев в другие регионы страны (материалы следствия по делу о ГКЧП).
На первоначальном этапе новой депортации планировалось выселить около 70 % нелояльного населения ЧИР. В скором времени следом поехали бы и оставшиеся 30 % лояльного населения. Для многострадальной нации были уготованы очередной геноцид, русификация с массированным вовлечением вооруженных сил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
