Людовик сбивчиво, не вдумываясь в слова, заговорил:
— О нет, мадемуазель… Дело вовсе не в этом… Лечить людей — мое ремесло… Я счастлив, что вы выздоравливаете…
— Значит, вы и счастливы, и одновременно несчастны оттого, что я поправляюсь?
— Я думаю о том, что больше вас не увижу. Что больше не будет этой радости, этого счастья — ухаживать за вами, посвящать вам жизнь, свои знания, свою преданность… Но я не эгоист и испытаю искреннюю радость, когда случайно встречу вас на жизненной дороге — счастливую, улыбающуюся и еще более красивую, чем всегда!..
Его голос дрожал и срывался от неподдельного чувства, а на последних словах в нем послышались слезы.
Мария была потрясена, сердце ее подпрыгнуло в груди, щеки покраснели.
Она протянула тоненькую, исхудавшую ручку и накрыла ею руку студента.
— Поговорим же серьезно, господин Людовик, — молвила она. — Я никогда не забуду, что обязана вам жизнью.
— О нет, вы преувеличиваете! Вы решительно ничем мне не обязаны!
— Случай, который свел нас в этих ужасных обстоятельствах, совершенно необычаен. И я упрекаю себя за то, что подтрунивала над вами.
— Ну что вы, мадемуазель! Это всего лишь невинная и совершенно незлая шутка!
— Я не имею права быть счастливой. Думая о моей сестре, о бедном исчезнувшем малыше, я не могу позволить себе даже на минуту предаться веселью.
— О, мы найдем его, клянусь вам, — с горячностью перебил ее юноша. — Но простите, однако… Имею ли я право вмешиваться… Навязываться таким образом…
— Вы сами прекрасно понимаете, что вам предоставляется случай снова помочь нам… Вы уже вовлечены в наши беды, так приобщитесь же и к нашей будущей борьбе!
— Значит, вы согласны принять мою помощь?
— Согласна ли я? О да! От всего сердца согласна!
Как никогда растроганный, юноша задрожал, чувствуя, как маленькая ручка все крепче сжимает его руку.
В свою очередь он схватил изящные пальчики девушки и ответил пожатием на пожатие.
Затем они, взволнованные, ощущая радость, переполнившую сердца, долго смотрели в глаза друг другу и чувствовали, что таинственная, но уже всемогущая связь установилась между ними, слив их воедино.
Длительное молчание становилось почти тягостным, так многозначительно оно было.
Наконец, потеряв голову, опьяненный ласковым взглядом, по-прежнему неотрывно направленным на него, студент припал губами к руке своей пациентки и сдавленным голосом прошептал:
— Мария! О Мария, дорогая…
И тут же побледнел, убоявшись собственной смелости и возможной реакции девушки.
— Простите меня, я сошел с ума… Да и кто бы не обезумел при мысли о возможности вас потерять!..
Наш медик сделал движение, чтобы отстраниться, но девушка легким касанием удержала его и, не менее взволнованная, близкая к счастливым слезам, прерывающимся голосом прошептала в ответ:
— О Людовик!.. Дорогой Людовик…
Охваченный безумным восторгом, студент спрашивал себя, уж не грезит ли он — а что если он вдруг очнется и обнаружит, что снова сидит в кресле у постели умирающей…
Но нет, это была ослепительная действительность!
Мария была перед ним, живая, счастливая, улыбающаяся!
Ноги у него подкосились, он упал на колени перед кроватью и провел так целую вечность, погрузившись в какой-то экстаз и чуть слышно шепча:
— О Мария, дорогая моя, как же я вас люблю!
Девушка коротко вскрикнула, слабо застонала и, дав волю сладким слезам, откинулась на подушки. Она не противилась, не прибегала к глупым уловкам, которые так любят деланные скромницы из буржуазной среды, не притворялась испуганной, как притворилась бы опытная кокетка. Как истинная дочь народа, Мария не страшилась благородной и открытой любви и свободно отдавалась вспыхнувшему в ее душе чувству.
И если даже пока это была лишь нежная привязанность, замешенная на уважении, доверии, благодарности, то вскоре она должна была перерасти, если уже не переросла, в настоящую любовь.
Застенчиво, боясь оскорбить любимую, не смея поднять на нее глаз, Людовик обратился к ней с вопросом:
— А вы, Мария, сможете ли вы когда-нибудь полюбить меня?..
— В настоящее время, — серьезно отвечала ему девушка, — я сама себе не принадлежу.
— О, что вы такое говорите! — не понял он.
— Пока не найден мой племянник, пока мы оплакиваем нашего малыша, которого я не сумела уберечь…
— Вы несправедливо обвиняете себя! В том нет вашей вины!
— Я поклялась защитить его ценой своей жизни. Однако я жива… Вот почему, придя в себя, я дала зарок. Я поклялась принадлежать лишь тому, кто найдет крошку Жана и доставит тем самым неописуемую радость моей сестре. В этот день я скажу спасителю: «Вот вам моя рука. До конца дней своих я принадлежу вам».
— Этим человеком буду я!
Разговор, имевший такое большое влияние на дальнейшую жизнь молодых людей, был прерван приходом князя и профессора Перрье.
Последний осмотрел Марию и заявил, что она сможет выдержать очную ставку со своим убийцей.
— Мария, дитя мое, готовы ли вы перенести это испытание? — обратился к ней доктор.
— Не только готова, но и настаиваю на том, чтобы встреча состоялась как можно скорей! — ответила мужественная девушка.
— Что ж, тогда завтра следователь доставит злодея сюда.
Действительно, назавтра, в два часа пополудни, три автомобиля въехали во двор особняка на авеню Ош, куда ранее никого не впускали. В первой машине находился комиссар полиции Бергассу и два полицейских агента. Во второй — обвиняемый и трое конвойных. В третьей приехали следователь Фрино и секретарь суда.
Профессор Перрье и князь Березов предстали перед следователем. Врач и судейский чиновник обменялись рукопожатием.
— Из дружбы к вам, — шепнул Фрино на ухо доктору, — я согласился на все. Однако эта очная ставка не даст желаемого эффекта.
— Как знать… — ответил доктор.
— Получить таким образом признание? Да это случается лишь в романах, друг мой!
— Ну что ж, поглядим.
Комиссар, ведомый князем, возглавил эту странную процессию, которую замыкал секретарь суда.
В комнате Марии у постели дежурил Людовик Монтиньи — ему было поручено следить за тем, не вызовет ли эмоциональное напряжение упадка сил.
Из всех углов на новоприбывших с любопытством глазели слуги.
Фанни, гувернантка, притворившись больной, заняла свой пост, прильнув к закрытой на засов двери.
Они уже подходили к комнате Марии, как вдруг произошел неожиданный и никакими инструкциями не предусмотренный эпизод, который мог бы оправдать надежды, возлагаемые профессором Перрье на очную ставку.
